От Игарки до Вселенной

Достойно вел себя заместитель Валентины Петровны, а потом и преемник на посту начальника Политотдела А. С. Смирнов. Он фактически дал двухмесячную передышку Маршаку от происков ретивых «литературоведов» -горкомовцев, и книга «Мы из Игарки» снова, как раньше в «Пионерке», успела прогреметь на всю страну через центральную печать, а затем и по радио. Даже «Большевик Заполярья» вынужден был перепечатать в июне «Маленьких историков» Маршака. В июле Смирнов крамольным образом скрыл от парторганизации письмо крайкома «о составлении плана по ликвидации последствий вредительства и о развертывании самокритики на широких собраниях активов», в ноябре передал в крайком незашифрованную радиограмму. 4 ноября крайком партии направил в ЦК просьбу снять Смирнова с работы, что и было сделано. В конце декабря его «пропустили» через три партсобрания разного уровня, вспомнили все грехи, даже то, что он давал Климову наган на хранение и «был тесно связан с женой Климова, которую органы НКВД не пустили в Игарку». В канун Нового года, 28 декабря, Смирнов, член партии с 15-летним стажем, выслушал постановление:

«За связь с врагами народа (Остроумова, Сотсков, Климов, Дубков), систематическое пьянство, за искривление ленинско-сталинской национальной политики в Таймырском национальном округе, выразившемся в незавозе товаров, что вызвало озлобление национального населения против русского, за развал партийно-политической работы т. Смирнова А. С. из рядов В. К. П. (б) – ИСКЛЮЧИТЬ.

Дело передать в следственные органы».

4 января 1938 г. постановление было практически продублировано на Политотделе. Скорее всего, А. С. Смирнов в начале 38-го оказался среди таких же стен, как и Остроумова, только в другом городе.

Стоит отметить, что не только в игарском политотделе Главсевморпути пытались остановить каток идеологического вандализма и схоластики. В политуправлении ГУСМП решили помочь игарцам сохранить свободное и разумное слово – издавать свою газету. На что последовал еще один удар из Крайкома:

«П. 11. «О газетах г. Игарки».

Бюро Крайкома ВКП (б) считает необходимым издание в г. Игарке одной газеты, как органа Игарского Горкома ВКП (б) и политотдела Игарского Теруправления ГУСМП.

В связи с этим просить Отдел печати ЦК ВКП (б) т. Мехлис отменить приказ начальника Политуправления ГУСМП т. Бергавинова об издании в Игарке самостоятельной газеты Политотдела Теруправления ГУСМП и средства, предназначенные для её выпуска передать на издание совместной газеты как органа игарского Горкома ВКП (б) и Политотдела Теруправления ГУСМП».

Капкан захлопнулся. Вскоре С. Бергавинов (а потом и П. Акулинушкин) оказались там же, где и Остроумова со Смирновым.

В Лендетиздате в это время творилось то же, что и в Игарке (а в какой организации или учреждении в 37-м было по-другому?). Неизвестно, привез ли Климов сам письмо Маршака игарчатам, или оно пришло позже, было ли оно опубликовано в «Пионере Заполярья». Но в нем сообщалось следующее: «Книга Ваша будет издана Детиздатом. Сейчас мы редактируем ее. Вероятно, через 15—20 дней книгу можно будет сдать в печать. В работе над книгой участвуют, кроме меня, тов. Климов и два редактора Детиздата – Тамара Григорьевна Габбе и Кирилл Сергеевич Шавров». Действительно, Т. Г. Габбе значится как редактор книги. Правда, ко времени выхода книги в свет, в судьбе редакторов и издателей, да и самой книжки, произошло немало перемен.

Интересный факт, но именно в мае, когда в Игарке объявляли взыскание Смирнову за то, что не оповестил Маршака о «враге» Климове, в Ленинграде Тамару Григорьевну Габбе отстранили от обязанностей заместителя главного редактора журнала «Костер». Случайная, но странная синхронность. Но по редактированию книги «Мы из Игарки» работа еще велась до сентября, как вспоминает об этом В. А. Вдовин, автор книги.

 А что произошло в сентябре? Об этом рассказывает А. И. Любарская:

«Разгром редакции Лендетиздата готовился исподволь, задолго до того дня, вернее ночи с 4-го на 5-е сентября 1937 года…, когда разом арестовали целую группу редакторов и авторов или – пользуясь газетной фразеологией того времени – «вырвали змею с корнем».

Теперь уже многое известно о том, как фабриковались обвинения. Все годилось для этой цели. Не брезгали ничем. С. Я. Маршак рассказывал мне, вспоминая детиздатовский «шабаш ведьм», что среди обвинений, предъявленных Т.Г.Габбе, было и такое: редактируя книгу детских рассказов «Мы из Игарки», она вносила в корректуру поправки антисоветского характера. Маршак потребовал, чтобы корректуру достали из архива, и продемонстрировал на редакционном собрании, что там не было ни одной поправки, сделанной рукой Т.Г.Габбе. Вся правка была сделана рукой Мишкевича [гл. редактор Детиздата – Ред.].

Если верить Мишкевичу, так и репрессированных-то было всего ничего: Габбе, Любарская, Бронштейн. Но в той же стенгазете приводится «далеко не полный, – как сказано, – список врагов», проникнувших в детскую литературу: это и Безбородов, и Боголюбов (Константинов), и Шавров, и Бронштейн, и Васильева, и Спиридонов (Тэки Одулок), и Олейников, и Белых… Одни были расстреляны, другие погибли в тюрьме и лагерях».

Т. Г. Габбе не угодила в лагерь, потому ее фамилия, в отличие от К. С. Шаврова, и осталась на титульном листе. Маршак, как мог, защищал своих сотрудников. Л. К. Чуковская, общавшаяся с Самуилом Яковлевичем в течение 40 лет, свидетельствует:

«В годы 1937—39, когда одни из товарищей Самуила Яковлевича были арестованы и исчезли – кто надолго, а кто и навсегда, он (…) пытался – случалось, и с успехом – вступаться за несправедливо гонимых».

«В феврале 1938 года И. И. Мильчика арестовали. Да и редакционный коллектив, созданный С. Я. Маршаком, был к тому времени уже разгромлен: кого арестовали, кого уволили».

Выходит, детская книга из Заполярья, ставшая уже с момента своего рождения заложницей в не очень честных играх взрослых, сыграла не последнюю роль в разгроме Лендетиздата. Казалось бы, игарское творение, так же, как и детская газета, навсегда кануло в архив, и никто его больше не увидит. К 20-летию Октябрьской революции все советские люди, как известно, еще теснее сплачивали под знаменем вождя свои ряды в борьбе с троцкистскими выродками, шпионами и пособниками империализма. Книжки в этих рядах не было.

И тут внезапно объявился Климов. В конце декабря 1937-го или начале января 1938-го он, видимо, написал Маршаку, потому что в троицком архиве хранится ответ, написанный секретарем писателя: «Ленинград, 14/I – 38 г. Уважаемый тов. Климов. Письмо Ваше к Самуилу Яковлевичу Маршак получено. Самуил Яковлевич в настоящее время болен и находится в Москве в клинике. При возможности Ваше письмо будет ему передано. Секрет. С. Маршака Ф. И. Вимищин». Климов работает журналистом на Урале, в родном Троицке, вскоре принимается за создание новой детской книги – «Урал – земля золотая». В конце Великой Отечественной войны он становится организатором еще одной книги, авторами которой были дети.

Как бы там ни было, но Маршак отстоял, по-видимому, книгу, ибо в середине июня 1938 года она ушла в набор, а в октябре была сдана в печать. Книга, бумерангом вернувшаяся с Севера и ударившая по Лендетиздату, послужила не только кнутом, но и пряником: она стала прекрасным подарком к 20-летию корчагинского комсомола, а затем – украшением и «новым словом в детской печати» на Нью-Йоркской международной выставке 1939 года.

Книга игарских школьников вышла, когда все взрослые, кто был причастен к ее созданию, так или иначе были репрессированы. Впрочем, и сама книга являлась таковой и в руках больших политиков была, похоже, показушным «свадебным генералом». Ею восхищались за океаном, в Америке, а в родном городе и не видывали. С. Перевалов вспоминает: «Когда книга уже была издана, мы о ней не знали. В Игарку попало только 2 экземпляра. Я прочел ее в парткабинете политотдела Севморпути. Авторы не могли даже за деньги приобрести свою книгу».

ПЯТИКНИЖИЕ

Передо мною веером лежат пять книг. Вернее, пять изданий одной и той же книги – «Мы из Игарки». Первую и последнюю разделяют 50 лет, вехи на этом пути – 1938, 1957, 1979, 1987, 1988. Слово «разделяют» я написал как-то автоматически, неосознанно, но оно как нельзя лучше характеризует почти все перепечатки (две челябинские и две красноярские), последовавшие за первым изданием. Листаю книги, сверяю тексты, всматриваюсь в фотографии и рисунки…

Обложка 1-го издания книги «Мы из Игарки» 1938 года

Практически все игарчане, имевшие отношение к созданию ребячьей книги, в один голос говорили при встречах и сообщали в письмах, что полнота и оформительская прелесть книги 1938 года не была ни разу повторена в дальнейшем. Прежде всего это касается, конечно, фотографий, обилие которых в первом издании поражает – их более 70, то есть в среднем через каждые две страницы текста. Благодаря стараниям уральской журналистки О. Булгаковой в челябинском издании 1987 г. удалось воспроизвести около десятка прежних фотографий и внешне оформить книгу похожей на первый выпуск (в челябинском издании 1957 г. почти все фотоснимки были переданы штриховыми рисунками). Книга О. Булгаковой стоит особо, ведь в ней кроме основного текста содержится и документальный очерк о судьбах некоторых авторов, бывших заполярных «медвежат».

Челябинское издание 1957 г. можно считать вторым с известной долей условности: хотя книга и называется «Мы из Игарки», в текстовом отношении, в основном, повторяет предшественницу, дополненную лишь обширным предисловием В. Г. Сержантова, но она фактически является первым томом трехтомника избранных произведений А. М. Климова. Именно в этой публикации был произведен «косметический ремонт», выразившийся в чистке всех мест с упоминанием Сталина, Молотова и фраз, напоминавших времена культа личности.

Заголовок одного из детских рассказов – «Спасибо вам, товарищ Сталин!» – был переименован в такой: «Вот как живется нам в Игарке», заголовок «Ты Сталина знаешь?» стал звучать так: «Ты Ленина знаешь?» А вот небольшая выдержка, свидетельствующая о непродуманной чистке. Рассказ «Встреча на Черном острове» (в 1-м издании – «Великое имя», а в 3-м и всех последующих – «В краю эвенков»): «Из Байкита мы пробирались в самый отдаленный уголок Эвенкии – поселок Ошарово (в первом издании: „поселок Сталино“ – Ред.)». Далее рассказывается о мальчике, оставшемся после рождения без родителей и даже без имени. «И вот, когда новый город был готов, когда в хорошую факторию привезли много-много разных товаров, когда организовался Совет, эвенки собрали свой суглан – собрание – и решили назвать воспитанного стойбищем мальчика именем человека, который дал эвенкам новую, счастливую жизнь». Из текста так и непонятно, каким же все-таки именем нарекли сироту? А в первом издании сказано совершенно определенно: «Эвенки, живущие около поселка, потребовали, чтобы новый город, построенный в тайге, назвали именем великого вождя народов И. В. Сталина. (…) Суглан решил назвать мальчика в честь Сталина» (с. 189). Подобная правка, конечно же, была неизбежна после ХХ съезда партии, но сделанная так неумело, она лишь затуманивала прочтение некоторых мест. Хотя… Забегая вперед почти на четверть века, отметим, что в красноярском издании 1979 г. эпизод с эвенкийским мальчиком исчез вообще, так что в этом месте «туман», можно сказать, рассеялся. Если талая вода хрущевской оттепели смыла со страниц лишь некоторые имена, то в брежневские времена вместе с той водой выплеснули и ребенка.

Сходным образом рассеивался искусственно созданный туман и в ряде других эпизодов (вместе со словами, фразами, целыми абзацами детских сочинений). Впрочем, ДЕТСКИХ ли? Но об этом – чуть позже.

К сожалению, не обошлось и без прямых передержек. Так, если в первом издании под фотоснимком небольшого подворья с двумя бревенчатыми строениями написано: «Станок Курейка. В этих местах отбывал ссылку наш любимый вождь, товарищ И. В. Сталин» (с. 44), то в челябинском издании О. Булгаковой под этим же фото появилась совсем неожиданная подпись: «Егоркино зимовье (!). На этом месте вырос город-порт Игарка» (это же повторено и в Красноярском издании 1988 г., с. 186).

Начиная со второго издания книги (и по пятое включительно!) упорно держится и искажение выходных данных, когда, ссылаясь на первое издание, упоминают о «московском издании 1938 года». А ведь на обложке первого издания четко проставлено: «Москва—Ленинград», что говорило лишь о том, что к моменту выхода книги Лендетиздат являлся филиалом издательства ЦК ВЛКСМ (позже это отображалось так: «Издательство „Детская литература“, Ленинградское отделение»). Да и на последней странице первого издания книги недвусмысленно значится: «Инд. Д-7, Лендетиздат… Набрано во 2-й типографии ОГИЗа РСФСР треста „Полиграфкнига“, „Печатный Двор“ имени А. М. Горького, Ленинград, Гатчинская, 76. Отпечатано на 2-й фабрике детской книги „Детиздата“ ЦК ВЛКСМ, Ленинград, наб. Фонтанки».

Но, несмотря на различные неточности и огрехи, больше всего вызывает недоумение красноярское, пятое по счету, издание книги. Во-первых, в нем нет почему-то ссылки на то, что это перепечатка челябинского издания, подготовленного О. Булгаковой. Правда, с небольшим сокращением: изъята глава «Анатолий Климов – певец детства», да вместо 16 снимков – 13, половина из которых отлична от челябинских.

Об этом нетрудно догадаться и самостоятельно, сличив обе книги, если бы я даже и не знал от самой Оксаны Сергеевны, что она лично привезла в Красноярское книжное издательство экземпляр книги, фотоснимки и клише. Возможно, правда, что здесь мы имеем дело с каким-то соглашением между двумя издательствами. Во-вторых, в книге столько опечаток и в тексте, и даже в оглавлении, что стыдно читать. В-третьих, некоторое разочарование вызвало предисловие В. П. Астафьева. Зачем, к примеру, было утруждать человека, пусть и известного, но в силу обстоятельств не принимавшего участия в создании детской игарской книги, если можно было в самом Красноярске обратиться к бывшим авторам, хорошо владеющим и данной темой, и пером? Неужели не интересным было бы предисловие того же С. А. Перевалова, автора многих стихов, рассказов, очерков в «Мы из Игарки», человека, которого все, не без основания, видели будущим талантливым писателем? Можно также поспорить с утверждениями Виктора Петровича, будто в нынешних игарских лесоцехах «почти бесшумно», что почти исчезло слово «вербованные», но что действительно удивило, так это фраза: «Ребята, объединенные в группу „Поиск“, открыли общешкольный музей и скоро вместе со взрослыми города будут открывать игарский городской музей». Допустим, общественный музей книги «Мы из Игарки» при городской радиоредакции еще можно, с большой натяжкой, назвать «общешкольным», ведь в сборе материала для него деятельное участие принимали учащиеся, но кто и когда собирался открывать городской? Кто поведал об этом писателю?

И последнее. При оформлении книги красноярцы попытались совместить «челябинские» фото с аляповатыми рисунками из 3-го издания книги (Красноярск, 1979). Но ужаснее всего обложка: разноцветная, яркая, как новогодний кулек с конфетами. Так изуродовать ее мог только человек, не читавший книгу, не думавший ни о времени, когда она была написана, ни о судьбах тех, кто ее писал, кто за нее страдал и даже поплатился жизнью. В своих сочинениях игарчата не только восхищались своим городом и расхваливали его, но рассказывали и о суровых природных условиях, тесноте в школах, жизни в бараках, трудностях в работе взрослых. Много «серых» и «темных» сторон, не вошедших в книгу в 30-е годы, раскрыто в документальном очерке О. Булгаковой. А что нам преподносят с обложки? – Розовощекая пионерка, вихрастый пионер с глуповатым выражением лица и рыжий дошколенок с конопушками… Этакий миф, избитый стереотип наивного, счастливого, беззаботного детства. Может быть, таким оформлением рассчитывали привлечь современных школьников к прочтению книги 50-летней давности? Но подобное оправдание лишь унижает читателя.

Книга «Мы из Игарки» еще ждет своих дотошных следопытов, скрупулезных исследователей. Быть может, найдутся желающие опубликовать истинные, хорошие и плохие, но поразительно бесхитростные детские сочинения, хранящиеся и поныне в климовских папках архива г. Троицка. С какой целью время оставило их целыми и невредимыми?

Может, все-таки отыщется черновая рукопись книги, сданная в редакцию Лендетиздата в январе 1937 года и, как полагают, погибшая с прочим архивом издательства в блокаду. Ведь извлекалась же она на свет уже однажды С. Я. Маршаком, чтобы предстать на редакционном совете в присутствии работников НКВД и обнажить перед всеми внесенные в нее поправки – чтобы отстоять попранную правду? 

Возможно, кто-то тщательно сравнит все это и проследит путь наивных сочинений игарчат 30-х годов: каким слово явилось вначале, за школьной партой в Заполярье, и каким оно слетело со страниц книги, поразившей всех в 1939 году в другом полушарии – на Международной выставке в Нью-Йорке. И в каких одеждах оно пропутешествовало сквозь издания. Но ведь где-то там, вначале, было оно, это искреннее, неподдельное, откровенное. Ведь вначале БЫЛО Слово.

Разве можно предположить, что в книге того времени мог бы появиться коротенький рассказ Даши Дюбиной «Как я хворала цынгой», гениальный по простоте и убийственный по содержанию? Или сочинения сестер Черноусовых, написанные что называется «в четыре руки» с подглядыванием друг у друга, названные «исповедью» и содержащие простодушные строки: «Но в связи с коллективизацией и переустройством сельского хозяйства за противоколхозные выступления отец мой был арестован и заключён под стражу… В 1931 году при ссылке раскулаченных кулаков на север было объявлено и нам, что мы тоже должны быть сосланы… Высадились мы на берег совхозного острова, двое суток наша семья сидела под открытым небом»; «Нас выгрузили в сараи, где раньше делали кирпич. Как только можно представить, как мы жили? Дождь пойдёт – у нас в сарае тоже дождь… В одном бараке, где мы помещались, было 775 человек»? Можно легко представить себе замешательство взрослых, редактировавших рассказ Яши Почекутова «Негр», с его разговорной лексикой, непосредственностью наблюдений по поводу «бутылочек», «опрокидывания стаканчиков» на рабочем месте и т. п.

Нередко детские записи состояли всего из нескольких банальных фраз и просто никуда не годились. Но и у таких «отписок» судьбы оказались разными. Большинство из них, понятно, отсеялись. А вот заметка семерых девочек из 9-й школы вроде бы ничего приметного не содержала, перечисляя практически лишь фамилии преподавателей, вожатых, библиотекаря и т. д. Да и поступила она к составителям книги, судя по дате, за 2—3 дня до предполагаемого отъезда ребячьей делегации в Москву, на съезд Советов. Но то ли с девочками успели побеседовать дополнительно, то ли фантазия редакторов помогла – рассказ школьниц появился-таки в книге (выросшим уже раза в 4 по сравнению с оригиналом), в нем зазвучали интересные нотки о «коврах, сливках, яблоках» в школах Заполярья, а к этому добавился и прекрасный заголовок: «Спасибо вам, товарищ Сталин!» (в 3-м издании – «Так живется нам в Игарке», а в последующих – «Вот как живется нам в Игарке»). Через полвека после описываемых событий один из бывших игарчат – А. А. Скобелин – в письме сообщил, наряду с прочими интересными данными, и такое: «За правду тогда строго карали. И откровенно вам скажу, что в этой книге многое приукрашено. Все написанные в ней рассказы проходили через сито цензуры учителей и составителя и организатора А. М. Климова».

Да и не одно лишь «сито цензуры» властвовало тогда. Вовсю уже крутились жернова, перемалывавшие не только слова, но и судьбы. Судьбы целых семей, целых селений, целых народов, а в итоге – судьбы целых поколений. Однако там, у истоков книги, было не только детское слово. Было и детское молчание. И письма «игарцев», догнавшие книгу через 50 лет, нарушают давнее безмолвие, рассказывают и о «рубашонках, примерзающих к стене», и об отцовских «пистолетах под подушкой», о нехватке хлеба, поисках заработка. Эти письма помогают устранить белые пятна, поубавить кое-где розовый цвет (хотя от этого он смещается то к красному, то к черному). В то же время эти послания с новой силой подтверждают чувство царившего единения, товарищества, взлета чистых помыслов и энтузиазма, взаимовыручки и доброты.

Эпоха, внешне светлая и героическая, а внутренне – зловещая и беспринципная, своеобразно распорядилась жизнями игарчат. Яркий тому пример – творчество Степы Перевалова и Гоши Антипова. Первый, искалеченный лицемерной Системой на взлете литературного дарования, фактически дал обет писательского молчания и до сих пор не опубликовал ни строчки. Второй, искалеченный войной физически, работал в журналистике и стал, можно сказать, писателем (правда, посмертно) – в 1963 году вышла его книга «Ортис – десятая планета». В хрущевскую оттепель Гоша молчал о темных сторонах сталинизма – он писал о светлом будущем детей, когда рядом растущие цветы не позволяют врать, когда возраст человека зависит от полезно прожитых лет, а война и ненависть невозможны вообще. Вроде бы разная, даже противоположная, на первый взгляд, реакция двух побратимов по давней книжке, а если разобраться – по сути своей совершенно одинаковая: полное неприятие бесчеловечной, жестокой морали предыдущих десятилетий. И Степа, и Гоша остались верны своим идеалам.

Это же можно с полным правом отнести, видимо, и ко всем маленьким игарским летописцам. Многие из тех, кто не погиб во время войны, откликнулись на поисковую переписку. Посмотрите, кем они стали: инженеры, художники, медики, журналисты. Но подавляющее большинство их стало у ч и т е л я м и. А если учесть, что и художники, и инженеры и т. д. тоже участвовали в преподавании, то картина станет совсем полной. Здесь представлены все предметы, почти все науки, сфера гражданская и военная. Не идеализируя жизненный путь каждого, все же не будет преувеличением сказать, что закалка в Заполярье, опаленная и счастьем, и несправедливостью, на какой-то миг озаренная созданием газеты и книжки, как видно, помогла игарцам пронести эту искру, светоч и жажду познания в любой профессии, интерес к жизни. Игарка воспитала, научила их многому, и они тоже стали учителями.

34-я страница книги «Мы из Игарки» (1938 г.)

В письме к заполярным пионерам А. М. Горький писал: «Большие, изумительные радости ждут вас, ребята! Через несколько лет, когда, воспитанные суровой природой, вы, железные комсомольцы, пойдете на работу строительства и на дальнейшую учебу, перед вами развернутся разнообразнейшие красоты великой нашей страны…» Суровая действительность оказалась намного сильнее суровой природы, когда реальные воспитатели легко ломали даже «железных комсомольцев». Пророчество великого писателя обернулось великим обманом. Сложилось так, что в силу обстоятельств Буревестник фактически благословил подневольный труд на Беломорканале и насилие на Соловках. Может быть, отчасти и поэтому (кто знает?) ребят и ждали впереди «изумительные радости»: кровавая бойня Отечественной, доносы комсомольцев на комсомольцев, лагеря и лесоповал, восстановление разрушенного хозяйства – все то, что так или иначе замешано на насилии и жестокости…