Под открытым небом. Том 2

Ковальский подписал ведомость, не понимая, как будет выпутываться. Где брать лошадь? Недоумевал и по поводу вскрывающихся недоразумений с оборудованием, с документацией.

Когда же, позже, отправился в поле, желая посмотреть «лошадиное» хозяйство, обнаружил в загоне не одну лошадь, а целых три.

– Откуда лошадки-то, чужие, что ли?

– Как – чужие? Наши!

– Но ведь одна должна быть. Вторая сдохла.

– Дак это ещё когда было! – удивился крепкий розовощёкий парень, похожий больше на скотника, чем на оператора газовой станции. – Ещё наплодились. Тут рядом совхозные.

– А когда здесь был в последний раз ваш бывший начальник? – поинтересовался Ковальский.

– Я его здесь не видел. Вот когда на собрание в цех приглашают – там он. Вы первый такой дотошный. Приехали сразу.

– А давно здесь?

– Третий год… С семьдесят второго…

После этого Ковальского уже трудно было чем-либо удивить в цехе.

«Хороший парень – это ещё не профессия», – вспоминал не раз он директорские слова.

* * *

Ковальскому хотелось поскорее понять своих новых подчинённых. Александр подталкивал их к разговорам.

– В заводоуправлении главные специалисты сплошь чиновники. Мы с Борисом среди них, когда вопрос касается нашего цеха, как Гулливеры, а я почти – гений! Ну, честное слово! Они не бывают в цехах. А если и заглядывают, то несут главному и директору ложную информацию. Есть среди них умельцы, которые плетут свою ниточку, потом сматывают в клубочек. Кончик хитроумно прячут. И только они знают, где та ниточка, чтобы вовремя, когда надо, дёрнуть. Другие, попростодушнее, остаются в дураках. Посмотрите: из них мало кто задерживается после работы в своём кабинете, а уж в цехе и подавно.

Говорил это и сравнивал себя с Гулливером низкорослый, большеголовый человек – начальник пиролизной установки Николай Долгов. Он ходил по кабинету, от стола до двери – и назад, прихрамывая. Ступня его левой ноги была сильно вывернута наружу. Ковальский и мастер цеха Мошков, сидя на диване, молча слушали.

– Ну, скажите, разве можно нормально работать, если идут разноречивые распоряжения то главного инженера, то начальника производственного отдела? А переводы с одного сырья на другое? При теперешнем состоянии оборудования – это почти каждый раз смертельный номер. Печь «летит» через час-два. Либо – сразу. Шесть больших печей в работе на весь завод, не считая мелких в параллельном цехе. Выход одной десятитонной ощутим крепко. Вся цепочка нарушается. Начальника цеха – на ковёр! А он, бедный, замордованный, ему бы пальцем показать, кто рушит дело, а он малодушничает. Не может!

– Николай Алексеевич, ты немножко неправ. Печи, а значит, весь цех, губят и щёлочь в сырье, и вода, и никудышные горелки на печах. А отсутствие резервных ёмкостей для отстоя сырья? Многое губит! Хорошо, ты – гений у нас. Но это никого не интересует. Бед в цехе много, – вступил в разговор мастер Мошков. Говорил он спокойно, поглаживая ладонью левой руки выбеленный ранней сединой большой волнистый чуб.

Долгов, однако, твёрд:

– Я знаю, как выправить дела. И давно знаю! Но всё так поставлено, что не докричаться! На нас крест поставили. А начальник наш и заместитель его никак власть между собой не поделят. Не договорятся между собой. Как кошка с собакой. Какая тут работа?

Долго они говорили втроём в тот вечер. И многое из того, что услышал новый начальник цеха Ковальский, подтверждало его наблюдения…

* * *

Была в цехе и такая беда – заместитель начальника Борис Борисович Бузулукский. Как понял Александр, его поведение парализовало прежнего начальника цеха.

…Ковальский взял за правило каждый вечер в 17.00 проводить совещание инженерно-технических работников – для подведения итогов прошедшего дня и обсуждения задач на ближайшие сутки. И тут-то подтвердилось нежелание, скорее, неумение Бузулукского работать в коллективе. Любой «разбор полётов» выливался в обвинения с его стороны в адрес кого угодно, только не самого себя. Умение уходить от конкретных решений и необъективные выводы заместителя ставили Ковальского в тупик. Он сам недавно работал в подобной должности. Знал её. И его порой брала оторопь от происходящего.

«Не начальника надо было снимать в первую очередь, – сделал для себя Ковальский вывод, – а вот этого мастера разговорного жанра. Как главный и директор не поняли? Они просто не знают положения дел. Кто же на заводе занимается цехом? Заместитель главного обходит его стороной. Вот и Николай Горин – Хризантема, начальник смены, поспешил уволиться… Очевидно, не верит в улучшение…»

* * *

Режим работы Александра установился порой однообразным до уныния. Ещё утром из дома около шести часов он звонил в цех. Если всю ночь и утро пиролизные печи проработали успешно, можно спокойно заниматься своими прямыми обязанностями. Если выходили из строя, весь день шёл кувырком, начиная с утреннего селекторного совещания, на котором директор на всё предприятие по внутренней связи задавал неудобные вопросы, и до того момента, пока не будет пущена аналогичная пиролизная печь. А её, как правило, подготовить вовремя не успевали.

Все уже привыкли к такой лихорадке. Но ведь его-то, Ковальского, как раз и направили в цех, чтобы уйти от этого. Он знал: многие выжидают, что будет. Что с ним будет? Некоторые сочувственно, другие с усмешкой рассуждали: «Это ж такой цех! Зачем, чудак, согласился? Получил звания «Лучший инженер завода», «Лучший инженер объединения». Ну и не высовывался бы… Отличился после взрыва на восстановлении цеха, попался на глаза».

Ковальский и сам не понимал до конца, зачем согласился. Завораживало ощущение пути. И то, что в цехе такой набор процессов, будто иллюстрация к вузовской программе.

Однажды встретившийся на улице Скворцов – однокашник по институту, успевший уже защитить кандидатскую, спросил:

– Ты сам перешёл, зачем?

Александр ответил неуверенно:

– Понимаешь, кандидатский минимум сдал. Может, тему найду в цехе, диссертацией займусь.

– Да ты что! В пиролизе? На производстве олефинов? Там всё истоптано давно. Всё высосано. Безнадёга. Зря не посоветовался.

Ковальский пожал плечами.

– Куда вляпаешься, в том твоя и судьба, – глубокомысленно произнес «остепенившийся» приятель.

Он ушёл, Ковальский так и остался под мелким моросящим дождичком.

«Странно, я, по сути, оказался один на один с серьёзной проблемой, но не чувствую себя беспомощным, хотя ничего ещё не сделал. Пусть снимают за плохой характер, за неуступчивость. Но не за развал цеха. Опыты так опыты!»

…Прибыв на другой день в цех, отыскал крепенькую папку для бумаг и жирно надписал: «В защиту печей пиролиза».

А вечером, когда закончилось совещание, долго анализировал старые рабочие журналы, которые ещё днём попросил принести технолога цеха.

Получалось, что средний межремонтный пробег печей за последние два года был где-то около пятисот часов, то есть значительно меньше месяца…

Невеселые кружились мысли. Всё сошлось клином на этом цехе. И конструкция печей самая старая, давно уже новое поколение их работает на заводах, и самый короткий межремонтный пробег. И щёлочь в сырье при высоких температурах вызывает межкристалльную коррозию. Отсутствие резервных ёмкостей в парке вынуждает часто переключаться с одного вида сырья на другой. Деформируя трубы, эти переключения выводят из строя печи. При температурах около 500–800 градусов трубы быстро закоксовываются.

Рабочие опытны и исполнительны, а технология?.. С неё надо начинать! Но ведь в цехе эти причины известны. Но устранить их в нынешнем общем обвале непросто.

В тот вечер он вложил первый листок в свою ставшую позже знаменитой папку. Запись на нём была лаконичной:

«Межремонтный пробег печей в цехе за год увеличить в два раза, для чего:

1) сократить до минимума их внеплановые внезапные переводы с одного вида сырья на другой;

2) исключить попадание с сырьём щёлочи;

3) путём внедрения ряда мероприятий уменьшить отложения кокса в змеевиках;

4) модернизировать систему горения;

5) повысить общую культуру обслуживания технологии и оборудования».