ИНТЕРУНИВЕР

Проходит час, полтора, и мы снижаемся. Внизу – тайга, снег! Мы очутились вдруг над царством зимы. Самолёт начинает кружить над Сыктывкаром. Вычегда, Сысола, серые домишки внизу, прилепившиеся у берега реки. Спускаемся, летим над рекой, внизу проносится что-то вроде деревни с огородами, грязными улицами, кучами тающего снега. Трясёмся на взлётной полосе. Развороты, повороты. Я выхожу, тут же беру багаж и иду в здание вокзала. Там освобождаю руки и карманы от печатных изданий, сажусь на автобус, идущий к железнодорожному вокзалу, и еду по Сыктывкару. Справа проплывает кинотеатр, я провожаю кинотеатр «Октябрь», я провожаю его глазами, желая продлить свидание с ним. Петляем по городу, машин почти нет, узенькие после Москвы улочки, грязь, снег. На улице Маркса схожу. Двигаюсь мимо пятиэтажных домов, по знакомой улице. Вхожу во двор мимо лыжбазы, поднимаюсь на второй этаж, звоню.

Танька открывает и долго прыгает. Бабушка чмокает меня в щёку. Раздеваюсь, бабушка достаёт домашние тапки. Путаемся со временем, я говорю: «Шестой час», они – «Седьмой». Наконец понимаем, что время здесь отличается от московского.

Ужинаем, макароны с колбасой, молоко, чай. Затем смотрим телевизор, кинофильм «День да ночь». Это хорошо. Вместе с нами – старушка с первого этажа, Ульяна Ивановна, сморщенная, я почему-то желаю, чтобы она ушла. Затем «Время». Космонавты в порядке.

(Утром, 23 апреля разлетелась радостнейшая весть: «Союз-10», «Салют». Я бешено радовался. В «Салют», правда, не верил. Только в аэропорту, в газете увидел: «Салют». Отлично!)

Укладывается спать Танюха. (Я подарил ей набор авторучек и блокнот, она радовалась).

Я долго выбираю, что бы почитать, наконец беру II том Джерома и перечитываю рассказы о привидениях. Когда все утихают, я выхожу, гашу свет, открываю форточку на кухне и закрываю дверь. Я укладываюсь на диване (Танюха на раскладушке) и быстро засыпаю.

Двадцать пятое апреля. Воскресенье.

Просыпаюсь в половине десятого, и хочется спать ещё. Но встаю, умываюсь ледяной водой (стынут руки). Завтракаем, убираем со стола, Танюха начинает учить уроки, а я достаю Грибоедова. Заглядываю в письма, интересное письмо к Нине, душке. Расцеловал её он, однако!

Начинаю «Горе от ума», сначала просто так, потом своим методом, кратко записывая содержание в тетрадь. Но не очень то дело идёт.

Танька буянит, трубит, кричит. Проверяю её задание по математике, наляпала ошибок. Пытаюсь рассказывать про алгебру, но ей неинтересно. К бабушке приходит Ульяна Ивановна, они уходят на кладбище, а Танюха в библиотеку.

Я один. Смотрю альбомы с фотографиями, интересно и грустно. Мама, молодая и красивая, совсем девчонка. Тётя Элида удивительно симпатичная. Что с вами стало сейчас! И все люди так. Дед совсем ещё юный, (я удивительно похож на него) красивый. Бабушка – совсем красавица. О людях можно писать только с грустью, они все прощаются с юностью, и это трагедия.

Снова возникает мысль написать роман о жизни людей, о целой человеческой ветви, трёх-четырех поколениях.

Смотрю рисунки мамы в 40-х годах, свои рисунки во втором классе (как я здорово рисовал)! Снова читаю «Горе от ума». Возвращается бабушка, обедаем. Капуста с сахаром и подсолнечным маслом очень вкусна. Незаметно подкрадывается 4 часа.

Я внезапно нахожу «Основы общей психологии» Рубинштейна, читаю, интересно. Тревога иногда поступает: как найти время для всех этих истории и литературы?

6 часов вечера. КВН. Неинтересный.

Жду, что скажут о «Союзе-10», который уже сел, но ничего интересного. Елисеев на прессконференции сказал: «Салют» как большой вокзал.

Танюха ложится, ей скучно, я её немного подбадриваю.

Пишу дневник в надежде закончить всё ещё сегодня. Но к часу почти ничего не сделано. Придётся и завтра ещё тратить время. Время, время! Может не писать дневник? Бросить на время? Нет уж, дудки! Но я устал. Растягиваюсь на диване, укутываюсь одеялом и засыпаю.

Смотрел свои тетради за 4 класс, как интересно. От января до мая – все! Но и грусть меня терзала. Хотел сразу же написать под этим чувством, но получился бы вопль о детстве.

Я почти всё забыл о 4 классе. Смотрел на фотографии, на лица ребят, только ту чёрненькую девчонку вспомнил. Даже себя не узнал.

Танька принесла «Пеппи Длинный чулок». Под вечер я вспомнил о «Томе Сойере».

Двадцать шестое апреля 26.04. Понедельник.

Опять в половине десятого хочется спать. Бабушка стаскивает одеяло с Танюхи, та с меня. Встаю, чищу зубы, умываюсь. Едим гречневую кашу с колбасой, убираем стол.

Читаю Грибоедова. Смотрю предисловие Орлова, оно меня не слишком заинтересовывает. Переписываю основные даты жизни Грибоедова, и доволен.

Обедаем. Щи довольно безвкусные, консервные. Вволю напиваюсь молока. Танька и бабушка уходят, я начинаю читать Мопассана. «Прочитываю» 4 тома, дрожа от возбуждения. Бабушка приносит рыбу. Уходит. Я снова читаю, и так прочитываю все 12 томов.

Читаю Грибоедова, под впечатлением читки Мопассана. Словно всё совершило перемену, какая-то метаморфоза. Возвращается бабушка, идет за хлебом. Потом и Танюха. Я начинаю читать своим методом «Бориса Годунова». Читаю весь вечер, ужинаем. Телепередач нет, ремонт на телецентре. Читаю и читаю. Взглянув на часы, вижу, что уже 10 вечера. Танюха гуляла на улице, принесла мне сахарного петуха, то есть снегурочку. Вкусно. Она не жадина, молодец. Надо купить ей как-нибудь что-то вкусное. И оставить рубля 3. Укладываем Танюху.

Я в кухне читаю «Бориса», и быстро заканчиваю. Фи, как неинтересно! «Что-то я не понял юмора», – так бы сказал Максимов. Надо почитать историю, что-то там на самом деле было? Что же Пушкин хотел этим сказать, где во всём этом смысл? А может это «мой метод» не дал мне влиться в повествование, жить произведения? Проклятье, я всё время смотрел на страницы. Опять же, от несвободы.

Танька легла и сказала: «Хорошо тебе, можно читать до 12». Я сказал совершенно искренне: «Хорошо тебе, можешь ложиться, когда хочешь». И пошел на кухню.

Там дочитал «Бориса». После этого достал мою хорошую книгу – старую потрёпанную книгу Марка Твена, и начал читать Тома Сойера. О, Томас! Почему перед глазами стоит тот субчик из кино?! И я читаю невнимательно, неискренно. Откладываю книгу и с грустью укладываюсь. Жужжит холодильник, потом тихо. Темно. Сыктывкар. Как грустно, что всё прошло!

Двадцать седьмое апреля. Вторник.

В 10 просыпаюсь. Раскладушки нет. Меня не будили. Танюха что-то читает, говорит: «Спи, спи». Я начинаю помаленьку вставать. Убираю постель. На кухне ем вчерашнюю гречневую кашу с яйцом и молоком. Затем бабушка говорит: «Надо вынести и вытряхнуть половики».

С Танюхой выносим. Дует ужасающий ветер, у меня коченеют руки. Вешаем ковёр на доску, начинаем выбивать, отряхивать метёлкой. Выходит бабушка, смеётся: «Не так повесили». Ветер рвёт, сбрасывает ковёр, руки закоченели окончательно. Бабушка смеется: «Ну, пошли, в другой раз доделаем». Уходим. «Ну, что, попробовал Сыктывкарского апреля?» Я смеюсь. Я в дедовой фуфайке и бабушкиной шапке.

Дома тепло. За окном ветер, летают бумаги, потом начинает падать снег. Я делаю Танюхе замок-молнию на её платье, бабушка моет пол. Потом починяю пылесос, но он не починяется; разматываю и заматываю два разрыва. Один отлично сделан соседом Колеговым, другой отвратительно в мастерской. Вывинчиваю несколько винтов, но ничего не помогает.

Обед. Танюха с Мариной уходят в школу, я читаю газету. В газете – объявления о работе; о смерти какого-то товарища. Маленький северный город. Люди работают. Господи! Я представил, что я тоже иду по объявлению искать работу, где-нибудь на ремонтном заводе, живу в общежитии, каждый день прихожу, холодно. Так живут многие люди, изо дня в день, неустроенно, одиноко. А может, всё не так? Ведь действительность всегда оказывается не такой, как как её представляешь. Вот это интересно – как человек представляет себе своё будущее и как оно приходит на самом деле.

Читаю «Маскарад». Что за чушь, всё время кажется. Надо же, написать такую пошлую ерунду. Ещё похуже «Бориса Годунова». Только в конце меня охватывает какое-то чувство, я немного слился с Арбениным, и сочувствовал ему, жил его жизнью. Бывает ли такое в самом деле? Н-да, человек… Вот тебе и любовь. Реально ли то, что описано? Я сомневаюсь. Впрочем, по себе не суди, это сейчас все понимают. А как же не судить по себе? Человек всегда всё через себя преломляет, иначе и невозможно.

Итак, читаю «Маскарад». Бабушка тоже читает. Приходит Танюха, ужинаем жареной картошкой. Затем Танюха и бабушка смотрят «Русалку». Я мечтаю, чтобы «Русалка» поскорее кончилась. Какая-то преклонных годов тётя гримасничает и кривит рот в пении, играя Наташу. Конец. Тут же подходит «Время».

О предвыборной кампании, о выдвижении Брежнева, Подгорного и Косыгина в депутаты ВС РСФСР. Ничего интересного. Затем начинается Кинопанорама, показывают отрывок из «Освобождения», фрицы хотят взять в плен санитарку. Выключаю, ибо Таньке надо спать. Она расположилась в раскладушке. Немного говорим, она просит что-нибудь рассказать. Я говорю: «Задавай вопросы». Она спрашивает: «Какая машина самая мощная?» «Американская», – говорю, и так далее.

Иду на кухню с Рубинштейном. Интересно, я поглощен чтением, увлекаюсь. Но… о системе, теории человека речи нет. Однако, даже так вот, отдельные наблюдения и гипотезы интересны.

Наконец я узнал, что такое гений. Когда-то у меня было представление, что гений – это нечто сверхчеловеческое, что гениев нет, и я был удивлён, что часто говорят: гений. А когда впервые прочёл «Такой-то человек – гений», то восторгался – значит есть один. Потом я отождествил гения с одарённостью. Теперь ясно, гений – создающий принципиально новое. Ложился спать и копался в себе – гений ли я, не гений ли. Ведь хочется создать новое произведение искусства, то от хотения до осуществления…

И что это за принцип? Я задумался, стал перебирать каналы информации, пришёл к обонянию и рассмешил себя. Почему бы и нет вообще-то?

Двадцать восьмое апреля. Среда.

Сегодня встал в 9. Завтракаем, вкуснейшая жареная картошка и рыба зубатка. Молоко я пью здесь нещадно.

Включаю радио, никаких новостей о новом полёте, включаю тихо-тихо телевизор, надеясь, что Москва встречает космонавтов. Вспоминаю 8 класс, встречу «Союзов» 4 и 5, моё напряжённое тогдашнее состояние, и счастливейший этот день. Ничего такого.

А за окном валит снег, белым-бело, хоть термометр и чуть выше нуля. Роюсь в книгах, вытаскиваю Гоголя и начинаю читать «Ревизора», без конспекта. Боже, как приятно, нормальное человеческое чтение, увлекаюсь и наслаждаюсь. Не дурак ли я, что с конспектом читал «Годунова»? Не прочитать ли ещё раз? А то ведь никаких чувств и мыслей.

Обедаем. Суп с мясом и молоко, я его полюбил, да и то верно, что полезно человеку, то и нравится.

Танька уходит в школу, а мы с бабушкой смотрим телевизор, «Чайка». Я временами отрываюсь и читаю биографию Гоголя, интересно. О его последних днях, о детстве, об артистизме, о пробивании пути наверх. Меня охватывает давно забытое чувство, такое, как когда читал Фицджеральда. Что это за чувство? Желание стать писателем, писать, вера в свои силы, открытость души, восторг, какое-то радостное и гордое собой мироощущение, счастье, покой души.

Гоголь молодец. Смотрим «Чайку», в конце остаётся чувство сильной грусти. Чехов достиг прочувствования. Уже больше четырёх. Читаю «Ревизора», просто великолепно. Если бы мне написать так. То есть не так, вот таким быть мастером. И я уверен, что смогу, хоть знаю, что может быть, ошибаюсь.

Вчера получил письмо от мамы. От моих мыслей (там сказано «теории свободы», это мне понравилось) несет анархизмом. Надо, впрочем, сохранить это письмо. Но я испытал некие отрицательные переживания, был возмущён и неприятно удивлён. Зачем так? Ну и ну! Единственное за что спасибо, это спокойное осознание возможности провала при поступлении и утешение: это ничего. За это спасибо. Но решать за меня не надо.

Чем ближе лето, тем тревожнее. Я искренне не верил в возможность успеха при поступлении на факультет психологии. Всего месяц и – история и биология! Тут ещё повлияло то, что сейчас занятия историей и литературой идут не слишком быстро. Потом появилась неоправданная, в общем, уверенность, что всё будет хорошо. Я уверен, что в Краснодаре будут хорошие условия для занятий – таково моё свойство – думать, что если условия изменятся, то изменятся к лучшему, и если изменятся к лучшему, то как-то коренным, революционным образом. Я почему-то уверен: не будь Пуцато, и стану успешнее заниматься историей.

Читаю «Ревизора». Приходит Танька, ужинаем. Затем они ждут кино, но кино всё нет и нет. Я достал со шкафа кипу журналов «Здоровье», отыскиваю рубрики о половом воспитании. Надо признать, что я слишком эротичен. Кино нет, есть футбол. Читаю «Ревизора» и скоро он окончен, и начинаем раскладывать постели. Танюха ложится и зовёт меня. Расспрашивает меня о Москве. «Расскажи что-нибудь смешное». Я роюсь в голове, но ничего не вспоминаю. Немного говорим, она меня обнимает, я лежу, уткнувшись носом в её плечо. «Поспи немножко со мной».

Сегодня Танюха сочинила несколько рифмованных строк, я заинтересовался этим. «Медвежонок встал на лапы и сказал: «Я косолапый»». Несколько других строчек, иногда смешных по смыслу, нелепых. Танюха за ужином не хотела есть обеденный суп, болтала ложкой в кастрюле, бабушка ворчала: «Артистка!» Танюха всё время резвится, стукает меня и удирает, хохочет, мне тоже смешно. Думали, как будем проводить лето. Бабушка сказала, что в начале лета не поедет в Краснодар.

Надо написать письмо себе – старику. Я ясно представил себе, что я старик, и так захотелось пообщаться с прошлым собой. Это я представил, глядя на своё отражение в стекле книжного шкафа. Когда-то ведь в нём отражался я – четвероклассник. Теперь вот – я. Мог ли я тогда думать, что всё будет именно так? Нет, конечно.

Сейчас я разденусь. Погашу свет в кухне, открыв форточку. Закрою дверь и тихо задвину защёлку. Протопаю к дивану и залезу под одеяло. Некоторое время в голове будут мысли, буду слушать вой ветра. Затем засну. Завтра здесь появится надпись: «Так всё и было».

Почти. Только ещё бабушка похрапывала. Приятнейше было засыпать, как всегда.

Двадцать девятое апреля. Четверг.

Сейчас, под вечер, вспомнил, что мне сегодня ночью бурно снились сны. Яркие, полные действия, длинные, увлекательные. А проснувшись, я не удосужился вспомнить их, и они забылись начисто. Какая досада! Сны обычно снятся во времена напряжений. Нет, сны снятся всегда.

Итак, просыпаюсь. Ходят Танька и бабушка, готовятся к завтраку. Всё почти убрано, один я валяюсь на диване. Встаю, одеваюсь. Завтракаем. Я включаю и тут же выключаю телевизионные новости. Ничего.

На полу нет ковра. Бабушка начинает мыть посуду, а я вызываюсь вытрясти ковер. Выношу, набрасываю на перекладину и начинаю бить. Инструмент ужасный, с распотрошённой проволочной ручкой. Скоро горит рука. Бью в ожесточении и отчаянии, очень долго, а пыль всё летит. Вспотел под фуфайкой, волосы под шапкой слиплись. День тёплый, больше нуля, небо голубое, светит солнце. Я бью и бью, уже в совершенном отчаянии. Наконец бросаю, хоть пыль ещё летит. Приволакиваю ковер.

Танюха уходит гулять. Я говорю бабушке, что хочу пойти в книжный. Бабушка рассказывает о магазинах. Входит Танька, хочет идти со мной. Идём, заходим в продовольственный и покупаем шоколадку. По дороге едим. День отличный.

Идём мимо научного городка, мимо модернистского театра, какого-то тяжёлого, приходим в книжный. Я поражён. Книги, которых в Москве не сыщешь, отличное меню (?!) репертуар (?!) каталог (?!) ассортимент! «Космонавтика»! «Общая психология»! Кудрявцев, Шилов, всё что душе угодно. Но я ничего не покупаю, моя цель – история, здесь её нет. Идём с Танькой в «Школьник», там покупаем тонкие тетради, будущий второй том дневника и закладку в подарок некоей имениннице, подруге Таньки. Долго примеряет Танюха туфли, ничего не может найти. В канцелярских товарах большое разнообразие. Ей Богу, столица! Очень здорово.

Танюха идёт домой, я перевожу её через дорогу, ибо она боится.

Я спускаюсь вниз, к Юбилейной площади, забредаю в Универмаг – отличное здание. Осматриваю всё ещё недостроенный административный центр – что ж, неплохо, и выхожу на улицу Советскую.

Какие-то пьяные гуторят, я поворачиваю прочь, иду по Советской, пытаясь увидеть книжный, но не в силах противостоять, схожу на улицу Пушкина. Вот и этот дом, этот парк. Захожу во двор, но там собаки, я трушу и вылетаю. Обхожу кругом, иду мимо пустыря, казавшегося когда-то необъятным, и мимо высоченного раньше забора, теперь маленького и покосившегося. Нужны только толчки, а в памяти кое-что осталось – понимаю. Целая цепочка воспоминаний, раньше сидевших где-то в глубине, вне сознания, стала разматываться. Парк раньше был окружён забором, там висела дохлая кошка. Здесь мы с Витькой копали лопухи для поджаривания, я свалился с поленницы… и поехало, и покатилось, записать бы как-нибудь все воспоминания. А то ведь совсем выветрятся.

Дохожу до лестницы к дебаркадеру, бреду вдоль обрыва по парку. Прохожу весь парк, смотрю и вспоминаю шахматный клуб (это после 8 класса). Так и не нахожу краеведческого музея. Зато, выйдя из парка, вижу каланчу и вспоминаю тихое раннее утро, кода мы с дедом шли сияющим городом на автобус, чтобы поехать в Нижний Чов удить рыбу.

Снова я на Советской, и натыкаюсь на магазин, озаглавленный громко «Мысль». Роюсь в книгах, и к своему восторгу, нахожу 2 тоненькие книжки «История СССР», которые тут же покупаю. От обезьян до XXIII съезда, отлично! (В магазин я попал не сразу, дверь не давалась, затем я догадался, что надо толкнуть. Играла музыка «То ли дождь, то ли снег» и ещё что-то грустное). Потом я думал, не взять ли ещё директивы XXIII съезда, не хотелось менять рубль, скупердяйство.

Снова через Юбилейную площадь подымаюсь на Маркса. Рынка нет, вот что я не сразу, но заметил.

Танюхи дома нет. Я обедаю. Капуста с сахаром и суп с огромным куском мяса.

Я начинаю учить историю, ретиво. Конспектирую, но почему-то воображение разыгралось, и я рисую картины встречи с Челышевой и всякие приятные вещи. Бросаю историю. В общем, повторил только 2 билета, причем один составлен из двух половинок. А в день надо проходить по 6. Ладно, завтра, обещаю себе.

Танюха приходит, ужинаем. Она крутит мне дули, я укоряю её. Говорю о классовом обществе в их классе, по поводу разделения на плохих и хороших. Революция, говорю, произойдёт. Она смеётся.

Затем бабушка готовит ванну для Таньки.

Я увлекаюсь чтением «Жизни Гоголя», весьма интересно. Но всё, конечно, я не смогу прочитать. Заглядываю в «Вечера», в «Миргород». Ах, как бы быть свободным и читать эти чудесные штуки!

Танька выходит из ванной, мокрая, щекочет меня, нападает. Играем с её чулком.

Я читаю Гоголя, заглядываю в энциклопедию по поводу «корректуры», достаю «Вишнёвый сад». Но читать поздно.

Танька с «Пеппи» забирается в туалет, долго не выходит. Наконец, укладываем её. Мы с бабушкой в кухне. Бабушка читает газету.

Теперь пишу то, что сегодня захотелось написать.

Я приехал в Сыктывкар, и словно ничего особенного и не произошло. Это меня как-то не шевельнуло, словно было обычным продолжением жизни. Ничего я особенного не почувствовал и взялся за писателей как-то просто, бесчувственно, по инерции. Теперь я почувствовал, что это счастливые дни, и что я буду вспоминать их с грустью. Захотелось читать и читать, но надо приниматься за историю. Особенно я будущего не боюсь, хоть оно и не обещает жизни-малины. Довольно спокойно смотрю на все эти экзамены. Ну что там, ну получу 4,3,2,1! И что же??!! Хорошие дни. Гоголь. Танюшка и бабушка. И вечера. И телевизор.

Бабушка укладывается. Я тоже. Отворачиваюсь лицом к спинке дивана, и вдруг в темноте пронзает мысль: это скоро кончится. До сих пор я не задумывался над этим. А теперь вдруг остро и ясно родилась эта мысль. Я вздыхаю и теперь особенно ценю эти минуты.

Надо вспомнить одну вещь: в пятницу 23 апреля, перед отъездом, я в предисловии о Толстом узнал немного о его дневнике и поразился кое-чем.

Мне показалось, что некоторые записи весьма напоминают мои. Он к тому же предвосхитил мое намерение: описать очень подробно один день. С самого начала я лелею эту мысль: один день зафотографировать напрочь! Но всё никак не доходят руки. Толстой считал себя плохим.

Тридцатое апреля      . Пятница.

Всё было для того, чтобы существовало это мгновение. Прошлое – туманный миг. Будущее – ничто. Только настоящее, этот момент, эта минута, секунда – реальны. Всё прошлое упирается в единое мгновение. Впрочем, прошлого не было. Было?? Докажи мне это. Не можешь. Я не могу доказать, что его не было. Поэтому непонятно, было оно или нет, две эти возможности равновероятны.

Отвратительная память. Я понял, что у меня сильно развита кратковременная память на зрительной основе. Это даёт возможность учась, получать отличные оценки по ходу дела. Накопить же что-нибудь для меня очень трудно.

Понялись часов в 10. Завтракали. Затем Танюха учит уроки, я снова штудирую историю (сильно сказано, елозю глазами по строчкам). Ворчу, отодвигаю книги, которыми Танюха загромоздила весь стол. Конспектирую. Ужасно. Работать в общем, легко, воодушевления нет. Отвлекаюсь просто талантливо. Большую часть времени что-нибудь малюю или разглядываю корешки книг. Дьявольски завидую себе в 8 классе. Было 20 дней, и я был свободен! Я мог читать, что мне угодно. О, как это было хорошо! Если бы, если бы так сейчас. И настанет ли когда-либо свобода? Ясно, что не этим летом. В будущем, через год? Вот это жизнь! Через год я надеюсь на десять дней свободы. Внезапно вспоминаю: 3й класс. Я изо всех сил тоскую по свободе, которая была летом. Именно так! Я тогда с точностью до формулировки мечтал о свободе! Вот так-так!

Вот опять же два пути достижения свободы: либо в этот момент будь свободен, либо закрепощай себя ради более основательной свободы в будущем. Как с добром. Это мне пришло в голову в связи с возможностью плюнуть на историю, плюнуть на всё.

Может быть, человек отличается от животного только памятью и воображением, то есть умением проецировать себя в прошлое и будущее. Мышление возможно только при наличии памяти, т.е. при закреплении достигнутых результатов. Без памяти мышление невозможно, как невозможно существование мира без времени, без пространства. Животные живут только в настоящем. Затем всё уходит в небытие.

Обед. Танюха уходит, бабушка включает телевизор. Я с удовольствием и с лёгкими угрызениями совести бросаю историю и смотрю фильм. «Пора мечтаний», Кадр, Польша. О девочке Людке. Конечно, довольно наивный фильм, слишком красивая жизнь (нечто вроде фантастики для меня). Я, однако, таю и смотрю с удовольствием и грустью, грустью по тому, что не сбылось в детстве. И тут же картина воображения: мне 30-40 лет и я уже совсем оторвался от этого мира. Влюбиться в девчонку для меня уже совсем невозможно. А люди всё рождаются и рождаются. Одно утешение – эти юные, и счастливые, и беспечные, которым я так завидую, тоже станут старичками. Господи, как мне было тоскливо! Время, что ты делаешь с людьми? Безостановочно я всё удаляюсь от детства и каждый год: Боже, а год назад меня так мало отделяло от лета фантастики. Потом: Боже, год назад меня всего два года отделяли фантастики. И так далее. Итак, фильм – зависть, грусть, радость. После фильма – история, нехотя, с отвлечениями. Четыре билета, да и то не полностью, описаны в конце концов. Я и оправдание некое нахожу – весь день ждал ванны и был поэтому в неработоспособном состоянии.

Приходит Танюха, ужинаем (я в пять часов наелся холодного молока с чёрным хлебом). Я достаю Чехова «Вишнёвый сад», открываю. Включаю телевизор, «Алло, таланты, мы вас ждём» (а там этот Масляков, он там кажется вечно, и вечно молодой).

Бабушка весь день стряпает, готовит тесто. У неё заболела голова, плохое самочувствие. Я сходил за хлебом, купил 3 булки, перед этим изрядно колебавшись, я не люблю решать.

Бабушка включает титан, вода льётся, я слежу, чтобы он не погас, смотрю на температуру. Наконец, взяв чистую майку и чёрные плавки, залезаю в воду, дьявольски приятно. Оглядываю помещение. Справа – трубы, жёлто-голубые. Слева – синяя стена. Мою голову 4 раза, полоскаю нырнув. Моюсь сам. Спускаю воду, моя ванну. Полоскаю чистой водой, разбавив её. Одеваюсь.

Бабушка и Танюшка удивляются, что я так долго мылся. Я смущён. Бабушка, видно сразу, плохо себя чувствует. У меня тоже из-за этого плохое настроение. Физически ощущаю жалость, любовь и сочувствие, и боязнь. Сразу мне становится не по себе. Бабушка ложится, я гляжу на неё, остро переживая её недомогание. Она говорит шепелявя, т.к. выставила зубы. Танюха выключает свет, ложится.