Зяблик

Зяблик
Алексей Седов

Зяблик катал детей в парке во время летней ярмарки. Но Дэйви сразу понял, что он не обычный ослик. Зяблик возил его таинственной невидимой дорогой, о которой знали только они двое. Когда ярмарка уехала из городка, Дэйви понял, что должен во что бы то ни стало снова увидеть Зяблика.

Зяблик

Алексей Седов

Иллюстратор Елена Фролова

© Алексей Седов, 2024

© Елена Фролова, иллюстрации, 2024

ISBN 978-5-0064-4124-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЗЯБЛИК

«Мы с Зябликом просто выбрали друг друга как только увидели и подружились с самого первого дня», – уверенно начал Дэйви, но осекся и отвернулся к окну, смотревшему на школьный двор. Кончик его ручки так и остался пригвожденным к тетрадной странице, наверху которой он воодушевленно написал название первого в этом году сочинения – «Как я провел лето». Снаружи покачивал желтеющей зеленью раскидистых ветвей старый платан. Вся его крона колыхалась плавными волнами в сентябрьском воздухе как в прозрачной глубине неведомо куда текущей воды, отвлекая Дэйви от вида одноклассников, дружно склонившихся над тетрадями, и от часов на стене, неумолимо приближавших конец урока.

Из всех в классе он один продолжал сидеть перед чистой страницей. Дэйви сумел написать лишь первое предложение, сверкнувшее в уме, как только учительница вывела на доске название сочинения, но на большее его не хватило. Стоило ему попытаться собраться с мыслями и начать подбирать правильные слова для заветных воспоминаний лета, как голова вдруг сделалась совершенно пустой. Наконец, как бы вопреки своим попыткам что-либо взвесить и объяснять себе и другим, он покрепче стиснул пальцами ручку и принялся торопливо записывать первое, что приходило на ум, не давая себе времени вдумываться в смысл.

«Я понял, что поеду на нем даже раньше, чем успел прочитать его имя на ободке…», – писал Дэйви, ясно увидев перед глазами одинокую фигуру ослика, который стоял в тени платана у края большой многолюдной поляны, пестрящей аттракционами разъездной ярмарки, понурив голову над металлической миской с водой с осадком пыли и мелкого сора на дне.

«Он заметил меня не сразу. Он не отрываясь глядел на свою миску, как будто она наполнялась водой из глубокого подземного ключа и он наблюдал, как прямо у него на глазах рождается озеро», – спешил Дэйви, с головой захваченный новым необыкновенным чувством того, что каждое написанное им слово тоже становится частью их с Зябликом мира.

«Я сразу подумал про укромное озеро где-нибудь в лесной глуши или в долине, которой нет ни на одной карте, потому что хотел увести ослика подальше от всего этого шума и ярмарочной толчеи. Увести туда, где его никто не найдет и не потревожит».

Зяблик и правда смотрелся настолько чуждым круговороту мигающих карусельных лампочек и пестроте ярмарочных киосков, что Дэйви замер на месте, забыв, что спешил к надувному замку, который приветливо кивал ему издалека своими башнями. В этот миг длиннохвостый дракон, составленный из разноцветных вагончиков, внезапно ринулся вниз по крутому склону рельсовых горок, возвышавшихся над каруселями, заглушив гомон и музыку рокотом стальных колес и волной визгов. Тогда, словно очнувшись от сна, Зяблик слегка подернул длинными ушами, и, медленно подняв голову, посмотрел прямо на Дэйви долгим взглядом больших, влажных глаз, тихо мерцавших покоем, как гладь уединенного озера, которое тот пожелал для ослика.

«Смотритель ослика был тучный и сутулый. Он сидел рядом с Зябликом под деревом на крошечном раскладном стульчике, который чудом выдерживал его вес», — улыбнулся Дэйви, покусывая колпачок ручки. Теперь, когда он добрался до смотрителя, надо было не спешить, чтобы не упустить ничего важного. Впрочем, все что касалось бессменного спутника их неизъяснимых путешествий имело особый смысл.

«Его волосы и щетина были совсем седыми, но казался старым и придавленным каким-то тяжелым бременем только когда никто не катался на ослике, и смотритель сидел под деревом совершенно один. Но стоило ему взять Зяблика под уздцы, как он становился другим человеком. И вот он ссыпал монеты, которые отсчитал ему папа, в старую поясную сумку под толстым животом, и помог мне сесть верхом», – продолжал Дэйви, невольно ускоряя почерк и снова чувствуя, как сильные загорелые руки смотрителя, на одной из которых синело пятно расплывшейся до неузнаваемости татуировки, отрывают его от земли, усаживая в седло.

«…А потом Зяблик повез меня вокруг платана, а смотритель шел впереди и вел его под уздцы. Но мы с Зябликом были только вдвоем. Он и я, и больше никого и ничего. Ни каруселей, ни горок, ни киосков, ни музыки, ни толпы, ни голосов. Ни даже мамы с папой, которые ждали за веревочной оградкой. Мы ехали по кругу только вдвоем. И мне было очень хорошо в каждом мгновении. И очень легко. И я подумал: „Вот как все здорово! Все правильно и все именно так, как должно и быть“. И я знал, что все эти ощущения останутся со мной. Станут частью меня. Но главное, я знал, что Зяблик везет меня не потому, что слушается смотрителя, а потому, что у нас с ним один путь, и он проходит не вокруг дерева, а через все самые важные вещи в моей жизни. Он и есть мое чувство жизни – то, что делает меня мной».

Дописывая последний абзац, Дэйви не заметил, как прозвенел звонок, и все вокруг загалдели, зашуршали тетрадями и задвигали стульями. Когда сосед по парте спросил его о чем-то, он несколько раз торопливо кивнул, давая понять, что сейчас ответит. Но когда, наконец, Дэйви поднял голову от страницы, он обнаружил, что остался в классе один.

* * *

– О чем было сочинение? – спросил в машине отец по дороге из школы.

– Так, о лете, – рассеянно отозвался Дэйви, глядя в окно, где сплошной вереницей тянулись дома, появляясь с одного края стекла и скрываясь за другим, как буквы нескончаемо длинной строки, бегущей по экрану.

Он не мог перестать думать, как мало успел написать о том, что делало Зяблика особенным. Неожиданно ему вспомнилось, как однажды смотритель, всегда молчаливо водивший Зяблика под уздцы, вдруг сказал, не оборачиваясь: «Ослики хорошо помнят голоса. Они узнают тебя по голосу даже спустя много лет».

Дэйви снова увидел перед собой его широкую спину, обтянутую видавшей виды жилеткой со множеством карманов и тыльную часть плотной, загорелой шеи, казавшейся еще темней в сравнении с ежиком седых волос на голове.

Дэйви привык наблюдать его фигуру со спины, но эти безмолвные черты были выразительнее любого лица. Смотритель и правда переставал казаться старым и усталым, стоило ему взять Зяблика под уздцы и пуститься в путь вокруг дерева. Плечи его выпрямлялись, как будто он сбрасывал с себя какой-то непосильный груз. Дэйви часто казалось, что смотритель отлично знает, что их дорога простирается далеко за пределы веревочной оградки вокруг платана и именно поэтому он шагает вперед так спокойно и твердо. Но как только они завершали круг, возвращаясь к исходной точке, сокровенное знание стиралось из его памяти, становилось смутным и неразличимым, как бесформенная татуировка у него на руке. Помогая Дэйви слезть с ослика, он вновь превращался в совершенно чужого человека. Возможно поэтому Дэйви плохо помнил черты его лица и совсем не помнил глаз.