Как служить Слову? Манифесты. Опыт реминисцентной прозы

Л. Толстой противопоставлял шведских писательниц, в основе произведений которых лежит мысль о том, что «брак может и должен быть счастливым. Мужчина и женщина обязаны быть верными друг другу и любить друг друга, если не как муж жену, то как человек человека»… Как и Л. Л. Толстой, Лухманова обличала мужчин за «распущенность нравов» (стр. 4), в отличие от женщин, в которых не «убита инстинктивная потребность чистоты»: «…избави нас бог от равноправности пороков с мужчинами». Как много сказано в малом на гендерную тему!

.«На дне» Горького, акт IV, конец действия: Кривой Зоб и Бубнов поют: «Со-олнце всходит и захо-оди-ит… А-а в тюрьме моей темно-о!». Понял я, что это запись Чехова. Есть состояние в природе и в душе человеческой. Как в картинке нашего художника Володи Волкова – «Предгрозье», что висит у меня над диваном…

Запись, возможно, находится в какой-то связи со своеобразным участием в постановке «Вишневого сада» А. А. Стаховича. По замыслу дирекции театра, во время спектакля за сценой должна была лаять собака. Стахович прекрасно изобразил лай, записав его на граммофонную пластинку. 17 января 1904 г. он подарил Чехову свою фотографию с надписью: «От участника в постановке „Вишневого сада“ по мере сил и дарования». «К карточке приклеена картинка, изображающая собачку, лающую в граммофон» (Мария и Михаил Чеховы. Дом-музей А. П. Чехова в Ялте. М., 1937, стр. 50). Запись сделана Чеховым в декабре 4903 г. или январе 1904 г. А мне вспоминается экспедиция «Агролесопроект» в Саратове, где я начал работать после армии. Была одна инженерша. Выдающееся в ней было то, что сын ее работал на местном радио и телевидении звукорежиссером. Слушали мы вместе радиопьесу, и там, в настрой ситуации скрипела расторяемая ветром калитка. «Толя мой записывал!» – любовно говорила о сыне инженерша. Мы тоже виртуально любили Толю…

Письмо Чехова И. И. Орлову от 22 февраля 1899 г.: «Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, ленивую, не верю даже, когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее же недр». Потрясающее обобщение.

«водил дружбу» с сыновьями Толстого, Сергеем и Ильей. Илья сочинял рассказы. «Помню, в беседах со мной он всегда проклинал свое происхождение от знаменитого отца, по его словам, отец, сам того не замечая, давит в них наследственную талантливость громадностью своего гения: рядом с ним они всегда с отчаянием убеждались в собственном ничтожестве. Сравнение с великим отцом убивало их энергию». Может быть, и есть в этом великая сермяжная правда. И может, мало ее, когда говорят, что у дарных отцов бездарные дети. Может дарные, но «задавленные»?

Рассказ Шамраева о трагике, который на сцене вместо «западню» сказал: «запендю». Так и просится: запендюрил! Трагически недоговорил трагик.

ЭТО ТОЖЕ ИЗ МОЕЙ ПРОЗЫ:

Романтика – гордое слово…

Рюкзак – родня рыбам. Он имеет свойство плодотворно полниться, становиться тугим, как икряная рыба, и так же, как она, путешествовать. Знаю, о чем говорю: с юности познал рюкзак.

Рюкзак – ноша для философского камня. Не знаю, как у кого начинаются литературные судьбы, а своей собственной я счастливо обязан записками с изысканий газопровода Игрим-Серов: «В поисках философского камня». Напечатала их 18 ноября 1964 года «Комсомольская правда», и попали они в книгу «Письма из Сибири». Был я тогда топографом с Волги. Все мы, итээровцы, приехали на Север экспедицией из одного города. Рабочие у нас также подобрались свои, волжане, мы – командированные, они – сосланные на Север по хрущевскому постановлению тунеядцы. Слово это назвалось сейчас – и прибой того времени шибанул вдруг мне в душу.

Что сказать сейчас о высылке тунеядцев на Север? Односложно если – очередная это глупость хрущевская. Две самые распространенные материи во Вселенной: водород и глупость. Харлан Элиссон. Но есть к этому добавка Фрэнка Заппа: Глупости во Вселенной больше, чем водорода, и хранится она дольше. Тунеядцы виноваты в своем образе жизни. Но они ведь – продукт Системы, и она более виновна в их бедах. И то еще надо учесть, что оскорблял Указ Правительства о тунеядцах не только коренное местное население, но и всех тех, кто в студеной Сибири свершал «подвиг века». А я по себе это знаю, а не из газет: и тонул в болотных зыбунах здесь, и простывал на семи ветрах, и голодал, переходя на подножный корм и выедая окрест палаток кочки с клюквой и кустики брусники.

Местное население недоумевало, как же это, мол, так, здесь дом родной наш, для себя живем мы и для Отчизны, вкалываем, не щадя живота своего, а нам сюда – тунеядцев, нате, мол, вам премию. Мы что, отхожее место, которое загрязняют присылкой сюда не нашедших себя в жизни людей? И пьянствуют тунеядцы, собак у нас в Игриме поели много. А бабы те, телки похотливые, титьки вывалят и совращают мужиков. И вновь будто бы вижу и слышу, как ерничает одна красивая стерва кошка драная, выголив свои прелести: ты щего, мол, нащальник, мне с этими приятностями горбатиться здесь не резон. Ты на ручечки мои глянь-ка, нащальничек, ими бы только яички твои перекатывать. И ведь не выдержал молодяга блядофонистого такого ее натиска и схватил трипак. Скандал в его семье был – до небес. Так вот связываться с телками. Где телки, там страсти чисто животные. В миниатюрном «Толковом словаре молодежного сленга», что я держу на столе у себя для справок по этим вопросам, много таких слов и понятий, что звучат у проституток, ночных бабочек (поэзии-то сколько!), то бишь, и сутенеров. По Интернету прочел одну реплику, и вмиг представилась воображению картина «группенсекса», зазвучали веселые слова разгоряченной самки самцам: «Шевелите поршнями, мальчики!» Из той же почти оперы чеховское: «А это, рекомендую, мать моих сукиных сынов» (из записной книжки).

ЭТО ИЗ ПРОЗЫ ПОДШЕФНОГО МОЕГО ДРУГА-СОКРОВЕННИКА БРАТА БЕЛЫХ МЕДВЕДЕЙ ЮРИЯ БАБАСКИНА:

Итак, Шпицберген, который тебя поманил…

Саша, все, что я читал в начале 70-х о Шпицбергене в библиотеке грода Кадиевки (теперь Стаханов) – завораживало мое сердце. Это колдовское чувство, к моему удивлению, росло по мере того, как я, обычный преподаватель истории в одной из школ этого шахтерского городка, продолжал каждодневно ходить на работу, но с оптимизмом и тайной мечтой вышагивая один и тот же маршрут: дом-школа, школа-дом. Мне нравилась история и, казалось, она тоже нравится моим ребятам. Но Щпицберген уже превратился в символ загадочной, манящей к себе страны.

    Донбасс, 2011.
    Мишка Шатилов

Еще был в кресле президент Янукович, но пахло уже на Украине майданом позорной кровавой перессоркой страны, неньки ридной для миллионов русских людей даже в русско-говорящем Донбассе. Я рвался сюда к родне, к друзьям по Шпицбергену, с которыми поклялись не сбривать бороды, пока не встретимся вновь. А в моем родном Первомайске по-прежнему жил лучший друг детства Мишка Шатилов. В собственном доме жил, своими руками плотника сотворил добротные хоромы Мишка. Но остался на исходе жизни один – жена померла от рака год назад. Так и не родив ему желанного сына-наследника. А меня угнетала мысль: «Второй брак уже у друга и, похоже, не сложилось».

– Я не пойму, Юра, почему она отталкивала меня, – говорил он мне. Я же всю жизнь перед тем, как ложиться в постель, чистил зубы, зарплату отдавал, по-человечески к ней относился. А дом этот я на ее сына единокровного переписал, как она просила.

– А ты у ней что-нибудь просил?

– Только одного – роди, говорю, мне сына, моего кровного, наследника хотелось… И она все годы обещала, сволочь…

Тут мой друг тяжело задышал, в глазах его промелькнула безысходная боль. И ярость я увидел в них. А чуть успокоившись, Мишка тихо продолжил; «Юра, пойми, я жить не хочу. Зачем? Кому я нужен. Я хочу дом продать и машину новую купить…»

– И как вы решили с ним? – спросил я.

– Как? Никак. Я просил пасынка, пока я живой – не продавать дом. Помру – пожалуйста. Он сказал, что посмотрит, с женой посоветуется… Я раза три хотел повеситься. Вон видишь крюк на потолке, возле печки, – кивнул Мишка кверху, где чернело его коварное изобретение. – Под ним табуретка стояла, но я побоялся выбить ее из под ног, Юра. Ну вот забоялся и все…

Потом мы пили пиво, прикусывая рыбой. Конечно, я утешал друга, говорил, чтобы он эту дурь из головы выбросил, что мы еще найдем ему женщину, но Мишка, шамкая беззубым ртом и обсасывая кусочек тараньки, лишь обреченно махнул рукой: «Не стоит, Юра, поезд ушел».

Летом 2017 года я вновь приехал в Донбасс уже охваченный войной, и выйдя из такси, направился в частный сектор, к дому товарища – на Мира 21…

В моем Первомайске бандеровцев не было, они заняли позиции в соседней Попасной, это 11 км от нас..

Солнце палило так же безжалостно. как в детстве. Город был пустынным и частично разрушен. Но к удивлению моему, на площади перед университетом стоял рейсовый автобус Стаханов-Первомайск и человек пять вышли из него. Значит дюди в городе живут и, как выяснилось, потихоньку работал даже завод, что-то еще выпускал.

Мишкин дом я узнал сразу, хотя он был заколочен. Ворота изрядно заржавели и усохло абрикосовое дерево у крыльца. Я долго ходил по соседям. Спрашивая, где человек, который здесь жил. Дома соседей в большинстве тоже были безлюдными. Наконец, из одной калитки вышла пожилая женщина с палочкой. «Михаил Иванович? – спросила она, – Так он давно здесь не живет. А дом его продали родственники».

– А сам-то Михаил Иванович куда переехал? – нетерпеливо спросил я. – Где он сейчас? Понимаете, я приехал из Москвы, друг его, мы жили на одной улице и с детства дружили. Там внизу возле речки Луганки были наши дома. Я ищу его, специально приехал.

В женщине открылось ко мне нечто доверительно-теплое. Морщины у глаз маленько расправились.

– Я вас понимаю, – проговорила она, вздрогнув, – Вы, наверное, знаете, он начал сильно пить, каждый день покупал бутылку водки и баллон пива. Он почти ничего не ел, да и зубов у него не было, ни одного. А пенсия у него хорошая, шахтерская. Я ему говорила: «Михаил Иваныч, вставьте себе зубы, кушать вам надо… Погубите себя» А он: «Ладно – вставлю когда-нибудь на том свете». Бывало, валялся он прямо здесь на дороге, я поднимала его, домой вела. Ой. как жалко его, человек-то он хороший был…

Меня как чем-то ушибло.

– Почему был? – спросил я. – Скажите, где он сейчас.

– Повесился, – шепотом произнесла соседка и перекрестилась. – Конечно, Юрка с отчимом нехорошо поступил, жестоко и неправильно. Не заслужил такого обращения Михаил Иванович, царствие ему небесное.

    Донбасс, лето 2017 г.

БАВЛЕНЫ. 10. 07. 2018 г.

P.S. На этом, Дон Кихот Ламанчский, то бишь Тюменский, я заканчиваю «нацвиркивать незазейливую свою песню», которую посвящаю твоей несравненной Нильсинее Яковлевне, жизненный подвиг ее, надо думать, зачтется и на земле грешной и далеко за облаками в твоем фантастическом городе на Солнце.

Как говаривали в старину: «Право, не знаю, чем отогреть душу ее, ведь пережиты такие потери…» Ты – мужчина, тебе легче устоять. Хотя в твои 80 – трудно…

Дочитываю «Сихоте-Алинь». А еще раньше на стр 163-ей блаженно открылся мне мой Шпицберген, где с 1973 по 1975 полярничал я, радуясь и тоскуя неимоверно. А ты возродил те времена своим талантом, и жена моя Светуля обернулась прекрасной белой медведицей. Спасибо, дружище! Иной же слюны может напустить, чем грешат середние начинающие писатели.

ГЕРАСИМОВУ: ВОТ ВСЕ, ВОЛОДЯ! С НОВЫМ ГОДОМ. ДЕРЗАЙ!

    АЛЕКСАНДР МИЩЕНКО

Как служить Слову?

Ответ на этот вопрос «Как служить слову?» вызвучивался для меня двоичностью экспертов как «голос свыше» и глас новоявленного патриарха Кирилла во время его интронизации, транслировавшейся в прямом эфире. Манифестом звучало в моем сознании:

– Служение Слову – это тяжкий крест, несение которого требует полной самоотдачи и полного ему посвящения себя. Крест писателя – отречение от всего, что не есть служение Слову, готовности быть верным ему до конца. Нет и не может быть у вступившего на этот нелегкий путь ничего личного и частного. Он сам и вся его жизнь безотказно принадлежат Слову. Его сердце болит о народе.

Писательское служение является особым духовным подвигом. Его невозможно вести в одиночку или в ограниченном круге единомышленников. Надо единить всю полноту и многообразие дарований, присущих каждой человеческой личности, которая пришла в этот мир заявить о себе на фиесте жизни. Посему, сознавая свои недостоинства, с тем большим внутренним трепетом, воссаженные на престол писательства и пребывая в этих горних высях, мы выражаем надежду, что масса людская, не отрекаясь от биологического своего предназначения, будет следовать примеру лучших, прислушиваться к их мнению, что жизнь, которая умней нас, возьмет свое, что верх возьмут здоровые начала. Нам же остается внимать гениям, которыми мечены вехи веков, солнцу русской поэзии Пушкину, Толстому, Достоевскому, Гоголю, Шолохову и недавно ушедшему из жизни Солженицыну.

Писатель – хранитель внутреннего единства человека с самим собой и со всем человечеством.

Воспринимаем как знаковую мету времени, что писатель предназначенностью своей дерзновенный заступник народный и поборник того, что являет собой правду, или истинную глубоко научную, не спекулятивную мысль об общности «человеческого вещества» на планете и вселенской ее предназначенности в эволюции Мироздания, что пришло время Ноосфера.

Задача писателя не допускать возникания перерастания разномыслия в обществе в раскол нестроения и лжеучения. Писатель должен способствовать тому, чтобы каждая личность во всей ее неповторимости находила свое место в общем созидательно-творческом устремлении человеческого организма планеты в бесконечном своем эволюционном развитии. Материя единится взаиможертвенностью. Классик сказал: «И море и Гомер, все движется любовью». Перекликается с этим Дант: «Любовь, что движет солнце и светила». Реплика в сторону: у них «общая историческая судьба», как сказано было Президентом России. И нужно, чтобы человеческие разномыслия не ослабляли общих усилий по созиданию общего нашего дома под звездами. Наш лозунг: в главном – единство, во второстепенном – свобода! Во всем любовь!

Мир весь и сама природа есть мышление. Так именно созвучивался «неистовый Виссарион» с постулатами современной физики. «Сфера познаваемого есть почва, из которой возникает и образуется сознание», – заявлял он. «Гений не упреждает своего времени», – говорил великий критик о Пушкине. Да-да, он «угадывает» не всем видимые смыслы. Сближение с действительностью, звучало у него, – есть прямая причина мужественной зрелости литературы. Документность – вот флаг литературного бытия. Эта мысль Виссариона Белинского должна стать руководящим принципом литературной жизни в новом веке, когда мы пересекаем фронтир ноосферного мышления и бытия, когда служение писателя в литературе приобретает особое значение в той ситуации, которая возникла в мире на рубеже тысячелетий.