Старая-старая быль

«Неспроста сидит у дороги, – думал Прохор, – Приглядывают за Усольем, вот доеду и погляжу, есть ли возле Березовки соглядатаи».

Резвый молодой мерин быстро нёс Прохора домой. Проезжих ему почти не попадалось, только уже у самой речки он нагнал троих всадников. Узнал в них мужиков с хутора Быкова Гора, за Березовкой, и разговорился с ними.

Мужики сопровождали небольшой обоз с зерном. Обоз ушел вперед, а они задержались у реки, дав отдых усталым лошадям.

Прохор спешился и пустил Чубара к воде. Быковские мужики заторопились догонять обоз, попрощавшись с Прохором резво прошли брод и вскоре скрылись в бору.

День выдался жарким, Прохор был с ног до головы покрыт дорожной пылью. Вода в баклажке почти закончилась, и он сам решил немного передохнуть. Матушка ждала его через болота, прийти он должен был в ночь, потому и считал, что время у него имеется.

«Если становище разбойничье на болотах, видать отдыхают теперь. Знать, по дороге можно без опаски ехать, – думал Прохор, – Родник здесь был недалече, воды наберу и дальше поеду».

Сняв рубаху, он омылся холодной речной водой, которая чуть взбодрила его, проведшего ночь без сна.

Довольный Чубар ткнулся головой в плечо парня, будто звал искупаться, но Прохор взял коня под уздцы и прошел с ним через небольшой пригорок. По другой стороне из каменистого отрога бил небольшой ключ. Студёная, свежая вода образовывала ручей, который пробирался к реке сквозь частый кустарник.

Привязав Чубара к кусту, чем конь тут же воспользовался, чтобы перекусить сочной травою, Прохор склонился к каменистому ложу родника. Напившись вдоволь, он набрал в баклагу прохладной воды, и устало привалился к большому дереву, рядом с ключом.

Бессонная ночь давала себя знать, тело ломило, голова была как в тумане. Глаза закрывались сами собой, и Прохор подумал, что передохнет немного здесь, в прохладе, и продолжит свой путь.

Проснулся он, когда уже начало смеркаться. Чубар мирно топтался у куста, подъедая траву и ожидая пробуждения своего седока.

– Чубар, ты чего меня не разбудил! – с досадой воскликнул Прохор.

Парень чувствовал себя бодрым и отдохнувшим, но время ушло, наступал вечер, а в лесу темнело быстрее, и Прохор понял, что не успеет засветло добраться до дома.

Ополоснув лицо из ключа, он быстро повел Чубара к реке. Перейдя брод, Прохор пустил коня во всю прыть, чтоб до темноты хотя бы выбраться в поля.

Но темнело гораздо быстрее, и вскоре Прохор сбавил ход, дорога через лес часто имела препятствия в виде поваленной тонкой осины, или обнажившихся корней сосны.

В надежде, что вскоре взойдет луна, Прохор пустил Чубара шагом, а сам всматривался вперед, с трудом различая направление.

«Должно быть уже недалеко до Василенкова овсяного поля, а там уже лес будет позади, глядишь, и звезды засветят, быстрее поеду, – думал Прохор, – Матушка ждет меня ночью, успею до света непременно!»

Впереди сквозь сумрак показалась поляна, а перед нею Прохор только чудом, благодаря своему молодому острому зрению разглядел на дороге валежник, вовсе закрывающий проезд.

Прохор сразу смекнул, что неспроста кто-то закрыл дорогу, он спешился и поглаживая чутко прядающего ушами Чубара, осторожно выбрался на поляну.

Даже в сумеречной темноте он разглядел страшное – посреди поляны вверх колесами валялись две разоренные подводы, к одной из них привалившись спиною, сидел какой-то человек, еще какие-то людские тени лежали чуть поодаль, слышны были слабые стоны.

Под сенью деревьев на краю поляны Прохора было не видно, большая ветвистая ель, из-за которой он смотрел на поляну, сливала его и коня с лесом.

Присмотревшись во тьму, он еле разглядел на другом конце поляны людей, которые что-то таскали большими мешками. Они уже отъезжали и скрывались в темном лесу, негромко покрикивая на лошадей.

«Это же они! – подумал Прохор, – Грабят обоз, не иначе… А людей Быковских видать побили сильно, али вообще убили, душегубцы!»

Позади него раздался какой-то шум, Прохор вздрогнул, хотел было обернуться! Но тут в голове у него неожиданно вспыхнула молния, и он упал без чувств на мягкий мох у ног Чубара.

Глава 9.

Глафира Мельникова с утра была в радости, недавно её мать, Ефросинья Семёновна, заказала отъезжающему в соседний уезд помощнику мельника Авдею Яронину купить для неё самой, и для красавицы-дочки по отрезу льняного канифаса, а еще тесьмы, ленты и прочих красивых штуковин.

Так вот, Авдей уже должен был вернуться с уезду, и Глаша ждала, когда же матушка отправит её к мельнице, рядом с которой и стояла изба Ярониных, чтобы забрать заказ.

Старший из детей Мельниковых, Глафирин брат Григорий был уже женат, и жил своим домом, а вот средний сын Михаил был уже сговорен с рыженькой Ульяной Толмачёвой, осенью наметили играть свадьбу. Потому Ефросинья и озаботилась заранее обновками для себя и для дочки к будущей свадьбе сына.

Мать с утра ушла к соседям, и долго не возвращалась, зацепившись языками с тёткой Устиньей, а Глаша не находила себе места от нетерпения.

– Глашка! Поди сюда, – позвал её брат Миша от курятника, – Мать наказала тебе яйца с-под кур собрать, ты чего всё у забора вертишься?

Сам он насыпа?л зерно в небольшую кадку, чтобы запарить к вечеру для скотины. Потом взял топор и пошел колоть щепу на растопку небольшой печи в пустом старом хлеву, где мать брала выхаживать телят.

– Тебе что за дело! – резко ответила ему Глаша, – За своим смотри, успею я всё.

Ворча на брата, она всё же пошла делать то, что наказывала мать, испугавшись, что брат пожалуется на неё матери и та осерчает.

Ефросинья вернулась от соседки, наговорившись вдоволь и погруженная в свои думки. Сама она давно уже ожидала в свой двор сватов за Глашей, чтобы сыграть свадьбу дочери, вслед за сыновней. Устинья сейчас шепнула ей, что Пелагея Житникова привечала в своём дому бабку Фотинью Никиткину, известную деревенскую сваху.

Ефросинья, хоть и молчала, но сильно желала увидеть сватов от Житниковых на своём пороге. Конечно, по её мнению, никого не было в деревне в ровню её Глафире, но породниться с Житниковыми она была всё же не прочь.

Глава уважаемого семейства, Федот Житников, управлял артелью, так еще и, как знала Ефросинья, его родной брат был в уезде не последним человеком, выучившись на фельдшера. А еще хотелось ей утереть нос Пелагее, когда та станет просить Глашку в жены своему сыну!

Пелагея была добра со всеми. Всегда приветлива и с улыбкой, никто в деревне слова бранного от неё не слыхивал, за то и недолюбливала её злобливая Ефросинья. Муж её, Наум, частенько говаривал:

– Тебе бы, Фрося, у Пелагеи манеры перенять, и не орать на соседей так, что на дальнем хуторе слыхать!

Мечтала Фрося, что обязательно скажет Пелагее, что хоть и не чета её Прошка для красавицы Глафиры, но уж так и быть, ежели у Прошки такая любовь к Глаше приключилась, не станет Ефросинья противиться, пусть берет он Глашу в жёны! И, как бы нехотя, она даст своё согласие породниться с Житниковыми!

Вернувшись от соседки, Ефросинья довольно потирала руки. Зачем еще приглашают в дом сваху, как не сговориться о будущем сватовстве! А к кому может свататься самый завидный парень в Берёзовке, как не к первой красавице!

Теперь мысли Фроси метались в голове – надобно прибрать избу, и двор вымести… Да сказать Мишке, чтобы он побелил да подцветил выбитые солнцем ставни.

– Матушка, когда пойдете к Ярониным-то? – встретила её дочка, – Маруська мне сказала у колодца, что воротился дядька Авдей.

Ефросинья и сама ждала отрезы ткани, уже договорившись о пошиве с местной портнихой, но совершенно позабыла об этом после новости о свахе.