Сказания о Русской земле. Книга 4

В Астрахани так же, как и в Казани, происходили довольно частые перемены ханов в зависимости от того, какая партия брала верх: крымская, ногайская или московская. Отец знакомых нам Шиг-Алея и Еналея был астраханским царевичем, поступившим на русскую службу. Еще до покорения Казани, в 1551 году, к Иоанну прибыл другой изгнанный из Астрахани царь – Дербыш-Алей; он тоже поступил на нашу службу, а в Астрахани сел Ямгурчей, который скоро показал себя недругом русских, подчинившись влиянию крымцев и ногайского князя Юсуфа, брата и врага мурзы Измаила.

Тогда Измаил стал просить Иоанна посадить Дербыш-Алея вместо Ямгурчея, вследствие чего весной 1554 года 30-тысячная русская рать под начальством князя Пронского-Шемякина, а также и вятские служилые люди пошли под Астрахань; Ямгурчей не стал сопротивляться и бежал; наши же воеводы посадили вместо него Дербыш-Алея, утвердили астраханских людей клятвенной грамотой в верности России и вернулись в Москву со множеством русских, освобожденных ими из плена, а также и с пятью пленными астраханскими царицами. Иоанн необычайно милостиво наградил своих воевод и с честью отпустил назад пленных цариц, кроме младшей, которая пожелала креститься со своим родившимся в пути сыном, после чего была выдана государем замуж за именитого дворянина Захария Плещеева.

Дербыш-Алей недолго сидел спокойно в Астрахани; скоро под влиянием Крыма он перебил своих вельмож, доброхотствовавших Москве, и изгнал нашего посла Мансурова, бывшего там с дружиною в 500 человек. Вследствие этого весной 1556 года Иоанн выслал новую рать к Астрахани под начальством стрелецких голов Черемисинова и Тетерина, которые, подойдя к городу, нашли его пустым; Дербыш-Алей, получив от крымского хана помощь только в 1000 человек, в том числе 300 турецких янычар с пищалями, решил, что сопротивляться невозможно, и бежал, потерпев поражение от казачьего атамана Ляпуна, еще до прихода наших главных сил; затем он был окончательно разбит сыновьями Юсуфа, успевшими уже помириться с своим дядей и с убийцей их отца Измаилом. Так дорезывали друг друга татары, некогда столь грозные, к великой выгоде Москвы.

Вступив в Астрахань, наши воеводы прочно ее заняли и привели всех вернувшихся в город черных людей, по их челобитью, к присяге непосредственно уже московскому государю.

Таким путем вслед за покорением Казани без особых трудов досталась нам Астрахань, и все течение Волги от истока до устья окончательно стало русской рекой, к великому ужасу живших здесь татар. В стане у сыновей Юсуфа рассказывали: «Государь взял всю Волгу до самого моря, скоро возьмет и Сарайчик, возьмет весь Яик, Шемаху, Дербент, и нам всем быть от него взятым. Наши книги говорят, что все басурманские государи русскому государю поработают». Люди же их дяди Измаила говорили последнему: «Не стыдись, князь Измаил, пиши Белого царя государем: немцы посильнее тебя, да и у них государь все города побрал».

Завоевание всего течения Волги поставило в непосредственные отношения московского государя с племенами, заселявшими Кавказ. Скоро к Иоанну стали прибывать различные посланники из этих далеких краев. Кабардинский и другие князья черкасские желали быть под его высокой рукой и просили помощи Москвы друг против друга; затем явились с челобитьем послы и из далеких Хивы и Бухары, прося свободной дороги их купцам через Астрахань. Имя Белого царя, сидевшего на высоком московском столе, делалось все более и более знаменитым по всему мусульманскому востоку.

Конечно, необычайные успехи Москвы на востоке были крайне не по сердцу крымцам и туркам; султан, соблюдая наружную дружбу с Иоанном, не переставал стараться возбуждать против нас ногаев и Девлет-Гирея Крымского; и вот последний летом 1555 года, распустив слух, что идет воевать наших новых подданных, пятигорских черкесов, хотел по обычаю напасть врасплох на московские украины, но молодой царь, гордый своими победами над Казанью и Астраханью, сам решил, чтобы заступиться за черкесов, предпринять наступательное движение против крымцев, чего еще никто из московских государей не делал, и выслал с этой целью 13-тысячный отряд Ивана Шереметева, приказав напасть на пастбища крымцев и тем отвлечь их от черкесов. Скоро Шереметев донес, что хан идет не на черкесов, а на нас, во главе 60 000 человек. Узнав про это, Иоанн немедленно выступил в поход с князем Владимиром Андреевичем Старицким и всеми воеводами – с тем, чтобы встретить крымцев и дать им сражение.

Но Девлет-Гирей, получив об этом извещение, тотчас же повернул назад; между тем Шереметев шел за ним все время следом, причем отделил треть своего отряда, чтобы захватить крымский обоз, оставленный татарами позади себя, в пяти или шести днях пути; обоз этот был нами взят вместе с 60 000 лошадей, 2000 аргамаков и 80 верблюдами.

Вскоре за тем последовала встреча самого Девлет-Гирея с Шереметевым на Судбищах, в 150 верстах от Тулы. Доблестный Шереметев, имея всего 7000 человек, смело вступил в бой с 60-тысячным войском хана, сломил его передовой полк, отнял знамя ширинских князей и успешно дрался до ночи. Ночью к Девлет-Гирею привели двух русских пленных и стали их пытать, допрашивая, сколько войска у Шереметева; один из них не вытерпел мук и показал, что наших совсем мало. Тогда Девлет-Гирей, узнав, что Иоанн еще далеко, решил на следующий день во что бы то ни стало раздавить малочисленный русский отряд. В начале боя мы опять одолели татар, и было время, когда вокруг хана остались только одни янычары; однако вскоре Шереметев был тяжело ранен, и наши должны были отступить с большими потерями; тем не менее доблестные военачальники Алексей Басманов и Степан Сидоров с 2000 человек засели в лесистом овраге и отразили все яростные приступы Девлет-Гирея, который ночью побежал восвояси, делая по 70 верст в сутки. Получив известия об этом при своем подходе к Туле, Иоанн решил вернуться домой, щедро наградив Шереметева и его славных сподвижников.

В следующем 1556 году Девлет-Гирей снова задумал напасть на московские окраины; предвидя это, Иоанн решил его предупредить и отправил один отряд к Дону, а другому, под начальством дьяка Ржевского, приказал построить суда на реке Пселе и на них, выплыв на Днепр, спуститься по нему вниз – к владениям крымцев.

И вот в Днепровских водах, уже много веков не носивших русских военных судов, с тех пор как наступила погибель нашей земли из-за разделения над нею власти, вновь появились ратные люди из далекой Москвы, собирательницы Православной Руси в могучее государство под самодержавною царской властью.

Отряд дьяка Ржевского сделал очень удачное нападение на крепости Очаков и Ислам-Кермень, что произвело сильнейшее впечатление на Девлет-Гирея, который отложил из-за этого свое выступление к московским пределам, где его собирался встретить Иоанн с войском.

Сильное впечатление произвело появление московской судовой рати в Днепровских водах и на православных обитателей его берегов, подданных польского короля.

Удалой атаман днепровских казаков, каневский староста князь Димитрий Вишневецкий решил тотчас же отъехать от Сигизмунда-Августа; он спустился к Хортицкому острову, укрепился здесь и послал бить челом Иоанну о принятии его на московскую службу. Иоанн согласился, и 1 октября того же 1556 года Вишневецкий взял уже крепость Ислам-Кермень.

Конечно, это появление русских людей на Хортицком острове, где впоследствии основалась знаменитая Запорожская Сечь, встревожило еще более Девлет-Гирея. Он пытался взять его весною 1557 года, но должен был отступить с большим уроном; только к осени того же года против Хортицы собралась огромная сила из крымского, турецкого и волошского войска, заставившая Вишневецкого покинуть остров и вернуться в свои города Канев и Черкассы, откуда он послал к Иоанну испросить его указаний. Иоанн приказал Вишневецкому сдать эти города польскому королю, с которым мы были в перемирии, а самому ехать в Москву, где ему дали город Белев.

М. Вебель. Днепр. Старо-Кайдакский порог

Уход Вишневецкого из Хортицы приободрил Девлет-Гирея, и он написал Иоанну, чтобы тот прислал ему большие поминки, но когда в начале 1558 года государь опять отправил Вишневецкого с 5000 человек по Днепру, то хан присмирел, запросил мира и прислал шертную грамоту, которая, впрочем, не помешала ему осенью того же 1558 года собрать 100-тысячное войско и двинуть его на наши украины, так как в Крыму думали, что все московские войска направлены в Ливонию.

Однако ханские воеводы скоро узнали, что Иоанн в Москве, а страшные для них Иван Шереметев и Димитрий Вишневецкии тоже недалеко, и тотчас же повернули назад.

Весною 1559 года государь опять отправил Вишневецкого с 5000 человек против крымцев, на этот раз по Лону, а по Днепру – окольничего Даниила Адашева с 8-тысячною ратью. Оба наши отряда действовали удачно, особенно Адашев, который спустился по Днепру в Черное море, взял 2 турецких корабля и наконец сделал смелую высадку на Крымском побережье, где опустошил татарские улусы и освободил множество русских и литовских пленников.

Татары пришли в ужас от этих блестящих действий наших воевод, тем более что в Крыму свирепствовали страшный голод и мор, и Девлет-Гирей послал в Москву смиренно просить о мире. Видя трудное положение крымцев. советники, окружавшие Иоанна, настойчиво предлагали ему воспользоваться благоприятными обстоятельствами и совсем покончить с Крымской Ордой так же, как он покончил с Казанью и Астраханью, и предпринять для этого большой поход всеми силами.

Однако Иоанн резко разошелся с ними в этом вопросе; он удовольствовался заключением с Девлет-Гиреем мира и решил обратить свое внимание на запад, чтобы прочно утвердиться на Балтийском побережье.

По этому поводу среди русских историков до сих пор существует два мнения: одни находят, что Иоанн сделал крупную ошибку, не воспользовавшись благоприятным случаем покорить Москве и Крым; другие, наоборот, в том числе и С. Соловьев, полагают, что он поступил необыкновенно мудро, отказавшись от намерения завоевать Крым и направив все свои усилия для расширения московских пределов на запад. Последнее мнение следует считать справедливым. Мы видели, что покорение Казанского царства, несмотря на то, что самый поход под Казань был делом сравнительно легким, так как к нашим услугам была всегда Волга, сопровождалось тем не менее огромнейшим напряжением сил в течение целого ряда лет после взятия этого города, причем трудности покорения обитавших там племен были так велики, что некоторые из приближенных государя, отчаявшись в успехе, советовали ему вовсе оставить этот край. Поход же большой рати в Крым по степям представлял страшные затруднения, так как пришлось бы вести с собой все продовольствие сухим путем, на подступах к Перекопи явились бы еще большие трудности – преодолеть это естественное препятствие и двигаться затем по полуострову для его покорения. Как мы увидим впоследствии, только Екатерине Великой в XVIII столетии удалось окончательно завоевать Крым; в XVI же веке у Москвы совершенно не было для этого достаточных средств, и она могла с успехом посылать туда только легкие отряды Ржевского и Адашева. Наконец, если бы Иоанн и овладел Крымом, находившимся под рукою турецкого султана, то это привело бы его к неизбежной борьбе с турками, бывшими в XVI веке на вершине своего воинского могущества, почему вся Западная Европы и трепетала перед ними. Ясно, что воевать с турками вовсе не входило в расчеты Иоанна; поэтому и Даниил Адашев тотчас же отпустил взятых им у Очакова в плен турок, послав сказать пашам, что его государь ведет войну только с крымцами, а отнюдь не с султаном.

Большая государственная печать Иоанна IV

Иоанн совершенно правильно решил обратить свое внимание на Запад, тесная связь с которым была нам необходима для торговли и в целях просвещения.

Как мы увидим впоследствии, Великий Петр преследовал совершенно те же задачи, что и Иоанн, и с величайшим уважением относился к его стремлениям утвердить и распространить наши владения на Балтийском море.

К тому же ведение Иоанном борьбы на наших западных границах вызывалось и сложившимися там обстоятельствами. В Швеции царствовал в это время престарелый король Густав Ваза, который достиг престола, свергнув с него короля Христиана II, бывшего в то же время королем датским и отличавшегося необыкновенной жестокостью, с которой он боролся против буйной шведской и датской знати. В своей борьбе с Христианом Густав Ваза испытал всевозможные, чисто сказочные превратности судьбы, причем должен был побывать и торговцем скотом, и простым работником у зажиточных крестьян.

Ставши шведским королем, Ваза считал для себя крайне унизительным старинный обычай, по которому он имел право непосредственно сноситься только с новгородскими наместниками московского государя, а отнюдь не с последним, ввиду этого, нарушив крестное целование с Иоанном, в малолетство которого он заключил с его матерью перемирие на 60 лет, Ваза стал натравливать на Москву Литву и Ливонию и послал свои войска в 1554 году к Орешку, которые начали его осаждать, но безуспешно. Тогда Иоанн двинул русские полки к Выборгу; овладеть им нам тоже не удалось, но в поле мы дважды разбили шведов, и вся окрестная страна была нами страшно опустошена; пленных же было взято столько, что мужчину продавали за 1 гривну, а девку – за 5 алтын.

При этих обстоятельствах и видя, что от Литвы и Ливонии помощи нет, Густав Ваза осознал свою ошибку и стал смиренно просить у Иоанна мира.

«Мы, Густав, Божиею милостию, Свейский, Готский и Вендский король, – начиналось его письмо к Иоанну, – челом бию твоему велеможнейшеству князю Государю Ивану Васильевичу о твоей милости. Великий князь и Царь всея Русския Земли!..». Иоанн отвечал ему, что он рад прекратить кровопролитие, «если король свои гордостные мысли оставит и за свое крестопреступление и за все свои неправды станет бить нам челом покорно своими большими послами, то мы челобитье его примем и велим наместникам своим Новгородским подкрепить с ним перемирье по старым грамотам. Если же у короля и теперь та же гордость на мысли, что ему с нашими наместниками Новгородскими не ссылаться, то он бы к нам и послов не отправлял, потому что старые обычаи порушиться не могут. Если сам король не знает, то купцов своих пусть спросит: Новгородские пригороды – Псков, Устюг, чай, знают, сколько каждый из них больше Стекольны (Стокгольма)?»

Большие шведские послы приехали и стали вновь просить о непосредственных сношениях с государем, а не с новгородскими наместниками. Но им отвечали, что наместники эти очень родовитые люди, «а про вашего государя в рассуд вам скажем, а не в укор, какого он рода и как животиною торговал и в Шведскую землю пришел: это делалось недавно, всем ведомо». Наконец перемирная грамота была написана, и в ней было оговорено, что как шведским купцам разрешается ездить через Московские владения для торговли во всякие государства, в Индию и Китай, так и нашим купцам была бы воля ездить чрез Шведскую землю в Любок и Антроп (Любек и Антверпен), в Испанскую землю, Англию и Францию.

Последнее условие считалось с нашей стороны очень важным, так как мы своих гаваней на Балтийском море не имели, а соседи наши, как мы уже говорили, всячески препятствовали, чтобы необходимые сведущие люди из иностранцев проникали к нам.

Особенно ревниво не допускали в Русскую землю этих сведущих иностранцев ливонцы, как это ясно видно по делу некоего саксонца Шлитте, которого Иоанн еще в 1547 году отправил из Москвы в Германию с тем, чтобы привезти оттуда как можно более ученых и ремесленников. Император Карл V разрешил Шлитте взять с собой в Московию набранных им людей, в количестве 123 человек[2 - Оружейных и пушечных мастеров, литейщиков, кузнецов, рудокопов, слесарей, аптекарей, лекарей и печатника, так как в Москве еще не было своей печатни.], и он прибыл уже с ними в Любек, когда последовало ходатайство ливонцев к Карлу V о том, чтобы не пропускать этих людей, так как познания их могут послужить к усилению Московского государства, что представит страшную опасность для Ливонии и других соседних стран; Карл внял этому ходатайству и приказал не пропускать в Москву ни одного ученого, художника или мастера. Шлитте же был посажен в тюрьму; однако один из его людей, пушечный мастер Ганс, непременно хотел пробраться в Москву, но ливонцы так зорко стерегли свои границы, что он два раза попался им в руки, причем в первый раз его посадили в тюрьму, а во второй – отрубили голову.

С такой явной враждой относились ливонские немцы к Москве и во всех остальных делах; жителям своих городов они не позволяли под угрозой наказания давать московским купцам деньги в долг; проживавшим же в этих городах иностранцам было запрещено учиться русскому языку.

А между тем сама Ливония пришла уже в это время к полному внутреннему разложению, представляя собой страну, где царило сильнейшее разъединение сословное, церковное и племенное. Во главе управления Ливонией стояли четыре независимых друг от друга установления: 1) духовно-рыцарский орден меченосцев, владения которого были разбросаны по всем частям Ливонии, причем местопребыванием магистра ордена был замок Веден, а остальные орденские власти занимали около 50 других укрепленных замков; 2) чисто духовные владетели, тоже обладавшие большими земельными поместьями; главным из этих владетелей был архиепископ Рижский, коему принадлежала половина города Риги, а под ним 4 других епископа; 3) чисто светское рыцарское сословие, владевшее замками на землях ордена или духовенства; 4) городские самоуправления больших городов, управлявшихся по Магдебургскому праву: Риги, Нарвы, Вольмара, Дерпта, переименованного так немцами из древнего Юрьева, и другие.

При этом все это было пришлое в страну, преимущественно немецкое, население, совершенно чуждое коренным обитателям земли – литовского и финского племени, с ненавистью сносившим иго своих поработителей.

Единственным объединяющим звеном перечисленных четырех установлений в XVI веке были так называемые общие съезды, или ландтаги, собиравшиеся обыкновенно в городе Вольмаре и не приводившие по большей части ни к какому соглашению ввиду крупных раздоров, разделявших между собой различные сословия немцев.

И.С. Глазунов. Иван Грозный

К. Вениг. Иоанн Грозный и его мамка

Лютеранство, появившееся в это время в Ливонии, еще более усилило общее разделение и взаимную ненависть. Новое учение приобрело себе наибольшее количество приверженцев у городских жителей, среди которых развилось к нему такое усердие и вместе с тем такая нетерпимость к другим исповеданиям, что они стали разрушать храмы как латинские, так и православные. Конечно, против лютеранства сильно вооружились ливонские духовные власти; что же касается рыцарей, как принадлежавших к ордену меченосцев, так и светских, то они относились к новому учению очень сочувственно, так как считали его более подходящим к своим нравам. Вообще, «вся страна в это время представляла печальное и отталкивающее зрелище, – говорит один польский писатель, – прежний воинственный дух рыцарей исчез, не заменившись гражданскими доблестями». Самая страшная распущенность нравов царила как среди них, так и среди духовенства, распространившись затем на горожан и на сельское население. Все предавались пьянству в чрезмерных размерах, и для питья пива, говорит ливонский летописец, употреблялись такие кружки и чаши, в которых можно было детей крестить; вместе с тем ливонские немцы облагали своих крестьян чрезмерными поборами, стараясь суровыми мерами получить с них как можно больше доходов, причем о жестоком, мстительном нраве немецких баронов свидетельствуют многие человеческие остовы, находимые в ливонских замках, от замурованных в былое время в стенах людей или прикованных к цепям в подземельях.

Конечно, эта внутренняя слабость Ливонии в связи с крайней враждебностью к Московскому государству и кощунственным разграблением православных церквей, о чем свидетельствует сам ливонский летописец, в Дерпте, Ревеле, Риге и многих других местах, заставила Иоанна обратить свой взор на нее, тем более что Балтийское побережье, столь нам необходимое, было исконным владением Русской земли, потерянным нами в тяжкие времена междукняжеских усобиц.

В 1553 году окончился срок 50-летнего перемирия между Москвой и орденом, причем послы последнего стали просить о его продлении еще на 15 лет. Государь через Алексея Адашева потребовал уплаты за истекшие 50 лет дани с Юрьевской волости, исстари установленной договорными грамотами между русскими и немцами. Орденские послы отговаривались сначала своим незнанием о таковой дани, но затем написали перемирную грамоту, включив в нее эту дань (по немецкой гривне с каждого человека), с обещанием уплатить и недоимку за прошлые годы; кроме того, по той же грамоте они обязывались очистить разграбленные русские церкви, не помогать Польше и Литве против Москвы и допускать к нам свободный проезд иностранных купцов.

Однако, когда послы вернулись в Ливонию, то там не хотели исполнить требований Иоанна, который, по свидетельству их летописца, послал им бич как знак исправления и следующее письмо: «Необузданные Ливонцы, противящиеся Богу и законному правительству! Вы переменили веру, свергнули иго императора и папы Римского: если они могут сносить от вас презрение и спокойно видеть храмы свои разграбленными, то я не могу и не хочу сносить обиду, нанесенную мне и моему Богу. Бог посылает во мне вам мстителя, который приведет вас в послушание». Вслед за этим в Ливонию прибыл посол новгородских наместников келарь Терпигорев, который потребовал, чтобы перемирный договор был скреплен безотлагательно; скрепа эта в те времена производилась так: скрепляющий договор, в данном случае епископ Юрьевский, должен был отрезать от грамоты посольские печати и вместо них привесить к ней свою и магистра ордена.

Опасаясь гнева Иоанна, а вместе с тем не желая подтверждать скрепой обязательства о ежегодном платеже Юрьевской дани, немцы решили нас обмануть, полагаясь на простоту Терпигорева и самого государя, а именно: требуемые печати привесить, но объявить Терпигореву, что для окончательного решения дела они передают договор на усмотрение их верховного владыки, германского императора; Терпигорев, однако, отлично понял их хитрость и отвечал им: «А какое дело моему государю до императора? Не станет ему дани платить, он сам ее возьмет».

А. Висковатов. Русское вооружение XIV – XVII вв.

Срок для уплаты дани был назначен трехлетний. Когда он истек, ливонские послы прибыли в 1557 году в Москву, но не с деньгами, а с просьбой сложить с них эту дань. Иоанн не велел их пускать себе на глаза и приказал ответить, что он сам будет искать на магистре и на всей Ливонской земле за ее неисправление. Послы поехали домой и по дороге видели, что русские усиленно готовятся к войне: строились мосты, чинились пути к западной границе, тянулись большие обозы с военными и съестными припасами; вместе с тем государь приказал строить в устье Нарвы, ниже Иван-города, «корабельное пристанище», или гавань.

Тогда испуганные немцы в декабре того же 1557 года прислали новое посольство с предложением внести сейчас же часть следуемой дани; однако когда Иоанн на это согласился, то денег у них не оказалось. Убедившись, что немцы только тянут время, и, без сомнения, узнав также, что они уже заключили оборонительно-наступательный союз с Литвою в явное нарушение перемирной грамоты, государь в январе 1558 года приказал вторгнуться в Ливонию нашим войскам, собранным во Пскове под начальством бывшего казанского царя Шиг-Алея, воеводы князя Михаила Васильевича Глинского, дяди государя, брата царицы – Даниила Романовича Захарьина и других. Воеводам был дан наказ – не тратить время на осаду крепких замков и городов, а пройти несколькими отрядами страну до Ревеля и Риги, производя всюду опустошения, по обычаю тех времен. Этот поход окончился полным успехом; немцы пытались кое-где обороняться, но везде были без труда побиваемы за своею малочисленностью. Наши же вернулись во Псков с богатейшей добычей.

Бывший в числе воевод князь Андрей Курбский говорит по поводу этого похода: «Земля была богатая, а жители в ней гордые; отступили они от веры христианской, от обычаев и дел добрых праотеческих, ринулись все на широкий и пространный путь, на пьянство, невоздержание, на долгое спанье, лень, на неправды и кровопролитие междуусобное». Ливонский летописец тоже смотрел на этот карательный поход, предпринятый Иоанном, как на справедливое возмездие; по его словам, разврат в стране дошел до такой степени, что его не стыдились, но гордились им, причем правители подавали пример подчиненным.

Выйдя из Ливонии, Шиг-Алей и воеводы отправили магистру грамоту, в которой говорили, что государь послал их наказать немцев за неисправление и клятвопреступление, но если они покаятся, то Иоанн готов дать им мир.

Магистр Фюрстенберг не замедлил послать просить опасной грамоты для послов, во главе коих он решил отправить своего родного брата. Узнав об этом, государь тотчас же приказал выдать эту грамоту и приостановить все военные действия, пока будут идти переговоры.

Но не успели ливонские послы доехать до Москвы, как сами же ливонцы нарушили наступивший перерыв в военных действиях.