Навсегда

– Я хотел бы, – пробормотал Паша.

– Не пришла? – поинтересовался старичок.

– Не пришла, – со вздохом ответил Паша.

– Все наладится, – сказал старичок, – меня зовут Иннокентий Петрович, я строитель по образованию.

– Очень приятно, а меня Паша. Я – дурак, по образованию и по призванию. В общем, гармонично развитая личность, – с грустью заключил Паша.

– Не стоит так себя корить. Жизнь сложная штука. Если вам суждено встретиться – вы обязательно встретитесь. Рано или поздно.

– Хорошо бы, – кивнул Паша.

– Искренне прошу прощения, что навязываюсь. Я не хочу лезть в душу со своими советами и нравоучениями. Но позвольте по-стариковски рассказать вам одну историю, – Иннокентий Петрович снял очки и протер стекла носовым платком.

– С удовольствием, – согласился Паша, надо было срочно отвлечься от пожирающих грустных мыслей.

– История про меня. Я последнее время много думаю об этом. Распирает с кем-нибудь поделиться соображениями, – старичок начал повествование с водружения очков на характерный нос с горбинкой, – история началась в далеком 1940-м году. Мне тогда было десять лет. Я жил в Питере, тогда он назывался Ленинград. Наша семья жила на 12-й линии Васильевского острова в огромной коммунальной квартире. Примерно за год до начала войны к нам приехала семья военного летчика с красивой дочкой Варей. Отец у нее был красавец, лейтенант, отличник боевой и политической подготовки. Раньше он служил в Монголии, а перед войной получил назначение в Ленинградский военный округ. Приехали они к нам ночью, я сквозь сон слышал, как солдатские сапоги ухают по коридору, и сильные руки таскают чемоданы, столы и стулья.

На утро я столкнулся в коридоре с красивой девочкой в пестром ситцевом платьице. Мы познакомились. Она мне сразу понравилась. Я ее представил нашей компании во дворе. Девочку звали Варя. Она оказалась веселой и активной девчонкой. Варя бегала с нами по свалкам и подвалам, лазила на крыши и играла в футбол. В общем не девчонка, а сорванец. Первого сентября мы пошли в одну и ту же школу. Мы вместе шли на занятия, и одновременно возвращались домой. До порога квартиры кроме меня ее обычно провождали пять-шесть парней. Я сгорал от ревности, но ничего поделать не мог. Решиться на какие-либо объяснения, не смел и стеснялся. Мне казалось, что я ей тоже нравился. Но видимо она тогда считала, что инициатива должна исходить от мужчины, а я робел. Так и ходил рядом, как поводырь, с завистью смотря на более решительных мальчишек.

Под Новый 1941-й год случилась беда. Вариного отца арестовали по обвинению в шпионаже. Всех Вариных поклонников как ветром сдуло. За спиной у нее шушукались и показывали пальцем. А мне было все равно, я любил ее такой, какой она была. Теперь мы ходили до школы и обратно вдвоем.

– Все шарахаются от меня, как от огня. Тебе не страшно со мной? – как-то спросила Варя.

– Нет, – не раздумывая, ответил я.

– Ты смелый и верный, – оценила она меня.

– А ты красивая, – не остался я в долгу.

– А ты всегда будешь меня любить? – вдруг спросила Варя.

– Да, – холодея от своей смелости, ответил я.

– А если меня расстреляют, как врага народа?

– Я в это никогда не поверю, – ответил я.

– Ты женишься на мне, когда вырастешь? – последовал вопрос.

– Обязательно, – ответил я.

Наградой мне был несмелый и неловкий детский поцелуй в губы. Я закрыл глаза, и стоял минут пять, пытаясь запомнить свои первые эротические впечатления.

– Кеша, ты идешь домой? – вывел меня из ступора звонкий девичий смех.

С этого дня я часто получал свой законный поцелуй у дверей ее комнаты. По весне пришло известие, что ее отца расстреляли, как врага народа. Варина мама сильно заболела. Варя за ней ухаживала, и почти не ходила в школу. Я приносил ей задания, помогал делать уроки. Она меня предупреждала, что они с мамой вероятно скоро уедут из Ленинграда к бабушке в деревню, потому что у них отберут эту квартиру. Но началась война, квартиру не отобрали. В сентябре 41-го года мы какое-то время ходили в школу, потом занятия прекратились, детей потихоньку эвакуировали. Я уехал первый. Варя должна была выехать через два дня. Мы плакали, обнимались, целовались, клялись в вечной любви и дружбе. Обещали найти друг друга, чего бы это не стоило.

Я попал в детский дом в Киргизии. Своих родных, ни маму, ни папу я больше не видел. К нам в детский дом приезжало много детей из Ленинграда. Я всегда рассматривал вновь прибывших и расспрашивал: кто, откуда, не видели ли где-нибудь мою Варю? Известий от Вари не было.

После окончания войны, я поступил учиться я инженерно-строительный институт в Москве. Почти десять лет я писал письма и запросы в разные инстанции. Я искал ее всюду. Я специально ездил в Питер в нашу старую квартиру, нашел людей, которые помнили меня и моих родителей. Но про Варю никто ничего не мог сказать. Я зарегистрировался во всевозможных организациях ветеранов, блокадников, жертв репрессией, детдомовцев и прочих. Это не принесло результатов. У меня опустились руки. Я не знал, что делать. Где-то глубоко внутри я был убежден, что она жива. Она могла жить в глухой деревне в Сибири, или попасть в плен и остаться жить где-нибудь в Париже или Мюнхене. Примерно в пятьдесят пятом году я прекратил поиски. Я решил, что нам уготованы разные судьбы.

В 1960-м году я женился на девушке, которую тоже звали Варей. Она мне чем-то напоминала девочку из предвоенного Ленинграда. Иногда я представлял, что женат именно на той девочке из соседней комнаты в коммунальной квартире. Жизнь продолжалась. У меня родились сын и дочка. Все пошло своим чередом. Военные раны стали забываться и затягиваться. Я много ездил по стране, строил БАМ и Байконур, Лужники и каток Медео в Казахстане. На пенсии осел в подмосковных Химках.

Иннокентий Петрович сделал паузу. Было видно, что он заново переживает важные моменты своей биографии.

– Вы так и не встретили свою Варю? – спросил Паша.

– Встретил, – ответил старичок, – месяц назад мне пришло письмо от Вари. Она писала, что случайно наткнулась на мое имя в списках детей-блокадников. Решила написать, и очень хочет встретиться.

– Не может быть, – удивился Паша.

– Может, еще как может. Оказывается, что она после войны сменила фамилию и имя. Носить фамилию врага народа было крайне непочетно. А скорее, опасно. Она взяла девичью фамилию матери, и сменила имя. Теперь ее зовут Дарья Степанова. Поэтому я не смог ее найти. Она прожила вполне достойную жизнь. Работала в школе. Преподавала русский язык и литературу. Сейчас у нее есть дети и внуки. Я, естественно, все бросил и поехал в Питер. Мы встретились у нее дома. Варин муж, истинно достойный человек, всегда сидел в сторонке или уходил в соседнюю комнату, чтобы не мешать нам предаваться воспоминаниям.

Она сказала, что сразу узнала меня. Я же никак не мог разглядеть в чертах почтенной старушки, ту юную девочку Варю. Лишь в тот момент, когда она напомнила наши общие происшествия из довоенного Ленинграда, я поверил, что это именно она. Наши жизни прошли параллельно, не пересекаясь. Я смотрел на нее, и думал, а могла ли жизнь пройти иначе? Почему судьба нас разлучила? У нас не должно быть общих детей? Ведь, я люблю свою жену, своих детей. Мне нравится наш дом. Я прожил интересную и насыщенную жизнь. Я смотрел на Варю, и поймал себя на мысли, что это все-таки чужая женщина, другая судьба. А потом я предположил, что война была подстроена для того, чтобы нас разлучить. Возможно наша встреча была ошибкой? И исправить это событие могла только мировая катастрофа, блокада и миллионы жизней.

– Это вы загнули, – вставил Паша, – у вас нет мании величия?

– Возможно, и так, – продолжил Иннокентий Петрович, – про войну, это через чур. Но разговаривая с моей детской возлюбленной, я поймал себя на мысли, что не хочу вместе с ней прожить жизнь и умереть в один день. Я вдруг отчётливо понял, что мне милее моя жена, и моя судьба. Я утвердился в мысли, что все произошло правильно. Я с тревогой и волнением ожидал нашей встречи с Варей, но с легким сердцем уехал домой.

– Слава богу, что все хорошо закончилось, – сопереживая попутчику, добавил Паша.

– Из всего выше сказанного, хочу сказать: что ни происходит, все к лучшему. И вы, Паша, не переживайте, все образуется наилучшим для вас образом, – заключил Иннокентий Петрович, повернулся к окну, и замолчал.

Под мерный перестук колес, Паша закрыл глаза, и постарался заснуть. Чему может научить история соседа? Что надо расслабиться и довериться спокойному ходу истории? Что Паша может сделать с могучими силами судьбы? Сорвать стоп-кран, пересесть на поезд в Питер, и дежурить у дверей квартиры, где он похабно напился? Нет, так делать Паша не будет. Надо довериться судьбе…

Глава 2

В аэропорт Шереметьево счастливчиков должен был подвезти брат Лены – Егор. В пять утра раздался звонок, на пороге квартиры стоял брат.

– Ну, что эмигранты? Готовы? – широко улыбаясь, спросил Егор.

– Готовы, – ответила Лена, – помоги чемоданы поднести.

– Это мы легко, – Егор подхватил два черных чемодана и скрылся в дверном проеме.

– Присядем на дорожку? – спросила Лена.

– Присядем! Присядем. Присядем… – ответили по очереди Паша и дети.

Лена проверила выключены ли все розетки и выключатели. Как и следовало ожидать дети забыли выключить компьютеры. В темноте детской комнаты оба аппарата мигали разноцветными лампочками. Погладив рукой обои в прихожей, совсем новые – переклеивали два года назад, Лена выключила свет, закрыла входную дверь на оба замка. Ой, лишь бы все было хорошо. Сдалась Паше эта Америка? Хотя Лена сама всегда с радостью откликалась на фантазии, а не поехать ли им жить на ПМЖ в теплые страны? К родным стенам привыкаешь, и перестаешь ценить, что у тебя есть.

Невольно Лена вспоминала прошедшие годы. Было в них много интересного и веселого. Было и грустное. А куда ж без этого? Но больше, было доброго и светлого. Плохое забывается легче? Возможно. Хотела ли Лена ехать в Америку? И да, и нет. С одной стороны, жизнь в России становилась с каждым годом все труднее. Политический и экономический застой выражался в сокращении свобод и прав граждан. На фоне экономического развала, росли преступность – наркомания и бандитизм, государственный рэкет и неравенство людей перед законом. Лена, как интеллигентный человек остро чувствовала накапливающееся в обществе зло.

Из общественного вырастал личный и творческий застой. На выступлениях появлялись цензура и рекомендации: «это можно петь, а вот это лучше не надо». Творить и писать новые стихи становилось труднее с каждым годом. Лена ощущала физически, как ее сжимает пресс государственной машины. Поэтому ехать в Америку было вполне логично. Паша так и говорил:

– Это все для тебя, любимая. Переезд необходим для наших детей. Я хочу, чтобы наши потомки жили в свободном обществе.