Стальной лабиринт

Теперь, чтобы выбить дивизию с воздуха, клонам требовались тысячи вылетов дефицитных штурмовиков «Кара», сотни боевых стрельб фрегатов с многоцелевыми ракетными комплексами «Барака».

Не испытывай Фармандехи-йе Колль – верховное командование Конкордии – острого дефицита в средствах, джунгли были бы вычищены от бойцов 4-й танковой дивизии за неделю.

Но даже со своими скромными двумя штурмовыми полками и тремя фрегатами новоназначенный клонский комендант Грозного Наур Дардан Хорезми смог бы подавить всякую активность соединения полковника Святцева недели за три.

Смог бы.

Но на чашу весов со стороны Российской Директории были брошены четыре атомные субмарины противокосмической обороны: «Иван Калита», «Юрий Долгорукий», «Мстислав Великий» и «Владимир Мономах».

Когда отряд Растова распатронил «Инженерный замок», Наур Дардан Хорезми пришел в неописуемую ярость. И даже страшно себе представить, во что вылилась бы эта ярость, если бы комендант узнал, что, воспользовавшись дырой в радарном поле, российские «Андромеды» подвезли «Ивану Калите» сотоварищи дальнобойные ракеты «Зенит». Каковыми «Зенитами» и были сбиты за последующую неделю шесть клонских флуггеров, а также тяжело поврежден фрегат «Бэджад Саванэ».

Оспорив клонское воздушное господство, субмарины ПКО открыли дорогу «Андромедам» не только на свои радушные палубы, но и на лесные посадочные площадки.

«Андромеды» доставили тысячу тонн боеприпасов, еды, медикаментов. А обратными рейсами вывезли раненых и гражданских.

…Первым же рейсом «Андромеда» забрала у Растова Нину.

На прощанье у них было всего-то полчаса – которые надо было потратить с толком.

«Но что это в действительности значит? Что надо, не теряя времени, сделать ей предложение? Но как можно его делать до первого взрослого телесного контакта? А вдруг я ей… физически противен?» – спрашивал себя Растов.

Весь его несредний опыт в амурных вопросах улетучился куда-то. Его как тропическим ливнем смыло.

Нина эвакуировалась налегке – с одной сумкой.

Она похудела и как-то выцвела за эти недели. «Но ей, пожалуй, даже идет», – решил Растов.

На Нине были женственные расклешенные брюки летней расцветки и невесомая шифоновая блузка. Волосы ее, непослушные и дикие, плясали над плечами, зато губы очень богемно блестели от алой помады. Как будто собиралась она не в опасный рейс, а в ресторан «Авокадо», что на Чистопрудном бульваре.

Растов же, при всем своем желании, принарядиться к этой встрече, увы, не смог. Было не во что.

«В чистом – и слава богу», – утешал себя он, сбрызгивая скулы дешевым одеколоном.

Он, конечно, снова не выспался. Потому что в голове у него всю ночь теснились диалоги – он разговаривал с Ниной о важном и не очень.

Да и по пробуждении у Растова был к девушке миллион вопросов. От «Правда ли, что вас эвакуируют в Город Полковников на Восемьсот Первом парсеке?» до «Нравлюсь ли я тебе как мужчина?».

Однако капитан так и не обсудил с Ниной то, что планировал. Зато обсудил нечто совершенно иное. Но тут уже всему виной была сама Нина.

– Костя, а можно я тебя на прощанье спрошу? – Нина нервно прикусила нижнюю губу и поглядела Растову прямо в глаза. – Если я узнаю ответ, мне будет гораздо проще принять то… ну… в общем, то, что все так… получилось. – Было видно: эти слова даются Нине с трудом и она, несмотря на свой нарочито благополучный вид, едва держится, чтобы не расплакаться.

– Задавай, почему нет? – легко согласился Растов, помимо воли отмечая, что за ними с Ниной, скромно притаившимися на краю посадочной площадки возле зиккурата из ящиков, исподтишка наблюдают несколько пар любопытных глаз.

– А ты точно не обидишься? – Нина поглядела на Растова еще внимательней. – Вопрос у меня… странноватый. Но я не могу его не задать. Он жжется, как крапива!

– Задавай свой вопрос. Но сразу скажу: детей от первого брака у меня нет, до тебя на Грозном я ни с кем не встречался, и я тебя не обманываю… И никогда в жизни обманывать не стану… В этом я клянусь.

Больше всего в те секунды Растову хотелось взять Нину за руки. Или на руки. Или поцеловать ее. Зацеловать. До изнеможения зацеловать. Да что угодно вместо дурацких вопросов-ответов! Но раз нельзя – значит нельзя.

Нина тем временем собралась с духом.

– Костя, скажи мне… Ведь ты из такой семьи… Из особенной такой семьи… Да?

– Ну.

– Перед тобой, когда ты выбирал, кем стать, были открыты все пути, все университеты…

– Примерно так.

– Но ты все же выбрал армию. Как говорил Кеша, ты сам выбрал военную карьеру, и Харьковскую Академию Бронетанковых Войск сам подыскал… Сам, а не родители твои. Так?

– Да.

– Я хочу знать почему. Для меня это… мучительно важно: знать, что ты, лично ты ищешь на поле боя, среди грязи, боли и неустроенности… Имея выбор с самого начала, от рождения. Ведь здесь же можно умереть. Здесь убивают твоих товарищей. Здесь… вообще все время кого-то убивают! – Нина сделала быстрый обводящий жест рукой, и по ее лицу пробежала недобрая тень нервного тика. – В общем, скажи, что ты во всем этом находишь? Это очень важно! Для меня.

Растов опешил.

Меньше всего он ожидал «философского вопроса» в виду объятой предполетной подготовкой «Андромеды».

Однако странным образом интерес мгновенно вывел его из угрюмо-тревожного и ввел в возвышенное расположение духа.

Растов поглядел Нине в глаза и… заговорил со складностью, которой сам от себя не ожидал.

– Только ты не смейся, Нинок… Но я стал танкистом, военным, потому что я, в отличие от Кеши, не люблю сладкую газировку. Не люблю фаст-фуд. Не люблю растворимого кофе.

– На войне разве не дают растворимый кофе? – Нина удивленно заломила черную тонкую бровь.

– Дело не в кофе… На войне его, кстати, больше, чем в обычной жизни… Просто война, армия – они благодаря ежеминутной близости смерти… как бы отрицают растворимый кофе. И преображают его. Любая чашка со сладенькой химически-коричневой бурдой, когда ты думаешь о том, что она может стать последней, делается очень-очень вкусной чашкой… Война – это нескончаемый праздник смерти. А значит – и праздник жизни тоже. Праздник настоящего. Потому что смерть и жизнь – они как правое и левое. Это как поднять руку и опустить руку. И именно в этом смысле война прекрасна, ведь смерть и жизнь разделить невозможно… Дело здесь не в адреналине, пойми, Нинок! Я ненавижу прыжки с парашютом, гонки, экстрим. И на гражданке от меня даже мотоцикла не дождешься, тут я на тебя никогда не был похож! Я не люблю опасность как таковую, не люблю все, что попусту щекочет нервы… Просто пойми… Современный мир, он – как бы это сказать… Немного сумасшедший. Он смерть презирает.