Ёшкарала

Ёшкарала
Александр Вениаминович Симатов

Жесткий реалистический рассказ о том, как в провинциальном городке у мужиков мастерскую отобрали.Содержит нецензурную брань.

Из пессимизма еще есть выход, из оптимизма – никакого.

Дон-Аминадо

Снега зимой много было, до конца еще не успел растаять. Потоки воды несутся под уклон в сторону протекающей через город речушки. Я иду на работу и через лужи да ручьи перепрыгиваю. Рассуждаю про себя, я всегда так делаю. По сторонам не смотрю. Было бы на что смотреть – смотрел бы.

Вообще я всегда чуть вниз смотрю. Это из-за очков. Они у меня с детства, не очки – прибор целый. Самое ценное, что у меня есть. Они у меня металлической цепочкой за дужки привязаны, а цепочка на шее висит, чтобы очки не потерять. У меня даже школьная кличка была Бинокль.

Где-то кричит женщина, ругается. Пасмурно, погода сырая, разносится гулко. Определения льются откуда-то сверху, видимо, в открытое окно. Предназначаются, наверное, мужу. Крик иногда прерывается, мужу дают время ответить. Но его не слышно, отвечает тихо. Провинился, должно быть… Где-то скрипит и звонко тренькает трамвай. Так у них бывает на поворотах, когда они пытаются встрять в новую колею… Где-то без устали каркает ворона, одурела от весны – никак не угомонится… Пахнет талой водой и прелой прошлогодней листвой, сваленной в кучи…

Маршрут, конечно, скверный. Можно было и приличнее выбрать, но так короче. Тридцать минут до работы добираюсь, куда уж больше. Дорога много раз хожена, опоздать не боюсь и особенно не спешу. Я работаю в конторе металлоремонта. Жена никак не может к этому привыкнуть. Все время напоминает мне, что я инженер. И что толку от этих заклинаний?

Инженером я успел поработать после окончания института. На окраине города небольшой завод у нас в то время ютился. Производил, говоря суконным языком, бытовые металлические изделия. Туда я и пришел, когда все оттуда как раз бежали. Может, поэтому начальство и закрыло глаза на мои глаза (прошу прощения за невольный каламбур). Но работал недолго. Появились вдруг на заводе деловые неулыбчивые парни, быстро рассчитали нас, чтобы без обид было, и отправили с миром. В общем, прекратил завод переводить нержавейку на всякий хлам. С тех пор там на импортных линиях соки разливают, ёшкарала.

«Ёшкарала» – это не мое слово, его я от Василича перенял. Василич – начальник мой. Он часто свои высказывания ёшкаралой заканчивает. Ковыряется часа два в какой-нибудь швейной машинке, кроет матюгами все ее составляющие от ременного привода до оверлочной лапки, потом вдруг крякнет от удовольствия, что получилось наконец, откинется на спинку стула и изречет: «Вышел все-таки каменный цветок, ёшкарала!» Я его как-то спрашиваю: «Василич, а почему Йошкар-Ола? Это же город». – «Ну и что, – отвечает, – у меня первая жена оттуда была. И на «ё» начинается – годится».

…В этом месте около пивной с красным раком и кружкой пива во все окно я всегда смотрю на крышу дома напротив, через площадь. Это мэрия наша. Желтый дом с белыми колоннами и старыми пыльными елями вдоль фасада. На крыше на черном табло оранжевое время без устали меняется на оранжевую температуру, и наоборот.

До работы осталось десять минут. Скоро появится наш серый Дом быта в два этажа. Чего там только нет – от фотографии до стирки. Мы в полуподвальной комнате сидим, втроем: Василич, Петя и я. Я туда случайно попал.

Собрался дубликат ключа заказать, а жену вдруг осенило: захвати, говорит, швейную машинку. «А это зачем?» – спрашиваю. «Шитьем займусь по вечерам, надо же что-то делать». И вот это «надо же что-то делать» добило меня окончательно, сделался я готовым на все после трех месяцев без работы.

Прихожу в контору металлоремонта. Василич машинку осмотрел, покрутил, попробовал прострочить лоскут, убедился, что не работает, и цену называет. Я головой замотал: мол, не пойдет, дорого. «Ну, нет – так нет». – «А что ключ?» – спрашиваю. «Ключ? Тебе срочно? Человека у нас на ключах пока нет, уволился. Приходи завтра, освобожусь – сделаю». И тут я ему и говорю, глядя на него своими совиными глазами: «Меня возьмите, и будет у вас человек». Я даже не помню, как это получилось, как я на это решился. Позже вспоминал и почти уверился, что это не я сказал, это что-то из меня само высказалось.

Посмотрел Василич на меня внимательно, окинул взглядом одежку мою неброскую. Не знаю, что увидел. Увидел, наверное, что на краю я. Спрашивает: «А что с глазами?» Нормально, говорю, все с глазами, просто без очков не вижу ничего. «А на такой хреновине работал?» – и кивает мне на станок. «Нет, не работал. Но я политехнический закончил, – докладываю ему, как школяр на допросе в учительской, – заочно. Электромеханический факультет». – «На хрен мне твой факультет. На станке сможешь работать?» – «Смогу», – говорю, а спина мокрая уже вся, голова кружится. Состояние – не знаю с чем сравнить.

Не знал я тогда, что Василич мужик сугубо конкретный. Распахивает передо мной дверь в свою полутемную конуру. «Иди, – говорит, – делай себе ключ». Я дар речи потерял. Но к станку все-таки подошел. Замер как вкопанный, стою и молчу. Слышу сквозь пелену оцепенения: «Слева кнопка питания». Это Василич инструктаж таким образом провел, ввел в курс дела. Я голову поднял, смотрю на стенд, а на нем на гвоздях разных видов заготовок висит штук двести. Василич сжалился: «Главное, заготовку правильную выбрать, это уже полдела». Долго я выбирал подходящую заготовку, затем осваивал станок, потом долго делал ключ. Вымотался совершенно. Василич сравнил дубликат с оригиналом, на свет поглядел и говорит: «Вроде бы сварганил. Ключ дома обязательно проверь. Если подойдет, приходи завтра к девяти. Кроме ключей, еще на приеме будешь. Ну и по мелочи. Семь тысяч устроит?» – «Устроит!» – «Машинку оставь, не таскай туда-сюда. Завтра сделаю». Тут встрял наблюдавший за нами Петр: «В армии служил?» Ответить я не успел, меня Василич опередил: «Ты что, Петро, дурак, что ли, совсем?» Петр, помню, замолчал сразу. Неловко ему стало. Позже я узнал, что это у Пети был такой стандартный вопрос-тест на определение качества особи мужского пола.

Дома ключ проверил – как родной! Я был счастлив. Ну и объявил о своем трудоустройстве. Что тут началось – лучше не вспоминать. Жена восприняла случившееся как трагедию. Она у меня правильная очень, может быть, поэтому. «Ты же институт закончил, у тебя высшее образование». Хотел спросить, что мне с ним делать, с образованием моим. Передумал, не стал грубить, ни к чему это. Когда прежде работал охранником в школе, про высшее образование не вспоминала. Убило ее, что я за станком стоять буду вместе с рабочими мужиками. «Ты на самой низшей ступени социальной лестницы!» Когда она лестницей своей доводила меня до трясучки, я в какой-то момент, чтобы не свихнуться, начинал улыбаться и говорил, что она не права и что еще есть куда падать. Перебирал: дворник, носильщик на станции, кочегар… Кстати, была мысль в нашу кочегарку пойти рядом с домом. На транспорт не тратишься, ботинок не снашиваешь. Чудо, а не работа. Жена начинала плакать, запиралась в комнате. Или уходила из дома. От моей иронии ее тошнило. Видеть меня не могла.

…Вот я и на работе. Один лестничный пролет вниз, в полуподвал, дверь неопределенного цвета справа. На стук открывает Петр. Обхватывает мою руку своей безразмерной клешней: «Здорово». – «Привет. А где Василич?» – «Вчера предупредил, что задержится». Это странно, Василич всегда приходит первым. Надеваю рабочий фартук, ожидаю клиентов. Петр продолжает трудиться над вчерашним заказом. От Пети у нас больше всего шума. Он все время что-нибудь сверлит и точит. Неудивительно, он у нас главный по железу. Зимой у него еще лыжи и коньки бывают. А у меня, кроме ключей, еще зонты. Самые сложные заказы достаются Василичу, он у нас по интеллектуальной части.

…Мы трудимся больше двух часов. Я сделал несколько ключей. Взял в работу три зонта. Швейную машинку без Василича брать не стал. Настенные часы – «немецкие, подарок прадеда» – тоже не рискнул оставить, всех отправил на завтра. Петр пытается нарезать резьбу в поперечном отверстии железной трубы. Труба проворачивается у него в тисках, а сильнее зажать ее он не рискует, боится деформировать; от этого непримиримого противоречия безбожно матерится. Если без шуток, то Петру надо ставить памятник. Все городские самоделкины пользуются его услугами. А по бедности у нас самоделкин каждый второй. Так что обустроил он быт как минимум половины жителей города.

Василича все нет, телефон его недоступен, мы задаемся вопросами. Я спрашиваю: «Что случилось?» Петр спрашивает то же самое, но по-своему. Как только мы не на шутку заволновались, в дверях появляется Василич с пакетом в руке.

– Долго жить будешь. Ты где был? – спрашивает его Петя.

– Тебе сказать? – вызывающе отвечает Василич.

Он здоровается с нами за руку, раздевается и ставит свой рабочий столик посередине комнаты, как обычно, когда мы перекусываем. Мы с Петром молчим, задавать лишние вопросы у нас не принято, Петр один уже задал. Василич достает из пакета пучок зеленого лука, буханку хлеба и бумажный промасленный сверток. В свертке оказываются две жирные копченые скумбрии. Петя молнией летит к полутемному окну и приносит с подоконника газету. Расстилает ее на столе. Чутье редко его подводит: в пакете я замечаю две бутылки водки. От вида водки Петя излишне возбудился.

– Сгоняй к швейникам, – приказывает ему Василич.

Там у нас общий холодильник. Через минуту Петр возвращается с колбасой и початой банкой огурцов. Видя такое дело, я начинаю резать хлеб. Петр принимается чистить колбасу. Василич крупно нарезает скумбрию; золотистые, блестящие от жира куски выглядят невероятно аппетитно. Затем ставит на стол водку. Одна бутылка почата на треть. Только сейчас я замечаю, что Василич выпивший.

Мы садимся за стол. Василич наливает водку в стаканы, себе и Петру, и говорит мне:

– Давай свою рюмку.

Он знает, что я не пью. Я вопросительно смотрю на него, но он нетерпеливо подтверждает свое пожелание:

– Давай, давай!

Мы с Петром в недоумении: я не хочу пить, Петя тоже не хочет, чтобы я пил. Спорить – себе дороже. Я направляюсь к полке со всякой ремонтной всячиной и разыскиваю лафитник. Он давно не был в деле, поэтому я усиленно дышу в него несколько раз и затем протираю краем свисающей со стола газеты. Василич наливает мне и говорит: «Будем здоровы!» Мы чокаемся и выпиваем. После дружно закусываем превосходной скумбрией.

Остается загадкой, зачем Василич так потратился. Я вспомнил, что день рождения у него осенью. До полета Юрия Гагарина больше двух недель. Нехорошего тоже ничего не случилось, мы же чокались. Но судя по лицу Василича, хорошего тоже мало. От затянувшейся паузы напряжение растет. Я не припомню, чтобы Василич когда-нибудь позволял себе неконкретность подобной продолжительности. Наконец он кончил закусывать.

– Вот что, мужики, закрывают нас с первого апреля, – он поочередно смотрит на меня и Петю, глаза у него дикие и злые. – Сделать ничего нельзя. Собирали нас сегодня в администрации. Всех хозяев нашего Дома быта. Здание наше понадобилось, суки. Устроили они там якобы бодание между строительными фирмами, кто наш дом лучше осчастливит. Понятно, что это херня полная. Как это, Вадюха, называется? Забыл я. Ну, когда выбирают кто лучше. Конкурс этот, ёшкарала.

– Тендер, – подсказываю я.

– Он самый, – говорит Василич и нелицеприятно проходится по всему, о чем только что нам доложил. И по слову, которое позабыл, тоже. Мат у него деловой, без рисовки.

Мы с Петром ждем продолжения.

– Короче, аренды нам не видать. Договоры разрывают и выплачивают нам вот такую вот неустойку, ёшкарала! – говорит Василич и показывает нам рукой, согнутой в локте, размер неустойки.

Мы с Петей подавлены и молчим. Василич разливает по очередной, и мы выпиваем. Я стараюсь не пить до конца. Периодически отвлекаюсь на стук в дверь и объясняю клиентам, что мы сегодня не работаем по техническим причинам. Дополнительное время приходится тратить на тех, у кого взял зонты и обещал сегодня сделать.

– И кто у нас победитель? – интересуется Петр, добавляя своих терминов по поводу случившегося.

– А тот, кто надстроит нам еще один этаж! – смачно поясняет Василич и с яростью вонзает в стол наш обеденный тесак.

– А на хрена нам еще один этаж? – удивляется Петр.

– Тебе точно не нужен. А им, чтобы открыть там фитнес-клуб. Слыхал про такие? Записаться не хочешь? – Василич бьет кулаком по столу и рубит правду-матку про все эти клубы и прочую «порнографию». – А клубом этим будет заведовать молоденькая сучка. Угадай с первого раза, кто такая?

Мы с Петром пожимаем плечами.

– Дочка мэра! Она в областном по ночным притонам обтрепалась – обкололась, обкурилась. Теперь батя решил ее спасать. К спорту приобщить, на путь здоровой жизни, так сказать, наставить, ёшкарала.

Любопытство Петра не удовлетворено, он снова лезет с вопросами:

– А откуда ты знаешь про дочь?

– От верблюда, – недобро отвечает Василич.

Он крайне не любит, когда сказанное им подвергается сомнению.

Мы слегка поутихли. Водка разливается, мы выпиваем и закусываем. Василич набычился. Это значит, что он уже хорош. Неожиданно начинает говорить, ему захотелось толкнуть речь. Такое с ним бывает.

– Вот скажите мне, что мы делали пятнадцать лет, сидя в этой конторе? Петро, ты скажи, Вадика тогда еще не было. Помогали народу справляться с мелкими и крупными проблемами? Так?.. Работали, выпивали, конечно, не без этого. Но не обижали никого, халтуру не гнали. Так ведь?

Василича повело на философию. Он рассуждает о потерянном времени, об отнятом деле, о жизни, ушедшей в песок. Я стараюсь его понять. Я вижу, как ему ужасно обидно, несправедливость случившегося буквально разъедает его. Мысль его рвется невпопад, за его логикой становится трудно уследить.