Три измерения. Сборник рассказов

– Поехали. В машине всё теплее, чем на причале, а их к тому времени уже оформят, – тут же согласилась Лена.

И эти две прекрасные дамы сели, в стоявший рядом «Блубёрд» и, помахав нам ручками, уехали.

Тут я с ужасом обнаруживаю, что у меня в руках полная денег Инночкина сумочка со всеми документами. Таможни ещё нет, а у меня уже советские деньги на руках!

Пряча сумочку под телогрейку, бегу в каюту и прячу её. И тут, как тот наркоман.

«А где же травка?». Думаю – найдут. Лихорадочно перепрятываю. Нет, не найдут. Вообще-то место ненадёжное. Опять прячу. Ну, теперь вроде бы всё в порядке – не найдут.

Но таможенники ничего и не искали. Быстро, в течение получаса, они оформили все приходные документы и уехали к себе. Ведь рабочий день у всех нормальных береговых людей уже приближался к концу.

Тут и наши дамочки нарисовались. ОМОН их пропустил, а «кожанам», пытавшимся пристроиться за ними, путь был преграждён.

А теперь уже никто не мешает мне обнять и расцеловать свою жену. Окунуться в ворох её волос и ощутить тепло твоего самого родного и близкого человека. Радость переполняет меня и так не хочется разрывать эти объятия. Но на палубе холодно, дует пронизывающий ветер. Мы заходим в надстройку и идём в каюту.

В надстройке тепло, а до каюты надо подняться только палубой выше.

– А где твоя сумочка? – спрашиваю я ехидненько.

– Ах! А где сумка? – всплескивает руками Инночка.

– Ладно, уж, в каюте она у меня, – успокаиваю я её и смеюсь.

– Ух, и напугал же ты меня. Там же все документы, – тоже смеётся Инночка.

– И деньги, – добавляю я.

– И точно, деньги. И что? Обошлось? – спрашивает она меня с надеждой.

– Всё хорошо, – говорю я, закрывая дверь каюты.

– Рад? – она заглядывает мне в глаза.

Вместо ответа, снимаю с неё шубу и крепко прижимаю к себе. Мы так стоим долго. То, целуясь, то, отрываясь от поцелуя, чтобы ещё раз посмотреть друг на друга.

– Не замерзла? – спрашиваю я заботливо, – Вот кофейник, кофе, бутерброды, фрукты. Перекуси. Мне надо сбегать в таможню, оформить машину, пока «кожаны» не насели. Она только до шести вечера работает.

– Подожди. Там же Сашины ребята. Они в обиду не дадут, – хочет она меня удержать.

Но уж если я что решил, то выпью обязательно, как поёт Высоцкий. Я одеваюсь и, под взглядом обиженных глаз, стараюсь уйти.

– Не обижайся, через сорок минут буду, – и закрываю за собой дверь.

Десять минут туда, пять минут уговорить, обольстить, сделать тысячу комплиментов этим матронам, десять минут на оформление бумаг, хорошо, что чек с собой и ничего не надо платить в кассу, которая уже полчаса как закрылась.

Весь в мыле, как будто не февраль на улице, влетаю в каюту, закрываю дверь на ключ и, помахивая гордо таможкой, сажусь рядом со своей любимой.

– Всё! Теперь никуда!

– А домой? Ведь дети же тоже ждут, – пытается она хоть что-то сказать мне.

Но это получается у неё не столь убедительно, поэтому я продолжаю в том же духе.

– Чуть позже. Дай мне наглядеться на тебя. Соскучился я очень.

– Что-то я этого не заметила, – бурчит Инночка, деланно отодвигаясь от меня.

Да. Кажется, вулканчик оживает. Чем же мы его будем тушить? Наверное, только любовью и лаской. Слова тут бесполезны. Смотрю на столь дорогое мне лицо, на эти надутые губки, на неприступно вздёрнутый носик.

Конечно. Я уже провинился. Уже обидел невниманием, она уже никому не нужна, уже все звёзды погасли и солнце никогда (запомните), никогда не взойдёт, а он всё бегает со своими бумажками….

Эти мысли можно было читать в ореоле над её обиженной, склонённой головкой.

Но рубить, так рубить, а если рубить, то отрубать.

Подсаживаюсь ближе, кладу руку на плечо, которое независимо дёргается. Второй рукой поворачиваю к себе, столь часто видимое во сне лицо. Снизу заглядываю в наши глазки. Они на меня не смотрят, огромные ресницы закрывают их наполовину. Утыкаюсь носом в щёку и ещё раз, с явным подхалимажем, заглядываю в глаза. Они полностью раскрываются. В них уже нет обиды.

О, зеркала моей души! Каждый раз, когда я в них гляжусь, я тону, не успев крикнуть «спасите». Мои зелёные зеркала, возьмите меня к себе, впитайте меня, не надо мне никакого остатка! Я утону в них, как и тысячи раз прежде, я ощущаю вкус губ, их бархатную нежность, аромат женщины. Женщины, которая меня любит, хочет, ждёт и воспитывает моих детей. О, счастье мне, что ты у меня есть. О, радость, что когда-то один из нас вошёл в нужную дверь, выбрал правильный путь и мы, соединив наши руки и сердца, никогда их уже не разорвём.

Позвонил Саша, и сказал, что уходит с ребятами с судна, поэтому о машинах переживать не стоит. Выгружать наши машины будут только завтра утром и только под их присмотром. Спросил, нужна ли помощь.

– Нет, сейчас и мы пойдём домой, – с благодарностью за заботу, ответил я ему.

– Ну, тогда счастливо добраться до дома, – пожелал в ответ Саша.

Хороший мужик Саша. Интеллигентный, настойчивый, сдержанный. Мне он очень нравится. А Инне – Лена.

Стали одеваться, собирать вещи. Неожиданно в дверь постучали. Я подумал, что это снова Саша и, без задней мысли, открыл дверь.

Вот это да! В дверях стоял «шкаф», за ним второй, чуть поменьше. «Шкафы», как бы невзначай, потеснили меня от двери. Амбалы заполнили всю каюту. Закрыв дверь и, не спросив разрешения сесть, устроились на креслах, как у себя дома. От такой наглости я потерял дар речи. У нас так на судах не принято и я уже просто отвык от такого нахальства. А они начали сразу в лоб.

– Это Ваша машина стоит на корме слева под рострами?

– Моя. А почему это вас интересует?

– Мы бы хотели её купить, и дали бы за неё неплохую сумму, – самый здоровый, без дальнейших объяснений, начинает вынимать из всех своих карманов деньги. Тройки, пятёрки, какие-то облигации и ещё что-то. Весь стол был завален этим барахлом. Ого, сколько у него карманов! И тут я понимаю, что оба эти лба, абсолютно пьяны. Миазмы от них, как и они сами, заполнили всю каюту.

– Нет. Машина не продаётся, она уже оформлена в таможне, – как можно спокойнее, пытаюсь объяснить я, – Вам что, ничего не объяснили, только что отъехавшие ребята? – пытаясь, как можно спокойнее, объяснить ситуацию.

Но, в ответ, начались уговоры, посулы, предложение мнимых благ от, нагло рассевшихся, амбалов. Но я стоял на своём. И тут, не выдержав, вмешалась Инночка.

– Ребята, вы, что плохо понимаете по-русски? Вам же сказано не про-да-ёт-ся, – она еле сдерживала бешенство.

– А ты, вообще молчи. С тобой не разговаривают, – отмахнулся от неё самый здоровый.

Такие слова моей жене говорить нельзя. Это для неё, как красная тряпка для быка. В таком состоянии Инночка не имеет никого страха, она теряет чувство опасности. У неё существует только ярость от нанесённого оскорбления. Такое хамство её моментально взрывает. Щеки бледнеют, и без того огромные глаза, раскрываются ещё больше и начинают излучать огонь. Её лучше сейчас не задевать. Последствия непредсказуемы.

– А вот за эти слова, ты у меня завтра прощение будешь просить. Здесь же, но в другом обществе, – зловеще обещает она амбалам.