Не было бы счастья…

Антонина внезапно замолчала, лицо помрачнело. Занялась ужином, словно досадное событие разрешилось и обсуждать нечего. Но пережитое унижение и страх за сына бродило в ней, словно брага. К приходу Олега силы сдерживаться закончились, и вся горечь выплеснулась наружу.

Долгожданную поддержку мать получила только с приходом сестры. Они удивительно походили друг на друга внешне, хотя та была младше на семь лет. Так же как все члены семьи, сестра всегда поддерживала Антонину и в любой ситуации принимала её сторону.

Мать от души и с явным облегчением порыдала в Лизаветину пышную грудь, затем ополоснув лицо холодной водой и пригладив волосы, начала собирать на стол. Понервничав, и Лиза, и Антонина испытывали приступ голода, аж под ложечкой противно жгло.

Младшая сестра демонстративно кинулась к раковине, начала мыть посуду – хоть что-то для сестры полезное делает. Не то что остальные – стоят, как бараны, того гляди блеять начнут. Бабаня засуетилась, зашмыгала по кухне, вытерла клеёнку, открыла холодильник.

– Тонечка, колбаску-то доставать? – елейным голоском спросила старуха.

– Доставай, тётка, и сыру нарежь, и вон там у стенки шпроты возьми, чего теперь на праздник беречь, мне уж не до гулянок, – хмуро проронила Антонина.

– Тонечка, – робко и с надеждой шепнул муж. – Может, я того… бутылочку открою?

Лиза и бабаня осуждающе просверлили наглеца взглядом: вот у мужиков одно на уме – лишь бы нажраться!

Но Антонина лишь вяло махнула рукой.

– Открывай уж, снявши голову по волосам не плачут.

– И правильно, – тотчас закивала тётка. – Чего же? Тонечка завсегда правильно говорит, уж лучше сами выпьем, чем голодрань всякую угощать.

Лиза сверкнула на бабаню глазами и постучала себе по голове.

– Я в смысле – посидим по-семейному, – заюлила старуха. – В семье по-родственному и водочка слаще.

Антонина словно и не заметила оплошки, сидела, вяло уронив руки на колени. Она чувствовала невыносимую усталость, и ей нравилось, что можно не вставать с места, не заботится ни о чем, а только смотреть, как суетятся остальные, пытаясь ей угодить.

Олег вернулся с балкона, когда все уже сидели за столом. Всё время он стоял в одиночестве и курил одну папиросу за другой. Теперь слегка подташнивало и хотелось поесть и спрятаться в своей комнате, с головой накрывшись одеялом, как в детстве. Тогда всё казалось простым и понятным, и заранее известным. Отругав за провинность, а иногда в пылу и подзатыльник отвесив, мать непременно заходила в комнату и ласково подтыкала одеяло. Он нарочно лежал с закрытыми глазами, делая вид, что спит. Но по-настоящему никогда не засыпал, пока не дождётся её прихода. Это был знак, что всё закончилось. Прощение получено – и можно смело забыть свои грехи до следующего раза. Теперь по малодушию Олег не рискнул сказать, что встречался с Лидой и после злополучной гулянки. Кто же знал, что так выйдет? Вдруг мать найдёт лучший выход? Лида ему нравилась, но жениться ему и не хотелось совсем.

За столом сидели молча. Отец, преданно заглядывая в глаза жены, осторожно наполнял рюмки. Бабаня, отщипнув хлебный мякиш, подставила его под вилку со шпротиной – не закапать бы маслом клеёнку. Лизавета заботливо подвигала колбасу к сестре. А может, Тонечка сырку хочет или рыбки положить?

Олег жевал картошку с мясом, не чувствуя вкуса. Выпитая на голодный желудок рюмка водки вызвала равнодушную вялость во всём теле, и лицо, что прежде краснело на любом застолье, стало бледным.

– Так чего эта зараза приходила? – первой нарушила молчание Лизавета.

Мать вновь помрачнела, отодвинула тарелку и впилась взглядом в лицо мужа, мол, ты вроде как глава семьи, ты и рассказывай.

– Да-а-а-а вот, хочет… чтобы, значит, Лидка замуж шла, – пробормотал отец.

– Чего? Замуж? Обхохочешься! Ой держите меня семеро! – деланно рассмеялась Лиза. – Мало ли с кем такое случается, на всех жениться, что ли?

– Она… она… прокурором грозит, вроде как девчонке восемнадцати нету, – боязливо оглядываясь на жену, шепнул Геннадий.

При этих словах Антонина всхлипнула, плечи жалобно поникли.

Младшая сестра хлопнула по столу, аж посуда зазвенела, бранные словечки хлынули из её рта таким потоком, что отец невольно заслушался, уважительно уставившись на свояченицу. Что ни говори, материлась Лизавета красиво, витиевато-сложными словесными конструкциями. А смысл длинного и эмоционального монолога сводился к тому, что Лида девушка недостойного поведения и Выриковой следовало бы лучше воспитывать дочку, а не увлекаться алкоголем. Потом все заговорили разом, молчал только Олег. Его единственным желанием было напиться и рухнуть в постель. Что он может предложить? Вон родители здесь, и тётка с бабаней придумают чего-нибудь.

– Может, ей денег дать, шалаве этой? – деловито намазывая хлеб маслом, предложила Лиза.

– И впрямь, Тонечка! – тотчас закивала бабаня. – Сунем ей денежку, пусть подавится да отстанет, стерьва такая.

– А не отстанет? Всю жизнь этой побирушке платить? – буркнула Антонина.

– И то, и то, – сразу согласилась старуха. – Такая хитрозадая эта Вырикова и денежку и приберёт, и прокурору нажалуется.

За столом вновь повисло тягостное молчание. Мать искоса бросила взгляд на Олега. На мгновение вместо высокого широкоплечего парня перед ней возник маленький мальчик с тугими щеками и смешными бровками. Теперь, когда сыну грозила настоящая опасность, она совсем перестала обвинять его в случившемся. В Антонине разом выключились все разумные доводы и остался только инстинкт самки, что будет защищать детёныша даже ценой собственной жизни и чужой тоже не пожалеет.

– Ты возьми хоть огурчика… Олег. Пьешь и не закусываешь, – тихо сказала она. – Не морить же себя голодом из-за всяких…

Он тут же почувствовал, что голос матери стал мягче и виновато жалобно кивнул в ответ.

Бабаня, не зря за глаза прозванная отцом «флюгером», засуетилась, подвинула Олегу заветную баночку со шпротами.

– Внучек, а вот рыбки покушай, лучку-то покрошить тебе? Ой, гляди-ка, люди добрые, парнишка наш белый-белый! Словно сглазили его!

Лизавета не донесла до рта толстый ломоть колбасы.

– Точно! Точно тётка-то говорит! Тонь, эти Выриковы его опоили, факт! Как бы иначе с этой поганью связался?

Мать испуганно уставилась на сестру. Кто его знает, вдруг бабаня права: Олега сглазили и теперь сын начнёт чахнуть и таять на глазах.

– В церкву надо сходить, свечечку поставить, батюшке записку положить о здравии раба Божия Олега, – уверенно произнесла бабаня, – ещё надо бы святой водой комнату окропить и Образ Матушки Семистрельной над кроватью повесить.

В кои-то веки вся семья смотрела и слушала старуху с явным уважением. А что, старые люди в таких вещах лучше разбираются. Да и как ни крути, ни партийный зять, ни кандидат в партию Антонина не смогут пойти в стоящий на отшибе крошечный храм. Словом, без старухи-тетки им никак не обойтись.

А бабаня, явно наслаждаясь всеобщим вниманием и для пущей важности приложив сухонький тощий палец к губам, прошептала:

– Есть верное средство узнать, сглазили или нет.

– Тьфу на вас! – в сердцах бросил отец. – Умом рехнулись, что ли?

– Молчи! – крикнула Антонина. – Иди отсюдова, если такой умный!

– Чо это ты, Гена, разорался? Не на партсобрании сидишь, это семейное дело, – подхватила Лизавета. – Тебя никто в компанию не тянет, иди, вон покури.

Отец хмуро покачал головой и, обреченно махнув рукой, отправился на балкон. Если бабы начали сходить с ума, ничего не поделаешь. Подмигнул сыну, но Олег сделал вид, что не заметил и остался сидеть за столом.

А женщины склонились к бабане и внимательно слушали.

– Ты, Тонечка, возьми два чистых стакана и налей левой рукой в один воды до половинки.

– Из-под крана можно? – тревожно спросила мать.

– Не-е-е-ет, лучше кипячёной, – задумчиво протянула старуха. – Теперь надо, чтобы Олежек пять спичек сжёг над водой.

Лизавета торопливо сунула племяннику в руки коробок.

– Как жечь, бабань? – растерянно спросил парень.