Delirium?

Вздохнув, Синг, вынул единственную гранату.

Из кузова транспортера взметнулся всеочищающий язык пламени, шедший на обгон мотоцикл эскорта перевернулся, задетый взрывной волной и осколками. Синг бросился прочь, а сзади слышались крики, да шлепались срезанные пулями спелые початки, порождая в кукурузе ответную ненависть к роду человеческому. Так заканчивалась последняя война за веру.

* * *

В воздухе стоял густой чад от горящей резины и пороха, я брел в нем, почти вслепую. Порой казалось, что рядом проносятся, гудя клаксонами, доисторические машины, толкаются пешеходы в смешных шляпах и дамы в уж совсем невообразимых платьях.

Это была воплощенная Ненависть, это еще не имело ясных форм, но оно могло стать превосходным оружием. Орудием, способным сокрушить тупые головы снующих туда-сюда болванчиков, убить выродков и кретинов, казнить сволочей, оружие, способным защитить от враждебного мира. Все прояснилось, и туман исчез.

Теперь я знал, что делать.

Ибо я стоял посреди долбаной улицы, и в руке у меня – орудие возмездия, что вложил один из ангелов. Напротив – распахнутые двери храма, оттуда льется прекрасная музыка, и проникновенный голос предлагает помолиться великому и единственному правильному богу всего лишь за ничтожную сумму.

Но я прошел мимо.

Если все человечество делиться на произошедшее от Адама и Евы, и эволюционировавшие по средствам многомиллионных мутаций до примата и далее, тогда, где же вы, одухотворенные нездешней, сияющей в ночи искрой? Ау! Отзовитесь! Что-то происходит с мозгом. И взгляд на вещи становиться философским. Пока не смешивается со свинским. Кстати, свинье, лежащей в благоухающей, грязной и сытной луже, так же плевать на весь мир, как и политикам, да и общественным деятелям, прикрывающимся заботой о всенародном благе, у них просто противоположные стороны обитания этой самой лужи. Да и нам, простым, вечно недовольным обывателям, также, по-своему, плевать на все, что невозможно сожрать, выпить до дна, с чем нельзя совокупиться либо утащить в логово. А что можно, но пока не получается – тому мы истово завидуем. Да, с точки зрения свиньи, мир за пределами родимой лужи – какой-то непонятно гнусный, ибо в нем мало сладких помоев, и совсем нет теплой грязи. Хотя, вру. Есть. И предостаточно. И на любой вкус.

Ключевыми словами нашей эпохи являются: отчаянье, зомбирование, духовное спасение и нажива, причем, они абсолютно не рифмуются меж собой.

Я поравнялся с внушительным плакатом, наклеенным поверх частных объявлений, с которого изможденная негритянка приветствовала безучастно торопящихся мимо унылой обвислостью грудей; и «ежедневно в странах Африки от голода погибает…», и т.д. и т.п., номер расчетного фонда и черная дыра за ним. А с выставленных в витрине салона напротив десятков сверхдешевых и сверхплоских панелей, захлебываясь слюнями, отчаянно взывал все тот же гладковыбритый проповедник в накрахмаленной белоснежной рубашке и деловом пиджаке.

– Я пришел к вам с благой вестью: не бойтесь! Ибо не будет ни суда, ни ада! Бог не осуждает, в отличие от людей! Жизнь в страхе ужасна, ибо это не жизнь! Возлюбите ближнего, читайте священные писания, жертвуйте, приходите и не бойтесь…

И жирный дым на горизонте, где над крышами спальных районов с окраин ползет смог из труб гигантских заводов-крематориев. И по колумбариям, этим наследиям «победоносной миротворческой операции», можно бродить часами. Только там – неухожено и почти нечего делать. А в дальних коридорах и тупиках с некоторых пор нашли пристанища бомжи и наркоманы.

А в непокорной Боснии, как много лет назад, вновь рвутся многотонные бомбы, а в Ватикане поют «аллилуйя». Черный паук торопливо бежит по древу, ему глубоко однозначно все это.

Говорят, а, наверное, врут все одно, что когда-то фигуру ангела, венчающего Александровскую колонну в Петербург-Сити, было решено заменить скульптурой обожаемого вождя. Однако на следующее утро ангел непонятным образом вновь вознесся на законное место, а новоявленный кумир бесследно исчез. Паника и аврал. Но так повторилось и со следующей, и еще несколько раз, и каждый – с неизменным результатом. Демонтированный и распиленный ангел воскресал вновь и вновь. Не помогло даже следствие, допросы с пристрастием, расстрелы врагов и саботажников, депортация их семей. Интересно, а случаются подобные чудеса и ныне?

Впрочем, я отвлекся.

Вот у уличного благотворительного автомата по выдачи бесплатной креплёнки уже стоит переполненная использованных стаканчиков урна, другая – покоится на боку; пространство вокруг – заплевано и усеяно окурками. Среди всего этого спит малоимущий алкаш, распространяя неистребимый запах мочи. А что с него возьмешь? Даже штраф не получится, поэтому никому нет никакого дела.

Я пришел.

Мы частенько выступали здесь и, конечно, меня знали и в принципе пропустили бы и через главный вход, но существовала одна загвоздка – ворота оборудованные металлоискателем. Поэтому я свернул в проулок.

И тут я встретил Ее.

Она выпорхнула через черный ход, не заметив, или высокомерно сделав вид, что не заметила своего давнего воздыхателя, лишь бросив через плечо: «До скорого!», и устремилась к поджидавшей у бордюра машине.

– Да хоть провались вовсе, ходят тут всякие, – услышал я негромкое ей вдогонку.

Я придержал дверь.

– Здорово, Майкл.

Когда-то на месте Майкла работал древний старпёр со странным именем Васильич, по крайней мере, так он величал себя, любитель наподдать с утра и ярый гомофоб. «Когда-то мы мечтали заплевать шелухой от семечек Бродвей, – часто вздыхал он, а после добавлял, обильно перемежая речь матом, – вместо этого весь их мусор пришел сюда». Он много еще такого непонятного нес, тем, имевшим неосторожность попасться ему на глаза. Затем, по многочисленным просьбам и жалобам, нынешние хозяева убрали, куда подальше, этот вечно растрепанный и невменяемый анахронизм, доставшийся им от прежних владельцев клуба, заменив его подтянутым, толерантным и выдержанным Майклом.

Мы были едва знакомы, но в силу профессии он все же узнал и отступил в сторону, сделав приглашающий жест. Дыша в спину Майкла, я проследовал в дежурку, где в воздухе плавал сигаретный дым, а на столе – раскрытый порножурнал.

– Ну как оно? – начал говорить Майкл, поворачиваясь и споткнулся на полуслове, ибо в его живот уперлось короткое дуло пистолета-пулемета.

– Плохо, Майкл, – сказал я, и нажал на курок.

Кровавые ошметки брызнули на стены. И все же звук был чересчур громким. В окно я увидал спешно возвращающуюся девушку. Запаниковав, я бросился было вон, затем, осознав всю глупость такого поступка, остановился. И тут на меня накатило вдохновение.

Вернувшись, я приподнял тяжелое тело и усадил за стол, положив голову на руки, лицом вниз. Выхватив из пачки сигарету, просунул мнимому живому меж теплых пальцев. Зажигалка была тут же. Я щелкнул раз, другой. Черт! Ну, давай, же, зараза, зажигайся! Я услышал, как открылась наружная дверь, зубами выдернул использованный резервуар, свободной рукой роясь в ящике стола. Есть! Руки дрожали. Цок, цок, цок – каблуки. Заборная трубка никак не хотела протыкать предохранительный клапан, наконец, это произошло, и резервуар с характерным щелчком встал на место. Вторая дверь уже открывалась.

И тут я понял, что, в принципе, все виртуозно проделанное мной – напрасно. Даже того краткого мгновения, на который она заглянет, чтобы предупредить охранника, будет достаточно, чтобы заметить кровавый след, оставшийся на полу, где я протащил Майкла. Тряпка? Вытереть? Заложить чем-либо? А стены?! Зарычав от бессилия, я ринулся вперед.

Я втащил ее внутрь. Не ожидавшая такого нападения, она запоздало попыталась вскрикнуть и получила в челюсть. О, как мне пришлось по душе сие действие.

– Ты это хотела видеть? – орал я, поднимая за волосы голову Майкла. – Это? Зачем ты сюда вообще заперлась? Отчитаться перед паскудой Парисом? Или подцепить нового простофилю? Старый-то уже повыдохся… Ты же уже села в эту чертову машину, так и ехала бы на хер со своей любовью, проваливалась ко всем чертям! Так, нет, тебе всего мало – ты этого хотела!

Сжавшись испуганным маленьким комочком, она широко распахнутыми глазами уставилась на предсмертный оскал злополучного Майкла. Тогда я бросил его и, подскочив, принялся наносить ей удары. Она молчала, как загипнотизированная.

Потом она упала, а я бил ее уже, кажется, ногами, пока не устал.

А после упал рядом, обессиленный, дыхание заходилось.

С трудом приняв сидящее положение, я вытер рукавом пот и закурил. Выпуская едкий, вонючий, успокаивающий дым, я обратился к ней:

– Ну, что, сука, поняла, как была не права?

Девушка не ответила, но я не придал сему факту значения.

Затушив недокуренную сигарету о багровый синяк у нее на лбу, я встал и, пошатываясь, вышел в коридор. Там было пусто, доносилась музыка, шоу уже началось.

Пол содрогнулся. Непрекращающиеся землетрясения – еще одни последствия проклятых «точечных ударов» миротворцев, мир их президенту и благоденствия.

Цепляясь за перила, мне удалось подняться на второй этаж. На пороге офиса дорогу мне перегородил телохранитель Париса. Я попытался обойти, но тот грубо и не скрывая презрения, оттолкнул меня. Где-то в глубине своего больного мозга, я позавидовал его вестибулярному аппарату, сам бы я уже не раз облевался, если бы что-нибудь съел с утра.

Теперь уже все пространство изгибалось, а он стоял в центре мироздания тупой глыбой мышц и по-рыбьи беззвучно хлопал ртом. В ушах у меня гудело. Тут он оглянулся, видимо, собираясь кого-то позвать, и мне сделалось легко и просто, рука сама пошла, зарываясь мордовороту в пах. Я перешагнул скорчившегося червя, вытаскивая заткнутое на спине за поясом оружие.

– Парис, – позвал я. – Где ты, мой нежный поросеночек? Где ты, моя киска? Трахаешь своих нежных мальчиков, или кто-то из них уже пристроился к твоему любвеобильному заду?

– Не подходи! – долетел до меня захлебывающийся истеричный крик. – Я вооружен! Я вооружен и чертовски опасен! Да я просто в истерике и могу стрельнуть! Я же всегда любил тебя и даже потворствовал этим твоим странным увлечениям. Зачем ты вообще спутался с этими нечистыми вонючими самками, с этой чертовой малолеткой? Посмотри в кого ты превратился теперь! Ведь еще не поздно…

– Боюсь, ты что-то напутал малость, Парис, – сказал я, и тут же фанерная перегородка брызнула щепками, оцарапав мне щеку. Лязгнул передернутый затвор и гильза, звеня, покатилась по кафелю. Рефлекторно я тоже выстрелил.

Он сидел, откинувшись на крышке унитаза, с зияющей дырой в черепе, ружье валялось рядом. Потом он покачнулся, заваливаясь на бок.

Нет, я не хотел убивать его вот так. Выругавшись, я нападал ногой забытую дамскую сумочку.

Нет, он должен был молить у меня прощение, ползать на коленях, целуя ноги, ревя, унижаясь и размазывая дорогую тушь по сопливому лицу. Но не умирать вот так, походя, не заплатив.

И что теперь, снова впереди жизнь – как хаотичные, бессмысленные видения, как сон?