Воспоминания Олигофрена. Я – самое фантастическое преступление моей мамы

Удивительно, но лучшие мои песни написаны на два голоса – мужской и женский. Почти не сохранилось таких фонограмм, где я пою песню вдвоем с кем-нибудь. А было!

Но сегодня я о дорогах.

Итак, еще в мамином животике я покатался по Российской «глубинке», по её первородным местам. Холодным летом 1953 года я был перевезщен мамой из Колымского лагеря в Магадан (первый большой город в моей жизни!), затем в порт Ванино, далее – морем же – во Владивосток, и уже из Владивостока поездом (эшелоном с демобилизованными солдатами) в Свердловск. Путешествие длилось полмесяца, или даже чуть больше. И, наконец, я попал в наш дом на Карла Маркса 8. Вообще-то эта улица до революции именовалась Крестовоздвиженской, но узнал я это уже значительно позже. Для меня Карл Маркс с самого раннего детства был конкретным явлением – улицей моего детства. Возможно поэтому я всегда относился к нему с огромным уважением и восторгом. Теперь наступил длительный период в восемь лет относительно «неподвижного» проживания в одном месте. Нарушали это состояние «недалёкие» вылазки в форме поездок в летние и – позднее, в зимние – пионерские лагеря. А именно – в Сухой Лог, в Сысерть. Еще припоминаю поездки на автомашинах в лес за опятами с тётей Роной. В лагерях я проводил четко с шести лет по две-три смены. Еще были поездки с мамой – но непродолжительные и буквально в пригороды.

Через восемь лет в 1961-ом году мы с дядей Мишей сели в самолет Ил-18 и перелетели за четыре часа из Свердловска в Краснодар. В то лето это был не последний перелет. На Ли-2 я был затем отправлен в пионерлагерь под Адлером, где провел дивную смену. А еще мы жили в Варениковской, куда из Краснодара переместились по автотрассе. Осенью мама вернула нас через Москву в Свердловск (Миша уехал намного раньше – он провел отпуск в Адлере). Спустя три года началась эпоха ежелетних поездок в Слюдорудник под Кыштымом в Челябинской области. Но если смотреть правде в глаза, то до 1969-го года я никуда далеко не ездил. Только Слюдорудник и Светлый. То есть между большими переездами был отрезок всё в те же восемь лет. В 1969-ом году я убыл жить в Краснодар.

Надвигалась пора больших потрясений и перемен в моей оседлой – как ни крути – жизни.

В Краснодаре я прожил почти год. Последние четыре месяца – абсолютно самостоятельно. Потом я вернулся в Свердловск и поступил в ССТ. Через год в 1971-ом я съездил на месяц по путевке от ССТ в Анапу. Ехал поездом через Волгоград. В пути вел дневник. Обратно возвращался тем же способом и по той же дороге. Помню, с какой ностальгией я миновал и Краснодар и Кыштым… И еще через год я по собственной инициативе убыл в Вооружённые Силы «отдавать долг»… Это была поездка длиной в девять тысяч километров туда. Через два года я слетал в отпуск (перелет Хабаровск-Свердловск на Ту-104) и далее в самоволку в Архангельск – по студенческому Юры Мещерякова – на три дня (перелет на Ан-24 и туда и обратно через Котлас! – через десять лет в нем я стану офицером и вволю постреляю из Пистолета Макарова!), и, наконец – обратно все тем же Ил-18-тым. А еще через год эшелоном от Владивостока до Свердловска, а затем через Дмитров под Москвою и Москву в Архангельск…

С 1975-го по 1983-ий восемь лет я жил в Архангельске. С 1978-го по 1981-ый я часто бывал в командировках в Москве. Эта дорога – Архангельск – Москва – Архангельск одно время была моей самой частой спутницей. Но кроме этого с 1975-го по 1981-ый дважды в год я неизменно бывал на сессиях в Ленинграде. Причем весной 1981-го года мне довелось там пожить пару преддипломных месяцев. Дорога Архангельск-Ленинград (авиа, а иногда и ЖД через Вологду) стала моей личной «дорогой жизни». С 1978-го года продукты с полок магазинов в Архангельске начали стремительно исчезать. Мяса практически не было. Как, впрочем, и колбасы. Поэтому именно в Ленинграде я систематически затаривался колбасой и мясом – вез себе, друзьям, знакомым… В те дни каждый использовал любую возможность подкормить семью… С 1983-его по 1985-ый я в Фоминском Вилегодского района Архангельской области… Учительствую в местной школе. Летом ездим в Архангельск. А в 1985-ом уезжаю в Свердловск. Откуда перебираюсь на постоянное место жительства в Качканар… В 1986-ом году весь июнь провожу с семьёй в Феодосии… Здесь я проживаю «Поэму о втором отряде»… 1987—88 годы – частые поездки из Качканара в Свердловск, Москву и Ленинград… В 1988-ом году поездка на Игру в Сочи. Летел через Симферополь, и далее в Краснодар через Керченский пролив автобусным рейсом, и там уже полюбившейся железной дорогой…

Накатывались смутные девяностые с множеством поездок по стране. География моих перемещений в 90-е просто невероятная. От Ашхабада до Соловецких островов и от Калининграда до Южно-Сахалинска… По хорде Сурмико мы перемещались от Находки до Ленинграда. Иногда бешеный ритм жизни был таким – ночь в пути – рабочий день в громадном городе – и снова вокзал… И всё время школы, школы, школы… Игры, игры, игры…

Собственно о чём это мы? Да о том, что мне с зарождения присуще подсознательное желание перемещаться в пространстве. При этом именно в моменты перемещений я испытывал максимальный комфорт от пребывания на планете. То есть движение – это то, что мне просто присуще. Не потому ли из всех видов спорта больше всего меня привлекал именно марафонский бег? Многие годы я ежедневно пробегал по десять, пятнадцать, двадцать километров. В 1969-ом году мой годовой набег дошел до семи с половиной тысяч километров. В 1970-ом я приближался к девяти тысячам километров… В общей сложности с 14 до 17 ти с половиной лет я «набегал» половину земного экватора…

При этом я никогда не испытывал дискомфорта от трудностей и рисков, неизбежно сопровождающих походы, пробежки и поездки. В вагонах поездов дальнего следования я провёл так много времени, что это уже можно считать маленькой параллельной жизнью… И вот теперь меня осенило, что я по своему духу – кочевник. Не скотовод, не землепашец, а именно кочевник. Ведь даже деление всех типов образования на два основных – академическое и лицейское (перипатетическое) – это деление на кочевников и оседлых. В моей личной жизни случилось так, что даже когда я готов был жить на одном месте (Фоминский) мне этого не позволили обстоятельства места и времени. Бог видимо хотел, чтобы я путешествовал. Вот из этих бесконечных странствий я и «привёз» больше тысячи своих песен… Собственно это всё, что у меня есть… И ещё воспоминания о фантастически красивых людях, о людях потрясающих, запредельных, почти космических… И я не знаю, как это передать словами… Так скуден мой запас слов, так невыразительна моя речь… Но как истинный Олиго, я буду стараться. Чтобы Вам, дорогой мой читатель, досталась хотя бы доля этих ощущений от себя, от планеты и от века, в котором довелось нам жить…

ВНЕ ТРУДОВОЙ КНИЖКИ

Если считать началом трудовой деятельности ночные дежурства в Музее Горного Института в Свердловске, то я работаю с пяти лет. Если признать за работу разноску почты в течение месяца летом 1964-го года в Слюдоруднике – то я тружусь с одиннадцати лет. Если считать за работу обучение других детей шахматам, то с десятилетнего возраста и по сей день я тружусь непрерывно. Понятно, что в Трудовую Книжку попало далеко не всё. Например Игра в Урае на базе «Золотое Дно» вне Трудовой, но Игра такая была, длилась четыре дня, в ней принял участие весь административно-командный цвет Урая, на ней была выработана и принята официальная Концепция Эксперимента в Урае, и вёл я её как Ведущий Игротехник. Но зачем отражать в Трудовой книжке такие мелочи? Не нашла в ней отражения и Игра на базе пионерлагеря «Северный» под руководством Юрия Васильевича Крупнова, которую он совместно с методологом Дмитриевым успешно мне проиграл. Сейчас на ЮТьюбе выложен небольшой фрагмент той игры – моё на ней выступление. Именно там, на этой Игре Ю. В. Крупнов заявил дословно: «для нас Урай – это Ратушный, а Ратушный – это Урай». Поставив по правую руку от себя В. Белича, а по левую – В. Николина, проведя глубокую «разведку» в логове игротехников на улице Герцена в Москве, проведя недельную штурмовую подготовку педагогического коллектива УПВО к той Игре, на ней я одержал разгромную победу над «цветом игротехнической мысли» Москвы. Той победы москвичи мне не простили уже никогда. Именно из-за этого события они травили меня истошными воплями и глупейшими текстами в самых различных изданиях. Но в Трудовой моей Книжке об этом снова ни словечка. Ни единой запятой!!! На суде в городе Качканаре, когда судья признала наличие у меня «высокого интеллекта» (там в рукописном Решении выданном мне на руки сразу же, так и было сформулировано: «учитывая высокий интеллект ответчика») среди прочих суду было предоставлено письмо-справка от Л. Пауковой – руководителя Департамента Образования ХМАО – о том, что несколько лет я был настолько загружен важной работой для образования округа, что не мог найти пяти минут для контрольного звонка в Качканар! Но Трудовая Книжка не сохранила следов столь высокой занятости. Копию того письма я однажды опубликовал на ХайВее, так что можно и поискать и почитать на досуге. К делу документ был приобщен.

На фотографиях можно видеть меня преподающим шахматы в шахматном кружке в Доме Культуры Соломбальского ЛДК в 1975-ом году. Об этом Трудовая Книжка не сообщает ни слова. А рядом фото того, как мы с Павлом Михайловичем Зарубиным даем шахматный сеанс одновременной игры в Зоне (исправительно-трудовой колонии общего режима) именуемой в народе «Конвейер», в Архангельске. Можно ли считать работой культурное мероприятие для заключенных? Мне кажется: да! Но Трудовая вновь не отражает ничего!

И таких эпизодов и моментов в моей жизни – море! Преподавал год в Архангельском мединституте – вел семинары, в Трудовой не записано!

Работал в две смены на СЛДК и СЦБК одновременно – Трудовая ни гу-гу!

Так и прошла жизнь. Так и получил я главное доказательство собственной олигофрении. Надо ж было быть таким идиотиком, чтобы отработав непрерывно пол столетия иметь менее 25 лет трудового стажа!!!

Ну вот: пишу это и многое другое, набрал на Хайвее 1947 топов при двух с половиной тысячах публикаций а в Трудовой Книжке вновь ни денечка! Напишите две тысячи материалов и тогда поймёте, сколько времени это занимает на самом деле. Пришла пора пенсии и тут я выяснил, что оказывается самый главный труд – это записи в Трудовую вносить своевременно и только тогда может быть пенсию назначат. Мне начислили 19 лет стажа и дали самую мизерную – тысяча гривен – то есть четыре тысячи рублей. Вот на это и живут две мои крохотули, впрочем скоро обещают урезать (чуть ли не по требованию МВФ!!!) и это! А всё просто: не ожидал я, что доживу до пенсии. Столь долгая жизнь мною не предусматривалась и не проектировалась. Что еще раз говорит объективно о моих реальных умственных способностях…

ВОКЗАЛЫ

КАЗАНСКИЙ ВОКЗАЛ

Мы всей семьёй едем из Архангельска домой. Вся семья – это Люба, Володя, Светлана и я. Происходит это летом 1989 года. Свете – 11 лет, Володе уже 13. Мы прибыли к камерам хранения минут за пятьдесят до отправления поезда. И вот тут всё и началось. Ячейка не открывается. Наша, самая надежная ячейка в нашей самой надежной в мире камере хранения не открывается. Мы в прохладном подземелье, вокруг нас стоят стеллажи таких же точно ячеек. У всех они открываются, а у нас – нет. И у администратора какой-то странный перерыв. В общем мы провозились с этой непокрной ячейкой минут тридцать. Наконец все открыто. Поезд уже должен быть подан. Поезд Казанский вокзал Москвы – Свердловск. С кучей вещей мы вчетвером бежим по ступеням вверх, вверх… Наконец мы наверху, на площади перед перронами во внутренней части вокзала. Я тащу самые большие кульки и сумки, штук пять, по паре тащат Люба и Володя. Светланка тащит две небольшие. Опережаю своих. Бегу. Оглядываюсь: все бегут друг за другом в таком порядке: Володя, Люба, Светланка. Наш поезд похоже самый крайний. Минуем один перрон, уходящий перпендикулярно нашему маршруту вглубь, второй, третий…

Вот и наш состав. Бежать далеко не надо – наш вагон второй от хвоста поезда. А поезд и стоит к нам хвостом. Подбегаю. Рывком выхватываю одной рукой билеты и сую проводнику. Хватаю свою ношу и в вагон, в пятое купе… За мной протискивается Люба, за ней – Володя… Садимся. Закидывая вещи под нижние полки и наверх… И тут до меня доплывает: Светланки нет!!!

– Где Света?

– За мной бежала, – отвечает Люба.

Выскакиваю на перрон. До отправления минут пять- семь. Светланы нет!

Мчусь по перрону к вокзалу. Площадь. Море людей. Туда-сюда, многие спешат, бегут, торопятся. Светланы нигде нет!!

Возвращаюсь к вагону.

– Не прибегала? – спрашиваю у вышедшей наружу Любы. Она растерянно мотает головой.

– Куда она делась?

– Ты чего такой бледный, – спрашивает она.

В отличие от неё я этот вокзал знаю не понаслышке. Как и множество других железнодорожных вокзалов России. Московские бандитские вокзалы – самые бандитские из всех бандитских вокзалов. Пощадь трех вокзалов в Москве – это сосредоточие криминала со всей страны. Здесь все вымазано соплями и спермой криминалитета. Здесь каждый метр обильно полит слезами ограбленных и обманутых, кровью избитых, блевотиной перепивших. Здесь нельзя зайти в туалет не рискуя головой в прямом и переносном смысле. Здесь запросто могут украсть человека.

Оттого я и побледнел. Только что моя дочь была с нами, а теперь перед нами огромный, битком набитый народом вокзал, где смешались в кучу языки и народы мира, и он забрал мою дочь себе…

И тут я очнулся – поезд тронулся.

И тогда я запрыгнул в вагон и решительно оторвал ручку стоп-крана… Поезд встал.