Замысел и промысел, или Кто не играет в кости. Часть 2

* * *

Честно говоря, столица великого государства, простирающегося от окраин Западных Гор до берегов Северных Морей, – величественный город Лупхоллен – не отличался особенной привлекательностью (да и просто привлекательностью тоже).

Отважный турист, который осмелится однажды посетить это местечко, не набредёт тут на грандиозные руины былых великих эпох, не увидит величественных монументов, не наткнётся даже на уютные живописные улочки. Его встретят унылые серые камни домов с окнами-бойницами, палисадники с чахлой растительностью и пыльные в любое время года дороги.

Куда любопытнее городок этот будет человеку, не чуждому всякого рода устному творчеству – легендам, сказаниям, байкам и прибауткам. Так, к примеру, старинное предание гласит, что имя своё город получил благодаря странствующему трубадуру. Согласно легенде, он был так поражён красотой представшего перед ним пейзажа, что в буквальном смысле вылупил глаза. За этим нелепым занятием он и был замечен местными жителями, не преминувшими, однако, поднять бедолагу на смех (что, согласно общепринятой версии событий, свидетельствует о весёлом и добродушном нраве местных жителей). Название прижилось.

Такова официальная точка зрения.

Однако стоит вам заглянуть в любую харчевню, и вы сможете услышать иную версию, в которой, кстати, также принимает непосредственное участие безвестный трубадур.

Так с вами будут биться об заклад, уверяя, что «лупхоллен» на родном языке трубадура означало не что иное, как грязное ругательство. Как же иначе можно объяснить тот факт, что именно это слово сорвалось с уст несчастного трубадура, когда он вместо прекрасного белоснежного замка, о котором ему рассказал какой-то подпивший матрос, увидел крепость из плохо отёсанного серого камня, обнесённую со всех четырёх сторон высоченной стеной и окружённую рвом, до краёв наполненным мутной и плохо пахнущей жижей.

А ведь бедолага так надеялся… Только надежда увидеть чудесный замок, поддерживала его в жестоких испытаниях, когда он много дней спускался по отвесным склонам северных гор, рискуя сорваться в бездонную расщелину, погибнуть под камнепадом или утонуть в реке Фиексе, срывающейся с гор бурными потоками и разливающейся по равнине грязноватым месивом из камней и песка.

Именно вид на высокий берег упомянутой реки, поросший жидким ивняком и непролазными кустами колючек, и определил выбор Майнстрема. Однако чаще всего из окон магистра были видны только облака и закат.

* * *

– Эй, господин Щековских, вы опять витаете где-то в своих мыслях? А кто будет платить за комнату? Третьего дня мне ещё обещали, а я-то наивная, всё жду!

Хозяйка дома была женщиной одинокой и весьма практичной. Окончательно потеряв надежду на замужество и получив в наследство от родителей этот ветхий домишко, она решила зарабатывать на аренде комнат. Всего сдавалось три помещения – две комнатки на первом этаже и чердак, который она звучно обзывала мансардой, и куда год назад въехал магистр изящной словесности. Помимо комнат хозяйка обеспечивала постояльцев скромным ужин и ещё более скромным (если не сказать застенчивым) завтраком.

– Когда, я вас спрашиваю, вы таки оплатите свой стол? Или вы думаете, я буду кормить вас в долг только по тому, что вы преподаёте в университете? Так вот, что я вам на это скажу, и видит бог…

– Госпожа Ганна, добрый вечер! Покорнейше прошу меня простить, я вас не заметил, – понуро отозвался магистр Щековских.

– Таки не мудрено, сударь мой! Не мудрено! Вы никогда ничего не замечаете! Не замечаете, как я утеплила окна в вашей мансарде, не замечаете вычищенного костюма, не замечаете, что срок оплаты прошёл неделю назад! Да лучше бы я сдала вашу замечательную комнату торговцу рыбой, что просился ко мне на постой на той неделе. Вот уж господин солидный и при деньгах, таки скажу я вам! Не то что некоторые!

Ганна намеренно говорила слишком громко, чтобы многочисленные соседушки, собравшиеся на порогах и у раскрытых окон своих домов, могли расслышать каждое её слово. Майнстрем решил, что не следует портить так удачно складывающийся вечер, а потому решил перейти в контрнаступление.

– Милейшая Ганна, если вы желаете получить оплату за жалкую кормёжку, которую изволите величать столом, и которой так гордитесь, то я готов оплатить её хоть на год вперёд (тут Майанстрем, конечно, несколько преувеличил). Но впредь, потрудитесь доставлять к завтраку свежее молоко и сливки, а не ту кислятину, что обычно. Иначе, милейшая моя хозяюшка, вы не увидите ни монеты из этого кошеля.

И в подтверждение своих слов магистр несколько раз подбросил в ладони мешочек, рассыпавшийся по руке мелодичным звоном достатка.

Ганна мгновенно среагировала на изменившуюся ситуацию: голос её стал тоньше, даже мелодичнее, а тонкие губы расплылись в подобии улыбки.

– Ах, магистр Щековских, да как вы таки могли только подумать, что я экономлю на своих постояльцах! Да мои жильцы получают самое лучшее, и молоко у меня самое свежее. Не молоко, а чистый мёд! Полюбуйтесь-ка, уважаемые соседи, – кивнула она любопытным кумушкам, – какие состоятельные господа снимают мои комнаты. А всё почему? Потому что они таки могут быть уверены, что это лучшие комнаты во всём городе и обслуживание найдут только здесь! – И, окинув соседок победоносным взглядом, Ганна поспешила затолкать Майнстрема внутрь.

– Так что же, магистр? Вы таки и вправду намерены заплатить мне за год вперёд? – лицо хозяйки было так близко к лицу Майнстрема, что тот отчётливо ощутил запах сельди и кислого молока, которые она подавала к завтраку.

– Моя комната? Она оплачена до осеннего солнцестояния, не так ли? – спросил Майнстрем, стараясь отстраниться подальше от хозяйки.

– Таки да… Оно-то конечно так, – Ганна покраснела.

– А стол? Если память мне не изменяет, то я должен вам за текущий месяц?

– Ну, таки да… – ниточки губ хозяйки задрожали обиженно.

– И вы только что говорили, что хотели бы сдать мою комнату другому постояльцу, правильно я вас понял? – продолжал наступление магистр.

Ганна молчала и, потупив взгляд, теребила край своего грязного передника.

– Кажется, вы говорили о торговце рыбой? Так вот. Если вычесть уже уплаченные вам деньги, то получится что не я, а вы должны мне. Впрочем…

Но Майнстрем не успел закончить своей победоносной речи.

– Ах, дорогой мой господин магистр Щековских! Стоит ли таки поминать слова, сказанные под горячую руку! Я, бедная одинокая женщина, и некому за меня заступиться. Я изо дня в день забочусь о своих жильцах, словно это мои собственные детки! А что таки не скажет любящая мать в сердцах? И разве достойно такому умному и учёному господину цепляться ко всяким мелочам?

Майнстрем капитулировал.

– Напомните, сколько я должен вам, Ганна?

– Да сущие пустяки, господин Щековских! Сущие пустя…

Но в это мгновение мантия на груди магистра изящной словесности зашевелилась и издала какой-то звук, отдалённо напоминавший рычание или урчание.

– Отошли прочь эту недостойную! Я изрядно проголодался! – Майнстрем плотнее запахнул мантию.

– Господин Щековских?! – голос хозяйки разительно изменился. – Что это таки за звуки? Что у вас там?

– Где? Я никаких звуков не слышу, госпожа Ганна! – покраснел магистр.

– Да что ты с ней церемонишься, презренный! Испепели её немедленно! И накорми меня!

– У вас таки там что? – почти взвизгнула Ганна. – Вы что, осмелились притащить в приличный дом какую-то блохастую скотину?

– Конечно, нет! – соврал Майнстренм. – Ровным счётом ничего, дорогая хозяйка! Так сколько с меня?

– А вы и впрямь намерены заплатить до конца года? – Ганна прищурилась, от чего стала похожа на огромных размеров крысу, впервые пробующую редкий сорт сыра.

– Как вы и говорили, не стоит цепляться к словам, сказанным в сердцах, – ловко парировал Майнстрем. – Думаю, пока я оплачу свою комнату и стол до дня осеннего солнцестояния, уважаемая хозяйка.

После того как звенящий мешочек изрядно полегчал, в голос хозяйки вернулись мелодичные нотки.

– Чего бы вы хотели к ужину, уважаемый магистр? Как на счёт бараньих потрошков с тушёной капустой и пивом?

– Благодарю вас, Ганна. Но сегодня я ужинаю в «Голодном селезне», – и магистр, наконец, отправился наверх.

– Но даже если вы собираетесь есть в харчевне, плату за ужин я не верну! – крикнула Ганна в сторону удалявшегося постояльца, а потом добавила: – А ещё я таки почистила ваш костюм и постирала сорочку, господин Щековских!

Не получив ответа, она сделала неопределённый жест рукой в его сторону и поспешила спрятать монеты в огромном сундуке, обитом железом. Там, где хранила все свои ценности.

Тем временем магистр поднялся на второй этаж, вошёл в свою комнату и поплотнее прикрыл за собой дверь.

– Ну, вот теперь мы и дома. Располагайся, малыш, – сказал он, извлекая котёнка из складок мантии.

– Какое убожество! Как посмел ты принести меня в этот сарай, презренный раб!