Замысел и промысел, или Кто не играет в кости. Часть 2

– Правильно ли я вас понял, магистр, и заранее прошу извинить, если слова мои покажутся вам оскорбительными, но вы пошли в университет, чтобы… чтобы…

– Чтобы зарабатывать больше, – закончил за Майнстрема Сертус.

– Но разве приносить пользу людям не самое благородное занятие? Разве можно измерять его деньгами? Как же, в конце концов, высший замысел? Высший суд?

– Высший суд? – Праер рассмеялся и налил себе ещё вина. – Что же вы думаете, любезный, неужели не подумает обо мне с благодарностью очередной благочестивый прихожанин, избавленный от боли? Да и в конечном счёте, не буду ли я, избавлявший людей от страданий, более милостиво принят тем самым вашим «судьёй», чем тот, кто всю жизнь махал топором в лесу или тачал сапоги?

– Вы хотите сказать, что уже позаботились о тёплом местечке для себя там, где однажды окажется каждый из нас?

– Скажем так, это моё вложение в будущее, – усмехнулся Праер. – На тот случай, если там что-то всё-таки есть. Да и потом, сама природа, сам так называемый «творец» позаботился о том, чтобы я не оставался без работы, ведь человеческое тело так хрупко…

– Но как же цель и средства? В конечном счёте, всё измеряется не деньгами, а намерениями, добрым замыслом! Неужели вы не понимаете, что ни одно доброе дело не может в основе своей иметь пошлую корысть. Вы же превратили благороднейшее занятие в… в…

– В промысел, вы хотите сказать? – глаза Сертуса стали холодными и острыми, словно клинки.

В этот момент тяжёлая гардина колыхнулась и в проёме появилась Беатрикс.

– Прошу прощения, господа. Не желаете ли ещё вина? – пропела она своим нежным голоском и, не дожидаясь ответа, поставила на стол очередной кувшин.

Сердце Майнстрема сжалось и тоскливо заныло. Он ощупал лист пергамента в кармане. Нет ещё не время. Не сейчас, не при Сертусе. Только не в его присутствии!

– Беатрикс, красавица! Посидите с нами немного! – воскликнул магистр Праер, и взгляд его стал масляным, даже липким.

– Покорнейше прошу меня простить, уважаемые господа, но сейчас начнётся представление, – и девушка выпорхнула также изящно, как и появилась минуту назад.

Сертус проводил взглядом хрупкую фигурку и самодовольно сощурившись спросил:

– Не деньгами, говорите?.. Бьюсь об заклад, магистр Щековских, что, если бы мы сидели в центральной ложе, они наверняка была бы куда сговорчивей!

– Как вы можете, магистр Праер! Это несправедливо! – горячо возразил Майнстрем. – Презренный металл тут ни при чём. Всё решают только чувства!

– Чувства? – Сертус скривил тонкие губы. – Помнится, когда вы сидели внизу, среди прочей публики, она в вашу сторону и не смотрела вовсе. Более того, полагаю, она даже и не подозревает, что из-за неё вы вылетели из университета и едва не сломали свою жизнь!

– Очень на это надеюсь, магистр, – неохотно отозвался Майнстрем. – А ещё надеюсь, что она не узнает этого от вас!

Сертус в упор посмотрел на Майнстрема своими колкими, но уже немного помутневшими глазами, и зло ответил:

– А если бы узнала, рассмеялась бы вам в лицо! А вы, мой друг, наверняка, страдали по ней, как говорят «с ума сходили»! Может, ещё и стишки пописывали, а?

Майнстрем вздрогнул, словно его окатили холодной водой, и это не ускользнуло от магистра Праера.

– Не может быть! – наигранно всплеснул руками Сертус. – Вы и теперь ещё влюблены в неё!

– Вы забываетесь, магистр! – Майнстрем вскочил. – Не смейте даже…

– Ну, ну! Друг мой, не станем портить этот вечер глупой ссорой! Давайте лучше поглядим, чем нас сегодня будут развлекать! – Примирительно отозвался Сертус, поворачиваясь к периллам.

Майнстрем тоже взглянул вниз. Возле очага уже появились менестрели и под улюлюканье и свист начали вечернее представление песенкой весьма вольного содержания, что, впрочем, пришлось публике по вкусу, чего нельзя было сказать о магистре изящной словесности. Он испытывал буквально физические страдания от бедных рифм, пошлых сравнений и примитивной лексики. Масла в огонь подливал и Сертус Праер. Сначала он пустился в долгие и довольно утомительные рассуждения относительно общего уровня развития присутствующих (с чем, признаться, Майнстрем отчасти был согласен), а продолжил свои умозаключения пространной мыслью о том, что, возможно, через несколько десятков поколений природа, быть может, сжалится над этими убогими и они разовьются в высокоинтеллектуальных и духовно богатых людей. Что, однако, по его, Праера, мнению, было весьма маловероятно. Майнстрем порядком утомился присутствием Сертуса и уже собирался уходить, как вдруг музыка остановилась, а на импровизированную сцену возле очага вышел… Боламбри!

Он заметно нервничал и переминался с ноги на ногу.

– Приветствую вас, досточтимые граждане! – начал Бола.

Зал безмолвствовал. По всей видимости, не только Майнстрему вид темнокожего человека пришёлся в новинку.

– Вижу, вы все заметили, что я не совсем такой, как вы, – тишина словно стала плотнее. – Да. Я не такой, как вы. Я – студент! – отдельный сдавленный смешок и несмелые хлопки с последних рядов.

«Всё-таки есть у студенчества чувство локтя», – с благодарностью подумал Майнстрем.

– За время в университете я уже поменял несколько факультетов. Сначала я решил заняться арифметикой, но выяснилось, что я в этом вопросе человек тёмный, – Боламбри выдержал паузу, явно рассчитывая на реакцию слушателей.

Ответом была тишина, неловко прерванная только одиноким смешком Майнстрема.

– Ну, понимаете, в смысле тёмный человек. Не темнокожий, а тёмный… – было заметно, что Бола нервничал всё сильнее. – Ну а куда пойти такому тёмному человеку? Конечно, на кафедру алхимии и ведьмовства, – снова пауза, предполагавшая смех, заполнилась оглушительным безмолвием. – Я думал, что там самое место такому тёмному человеку…

Майнстрем готов был поклясться, что в глазах Боламбри сверкнули слёзы.

– А деньги, ты где взял? – Майнстрем не видел точно, но по грубоватой хрипотце решил, что голос доносится откуда-то из средних рядов, гда по обыкновению теснился рабочий люд всех мастей.

– В смысле? – встрепенулся Бола.

– Где деньги на учёбу взял? – повторил грубый голос.

– Отец… Моё обучение оплатил отец… – Боламбри совершенно смешался.

Майнстрем же, до сего момента абсолютно уверенный в том, что тёмная кожа скроет краску стыда на лице Бола, с жалостью и сожалением убедился в обратном.

– Да твой отец богатый человек, раз готов оплачивать разные курсы университета. И кто же он? – на сей раз говорил господин в шёлковом жилете, вальяжно развалившийся у самого очага.

– Мой отец – придворный шут… – голос Боламбри заметно дрожащий буквально утонул во взрыве всеобщего хохота.

– Э, парень! Да ты не в отца пошёл! Не иначе, твоя мамаша нагуляла тебя от звездочёта! Поэтому-то ты чёрный как ночь! – выкрикнул кто-то.

– Нет, братцы! Этот чумазый – сын трубочиста! – донеслосьиз другого угла.

Толпа бесновалась. В сторону Бола летели шутки одна другой острее, а он, опустив плечи и ссутулившись, поспешил скрыться.

– Весьма любопытный юноша, а, магистр? – Сертус легонько толкнул Майнстрема плечом. – Забавно было понаблюдать его на моей кафедре.

– В каком качестве, Сертус?

– А без разницы, Майнстрем. Совершенно без разницы! Хоть студентом, хоть объектом исследований! – Праер пьяно рассмеялся.

– Извините меня, магистр, я должен найти Боламбри. Немедленно! – и Майнстрем бросился вниз, в самую гущу толпы.

А пока магистр изящной словесности метался среди столов и лавок в поисках своего помощника, портьера в комнатушке на втором этаже распахнулась, и перед магистром Праером предстал невысокого роста сухощавый человек средних лет, облачённый во всё чёрное.

– Какого чёрта? Кто пустил тебя сюда? – начал Сертус, поднимаясь со стула, но одного взгляда прозрачно-жёлтых глаз незнакомца хватило, чтобы магистр замолчал и медленно опустился обратно.