Виновата ли она?

Несколько минут мы молчали.

– Вы слышали, я замуж выхожу? – начала Лидия Николаевна совсем тихим голосом.

– Слышал.

– Вам нравится мой выбор?

Я молчал.

– Он очень хороший человек.

Я молчал.

– Я ему давно нравлюсь.

– Еще бы вы ему не нравились, – сказал я, наконец. В голосе моем против воли слышалась досада.

– Скоро свадьба? – прибавил я.

– Не знаю.

– Где вы будете постоянно жить?

– Тоже не знаю, ничего не знаю… За что маменька сердится на брата?

– За вас.

– Ах, боже мой! Я это предчувствовала. Уговорите его, пожалуйста, чтобы он ее не сердил: у нее горя много и без нас.

– Он ни в чем не виноват; я на его месте сделал бы больше, – возразил я.

– Что же бы вы сделали?

– Я бы на вас стал действовать.

– А если бы я вас не послушалась?

– Не думаю.

– Нет, не послушалась бы; я бы, может быть, согласилась с вами, но не послушалась, потому что не могу собой располагать.

Мы опять молчали.

– Сколько я предан вашему семейству, – начал я, – как искренне люблю вашего брата и как желаю вам счастия: это видит бог!.. И уверен, что из вас выйдет кроткая, прекрасная семьянинка, но будущего вашего мужа не знаю.

– Он любит меня.

– Уверены ли вы в этом? И, наконец, любите ли вы сами его?

– Я привыкла к мысли быть его женою и уважаю его за постоянную дружбу к нам.

– Лидия Николаевна, не обманываете ли вы себя? Иван Кузьмич вам не пара; когда-то вы мне сказали, что выйдете замуж по расчету, потому что это удобнее, тогда я не поверил вашим словам.

– Как вы все помните!

– Это нетрудно, потому что вижу подтверждение ваших слов, хотя все-таки не могу допустить той мысли, чтобы вами руководствовало столь ничтожное чувство.

– Отчего же?

– Оттого, что оно прилично только самым пустым женщинам, которые сами не способны любить, да и их никто не полюбит.

– А если я именно такая женщина?

– Если вы такая женщина, то смотрите остерегитесь и не ошибитесь в расчете.

– Нет, я не такая: не обвиняйте меня, вы многого не знаете.

– Все знаю, – возразил я, – и все-таки вас обвиняю… – хотел было я добавить, но, взглянув на Лидию Николаевну, остановился: у ней были полные слез глаза. Леонид тоже взглянул на нас, перестал играть, встал и увел меня к себе в кабинет.

– Что вы такое говорили с Лидой? – спросил он.

Я рассказал ему от слова до слова: ему было неприятно.

– Зачем? Не говорите ей более: будет с нее и без наших слов, – сказал он и вздохнул.

VI

Я видел после этого Лидию Николаевну всего один раз, и то на парадном вечере, который хотя и косвенно, но идет к главному сюжету моего рассказа. Получив приглашение, я сначала не хотел ехать, но меня уговорил Леонид, от которого мать требовала, чтобы он непременно был там.

Мы приехали с ним вместе и застали довольное число гостей. Квартиру Иван Кузьмич нанял действительно щегольскую и прекрасно ее меблировал. Надобно сказать, что я, человек вовсе не щепетильный, бывал в самых отдаленных уголках провинций, живал в столице в нумерах, посещал очень незавидные трактиры, но таких странных гостей, каких созвал Иван Кузьмич, я редко встречал. Дамы были какие-то особенного свойства, не говоря уже о предметах их разговоров, о способе выражения, самая наружность их и костюмы были удивительные: у одной, например, дамы средних лет, на лице было до восьми бородавок, другая, должно быть, девица, была до того худа, что у ней между собственною ее спиною и спинкою платья имелся необыкновенной величины промежуток, как будто бы спина была выдолблена. Третья, по-видимому, ее приятельница, высокая, набеленная, нарумяненная, дама или девица, трудно догадаться, сидела молча, вытянувшись, как будто бы проглотила аршин, и только обводила всех большими серыми глазами. Мужчины тоже не лучше; особенно обратил на себя мое внимание один господин, гладко причесанный, с закругленными висками и сильно надушенный пачулями. Он переходил из комнаты в комнату и чрезвычайно внимательно рассматривал столовые бронзовые часы, карманные часы, стоявшие в футляре на столике, горку с серебром, поставленную в гостиной, даже оглядывал бронзовый замок у двери и пробовал рукою доброту материй на драпировке и, кроме того, беспрестанно пил лимонад, как бы желая успокоить взволнованную созерцанием ценных вещей кровь. «Что такое и для чего он это делает?» – подумал я, и мне пришло в голову смешное подозрение, что он рассматривает с целью украсть что-нибудь. В числе гостей имелся и купец, как можно было это заключить по длиннополому сюртуку, бороде и прическе в скобку, но купец не русский, потому что его черные курчавые волосы и черное лицо напоминали цыганский тип. С ним толковал вполголоса маленький, плешивый, в потертом фраке господин, и толковал с большим одушевлением; он то шептал ему на ухо, то высчитывал по пальцам, то взмахивал руками и становился фертом, но купец, видно, мало сдавался на его убеждения; физиономия его как будто бы говорила: охота тебе, барин, надсажаться, меня не своротишь, я свое знаю и без тебя.

Большая часть этих гостей обращалась с хозяином без всякой церемонии и даже называла его разными родственными именами: дама с бородавками именовала его племянником, худощавая девица – кузеном, нарумяненная дама или девица – кумом, чиновник – сватом, господин, осматривающий ценные вещи, – братом.

Я начал расспрашивать об всех этих господах бывшего тут же желтолицего поручика, который по-прежнему курил и по-прежнему ядовито на всех посматривал. Он, впрочем, знал только троих и объяснил мне, что купец – лошадиный барышник, высокая дама или девица, называющая Ивана Кузьмича кумом, будто бы многим кума, и удивился, почему я ее не знаю, тогда как у ней есть шляпный магазин. Посреди этого общества Пионова была решительно лучше всех. Разряженная, как на бал, она, должно быть, никак не ожидала, что Иван Кузьмич назовет таких неинтересных гостей; сначала она всех оглядывала, делала гримасы и, наконец, заключила тем, что не стала обращать ни на кого внимания и уставила, не отводя глаз, томный взор на сидевшего в углу Леонида. Муж ее, как колосс родосский, возвышался над всеми в соседней комнате; он играл там в карты. Ваньковская с дочерью приехала довольно поздно. Иван Кузьмич ввел их в гостиную с торжеством. Марья Виссарионовна, как и Пионова, осмотрела всех, переглянулась с приятельницею и уселась рядом с нею. Затем последовала смешная и досадная сцена: дама с бородавками, худощавая девица и господин во фраке вдруг вздумали рекомендоваться Ваньковским, и не Марье Виссарионовне, а Лидии Николаевне, с просьбою, чтобы она их полюбила и не оставила на будущее время своим знакомством и расположением. Бедная девушка переконфузилась и не знала, что ей отвечать и куда глядеть.

Вскоре за Ваньковскими Иван Кузьмич привел еще нового гостя – но этот был совсем другого рода: мужчина лет тридцати, прекрасно сложенный, с матовым цветом лица, брюнет, но с голубыми глазами, одетый франтом, одним словом, совсем красавец.

– Петр Михайлыч, – проговорила при входе его Лидия.

– Ах, monsieur Курдюмов! Давно ли вы здесь? – воскликнула Марья Виссарионовна.

– Не более двух часов, как въехал в заставу, был сейчас у вас, – отвечал гость, садясь около Лидии Николаевны.

– И там, вероятно, вам сказали, что Марья Виссарионовна у меня, – вмешался Иван Кузьмич.

– Да, – отвечал гость и отнесся к Леониду! – Bon soir, cher Leonide![7 - Добрый вечер, дорогой Леонид! (франц.).]

Леонид кивнул ему головой.