Немир

– О нём чего только не говорят, – прибавил он мрачно, – в Городе и окрестностях.

По-человечески Ленни понимал жителей Города и окрестностей: о Сантариале было сложно чего-нибудь не сказать. Но это, опять-таки, характеризовало скорее их, нежели его.

Вместе с весенним разливом реки в Город пришли беженцы – жители окрестных деревень, а с ними – вести о двух армиях на севере, которые сцепились насмерть. Как-то Ленни спустился в нижний город и не узнал его – всюду стояли возведённые на скорую руку деревянные навесы, где переписывали и распределяли вновь прибывших. Понаблюдав за людьми, Ленни пришёл к выводу, что их пригнала в Город паника, а вовсе не хищнические действия захватчиков. Впрочем, оказавшись за городской стеной, паника сама собой сходила на нет. Город стойко держал оборону от слухов. Вскоре беженцев отправили на южную окраину, и опять наступило затишье.

Война была ещё далеко; за рощей, за холмами, за пределом видимости человеческого глаза. Ленни не раз напряжённо вглядывался вдаль, предвкушая со страхом и любопытством появление того, что существовало лишь в умах и разговорах окружающих. Но видел только слабый дымок в долине Дивной, да редкие сполохи белёсого пламени, да ещё прилетали оттуда взволнованные птицы, сбивались в стайки и сидели тишком, и дико было на это смотреть. Изредка чьё-то робкое чириканье прорывалось сквозь завесу молчания, и тогда ослабевшие крылатые создания изливали боль своих маленьких душ в коротком страстном концерте, который заканчивался столь же неожиданно. И от этого становилось ещё тоскливее.

Однажды, гуляя, Ленни забрёл довольно далеко и уже хотел вернуться, как вдруг наткнулся на тщедушное тело, лежащее на обочине дороги. Оно могло принадлежать ребёнку; Ленни долго разглядывал застывшие черты лица, сведённые судорогой пальцы рук, лохмотья, едва прикрывавшие израненные бока, пока не понял, что это не ребёнок, а низкорослое существо какой-то неведомой расы… Он умер недавно – это всё, что смог Ленни понять.

Впервые он повстречал смерть так близко – не героическую или романтичную литературную версию, а её прототип, такой как есть, однако это не стало для отмирка шоком. Внутренним наитием он знал гораздо больше, чем могли поведать ему книги. И мог бы поклясться, что, глядя в эти остекленевшие глаза, отражавшие небо, прожил не одну жизнь. Ленни перенёс умершего в овраг и забросал землёй и дёрном, дав себе слово вернуться и построить настоящую могилу.

Больше он за город не ходил.

Амбер просто запретил это делать.

– Ты же фаталист, – проворчал Ленни в ответ, но спорить не стал.

– И, пожалуйста, не забывай предупреждать, куда и зачем выходишь.

– Ну, уж это нет! – отрезал Ленни, обидевшись на недоверие друга. Рамзес горячо его поддержал:

– Он так ничего и не увидит, если будет сидеть здесь!

– Если так пойдёт дальше, сообщение могут закрыть, и он вообще не вернётся домой. Что ни говори, Ленни, а мне трудно поверить, что ты хочешь именно этого.

– Пусть ходит со мной, – решительно заявил Рамзес. Амбер мучительно вздохнул: решение явно не показалось ему оптимальным. Но он ничего не сказал, вероятно, рассудив: лучше Рамзес, чем вообще никого. Дальнейшие события показали, что провидцем Хранитель Архива не был…

– Важно быть на острие процесса, – говорил Рамзес, широко шагая рядом с Ленни по аллее, окаймлённой тополями и липами, – или находиться в потоке, если это выражение тебе больше созвучно.

Отмирок смотрел ему в рот.

Он понимал, что это глупо, но не мог ничего поделать. Слушать, как Рамзес рассказывает о процессах, и не смотреть ему в рот, было немыслимо.

И всё-таки, Ленни вскоре заметил, что, концентрируясь на голосе Рамзеса и на его мимике, он совсем не поспевает за ходом его рассуждений. Раздосадованный, что ему вновь не удалось продержаться на заданной высоте полёта мысли, Ленни попробовал собраться, встряхнуться, но с ужасом почувствовал, как на него наваливается сон…

– Загрузно, да? – понимающе изрёк Рамзес. – Так оно всегда, поначалу-то.

Ленни вздохнул, раздумывая, что же будет, если он уснёт на ходу.

Когда-то (не так давно) он мог бы поклясться, что знает о Рамзесе всё – или, во всяком случае, многое. Но кое-что явилось для него неожиданностью. Оказывается, ко всем своим замечательным качествам Рамзес был ещё и кайфоломщиком, вернее, его так называли многочисленные жертвы. Первым это слово произнёс Амбер; он тут же смутился, закашлялся и попросил Ленни «не думать ничего такого». «Такого», и в самом деле, не было; просто, как юноша образованный, начитанный и идеологически подкованный, Рамзес считал целью своей жизни просвещение Ни о чём не ведающих, Спокойно живущих сограждан. Ибо, как можно жить спокойно, говорил Рамзес, когда в Немире такое творится! Пока вы сидите у себя дома, занимаясь готовкой и стиркой, происходят перемены глобального масштаба, но вы, даже в кои-веки выползая на улицу, всё равно ничего не замечаете! Где ваша ответственность за судьбу планеты?! Где нравственные принципы и устремления?! Где, в конце концов, банальная взаимовыручка?!

Учтите, говорил Рамзес согражданам, настанет миг, и вы прозреете, но будет поздно. Беспредел настигнет вас и расплющит; выживут лишь те, кто осознанно хочет измениться к лучшему… Не спите! Не спите! «Прогресс, как танк, ревёт, готовясь раздавить!»[1 - цитата из стихотворения Dis Fecit.]… как правило, дальше Рамзес переходил на метафоры одна другой краше, можно было заслушаться! Так он говорил, и снёс не одну крышу… Те, кто пытались упираться, получали по полной программе – Рамзес уверял их, что они сознательно избегают проработок, но это недолго продлится, ибо время нынче движется быстрее, чем в былые годы; отсюда, дескать, и неточности во многих предсказаниях. После такого спокойно живущие граждане начинали постепенно терять радость спокойной жизни, и процесс этот оказывался необратим. Так что, «кайфоломщик»… да, пожалуй, это было верное определение.

Сейчас кайфоломщик и его спутник внезапно оказались в центре толпы, по случайному совпадению состоявшей из многих Не обращённых и Не убеждённых Рамзесом людей; обычно они старались не попадаться на глаза, но так уж вышло, что Рамзес их приметил, а они увидели его. Надо сказать, люди эти в основной массе были обычные, сероватые и скучноватые, но, в общем, безобидные. Увидев Рамзеса, они затряслись от страха, а их лица, и без того невесёлые, сделались совсем кислыми. Что касается Рамзеса, то он уверенной походкой направился к ним, несмотря на все попытки Ленни удержать его от необдуманных действий.

Из толпы выступил длинный, худощавый обыватель с нервным взглядом. Вся его фигура чем-то походила на вопросительный знак. Дёрнув щекой, он беспокойно глянул на Рамзеса и дрожащим голосом произнёс:

– Хочешь сломать нам кайф?..

И тут Рамзеса прорвало.

– Да! – закричал он в экстазе праведного негодования. – Я хочу сломать ваш дурацкий кайф, чтоб вам пусто было, и сделаю это прямо сейчас!..

Зря он это сказал. Бывает, что и овцы перекидываются в волков. Как раз такой случай и назрел; не успели пришельцы оглянуться, как мирные граждане, только что настроенные благодушно, или уж во всяком случае, безразлично, вскипели и, сплотив ряды, двинулись на них. Одни были вооружены зонтиками (к вечеру намечалась гроза), другие агрессивно подняли трости, а селяне, приехавшие на праздник, повыскакивали из-за прилавков, схватившись за вилы. Никто не любит, когда ему ломают кайф.

Поначалу Ленни не поверил в кровожадные намерения граждан – ну, а кто бы на его месте поверил! Только что они с Рамзесом были сами по себе, а толпа – сама по себе, и вот поди ж ты! Как позднее объяснил им Хранитель, произошло что-то вроде «цепной химической реакции», совпадения несчастных обстоятельств, в результате чего друзья по уши влипли в эпическую драму…

– Хватай их! – взвизгнул худощавый тип, поспешно прячась за спины остальных; толпа заревела, и через секунду вся эта человеческая масса просто размазала бы Ленни и Рамзеса по асфальту… Но, к счастью, Рамзес был не так уж оторван от действительности, как могло показаться с первого взгляда. Сообразив, что дела принимают неинтересный оборот, кайфоломщик высоко подпрыгнул и рванул с места со средней скоростью джипа, форсирующего финишную прямую ралли. За ним – Ленни, нежданно обретая силы и второе дыхание.

Преследователи тоже не дремали: они легко взяли заданный Рамзесом темп, и теперь пыхтели позади, подбадривая друг дружку боевыми выкриками. И пошла погоня – кстати, весьма увлекательная, поскольку ландшафт местности был неровный, древняя мостовая обветшала, да и лужи местами попадались. То и дело кто-нибудь из преследующих спотыкался и падал, ругаясь на чём свет стоит, но Ленни не оглядывался. Ему было так страшно, ведь никто никогда не гнался за ним с вилами наперевес, и Творец знает, чем это ещё закончится! Он видел только мелькающие пятки Рамзеса, который бежал всё быстрее…

В небе кружились птичьи перезвоны; ветер носился над Городом, тревожа ветви деревьев, отягощённые крупными цветами. Атласные лепестки усыпали капот странного механического экипажа, стоявшего в одном из переулков. Весна в Немире вступила в пору бурного расцвета, что означало сезон повышенного спроса на кисти, краски и холсты. Впрочем, это никоим образом не коснулось двух архаиков, затаившихся в экипаже под прикрытием раскидистых ветвей.

Свету и теплу все представители этого народа предпочитали мрак и холод. Дождь с ледяным ветром загоняли в дома скверну, которая всегда ассоциировалась у архаиков с людьми. На морозе не погуляешь по улице, распевая под настроение неприличные песни, и не сунешься в кабак, чтобы лишний раз надраться – святая истина. В то же время, неприязнь архаиков не относилась исключительно к людям. Они вообще были чужды дружбе и любви до гроба, а просто приятельские отношения считались у них пижонством. Однако, упомянутая пара составляла исключение из всех неписанных правил, хотя сами они вряд ли смогли бы объяснить, в чём оно…

Последние полчаса оба сидели, не шевелясь, напряжённо уставясь в пустое пространство улицы, словно ожидали, что ниоткуда возникнет нечто ужасное и полностью завладеет их вниманием.

– Думаю, это всё-таки глупо – торчать тут, когда у нас в кои-веки полная свобода действий, – подал голос один из них, сидевший за рулём. – Нет, правда, Сантариал, действовать – значит, двигаться вперёд, а движение – это жизнь!

Сидевшего за рулём звали Нандоло Грободел; и, хотя его несомненно древняя фамилия, переведённая на нынешний язык, потеряла в своём благозвучии, носителя вполне устраивало впечатление, которое она производила на людей.

– Немир дышит на ладан, и чем дальше, тем глубже, – произнёс он, чтобы не молчать. – Нет, серьёзно, я не могу больше тут сидеть.

– Иди побегай.

Если ничто тому не препятствовало, Нандоло думал и говорил почти одновременно. Это экономило силы и время, однако не означало, что данный конкретный архаик был болтуном – следовало ещё потрудиться, чтобы расшифровать форму, в которую облекались его откровения.

– Галахад здесь. Ну и как тебе это понравится? – своим вопросом Нандоло подразумевал вероятные перемены в умах и сердцах обывателей. Сантариал лишь покачал головой.

– Что, неужели?! Ничего восхитительного, удивительного… даже ужасного?! С ума сойти, – Нандоло выглядел разочарованным. – Это называется «ничего особенного». Ненавижу подобные состояния.

– Прорабатывайся.

На пульте замигал сигнал связи.

– Как у вас дела? – послышался голос Инферналиса. Архаики переглянулись.

– Как обычно, – отозвался Сантариал. Нандоло неодобрительно нахмурился, искоса поглядывая на него. Оно и понятно. Как обычно… Ничего особенного… Близнецы-братья разговорной речи.

– Значит, всё в порядке? – подозрительно поинтересовался начальник. – И мне не нужно вас контролировать?

Судя по его виду, Сантариал чуть было не ответил: «Нужно, дорогой мой, ещё как нужно», но сдержался и промолчал. Сигнал погас.

– Жаль, что мне приходится уживаться с таким выражением на твоём лице, – искренне сказал Нандоло.

Сантариал лишь ухмыльнулся. Подобная ухмылка – одним уголком рта – как правило, не вела ни к чему хорошему. Кажется, это сам Инферналис придумал о своём сотруднике байку, что у того, якобы, повредился лицевой нерв после встречи с ахинеей, которой, понятное дело, повезло гораздо меньше. Нандоло же склонялся к версии родовой травмы. Сколько он его знал – Сантариал редко улыбался от души, и эти случаи следовало заносить в Анналы.

– Как по-твоему, зачем он звонил?