Дочки-матери

– Слыхала? – не унималась Люська. – Ты сейчас домой пойдёшь, а мы поедем далеко-о-о.

Большеглазка не ответила, пожала плечами и убежала в группу. Наташа присела на низенькую скамью, наклонила голову, помогая девочке одеваться, стараясь не встречаться взглядом с чужой мамашей. Отчего-то было неудобно. Чувствовала, что та продолжает её разглядывать. В придачу Наталья испытала приступ откровенного стыда. Вещи племянницы были ужасны! И заношенные рейтузы с вытянутыми коленками и оторванной штрипкой, и вязаная шапка грязно-фиолетового цвета, что была велика и сползала на нос. И даже варежки с дырой на большом пальце. Ой не несдобровать Галине, попадись она под руку. Вот неряха, где ж такую резинку нашла? Давно растянутая в узлах вся! Тебе бы такую в портки вставить и заставить ходить, корова рукожопая!

Мысль, что Андрюшина дочка выглядит хуже всех и похожа на сироту, вывела Наталью из себя настолько, что – спасибо, хоть не в полный голос – пару раз чертыхнулась вслух и, не сдержавшись, брякнула «твою мать», по счастью, опустив первую часть фразы. Люся, упиваясь своим триумфом, ничего не замечала, болтала без умолку, кривлялась, строила рожицы, болтала ногами, стуча по скамейке, мешая Наталье натягивать на неё валенки.

Из-под модной песцовой шапки на лоб стекал пот, лицо раскраснелось. И на миг Наталье захотелось наконец обрядить девочку в её унылое тряпьё и отвести домой к матери. Никакого терпения не хватит. Разве ж брат был в детстве таким неслухом вертлявым? Всё от воспитания, конечно. Попробовал бы так себя вести, живо по заднице бы получил сестриным тапком. И Наталья сердито дёрнула племянницу за рукав. Но Люська словно и не заметила резкости, обхватила её за шею и прямо в ухо крикнула:

– Раскрасавица моя, Таша-а-а-а!

Наталья не удержалась, прыснула со смеху, вновь опустив голову. Ну артистка, одно слово артистка, как на неё сердиться?

Наконец вышли на улицу и там столкнулись нос к носу с мамашей, что её в раздевалке разглядывала. Не иначе поджидала.

– Женщина, – деловито окликнула она Наталью. – Я так поняла, вы Воронцовой родственницей приходитесь?

– Ну? – нахмурясь, бросила Наташа.

– Вы уж передайте мамочке, Галине в смысле, чего ж это она деньги на подарок которую неделю сдать не может. Что у меня, своих дел нету, ходить за ней упрашивать!

– Какой подарок?

– Какой? У воспитателя день рождения скоро, все уж сдали давно, одна Воронцова осталась.

Наталье стало неприятно, словно это её уличили в бестолковости, жадности, или беспросветной нужде.

– Так передадите?

– Сколько с неё?

– Как со всех – рубль, – пожала плечами женщина.

– Вот, возьмите, – отрывисто бросила Наталья, протягивая мамаше деньги.

– Ну и хорошо, – улыбнулась женщина. – А то пока передадите, пока принесёт, да и опять забудет.

Наташа сухо кивнула и пошла прочь. Шагала быстро, Люська еле поспевала, повиснув за руку и поскальзываясь на плохо расчищенной дорожке.

– Таша! Ты зачем Вовкиной мамке денежку дала? – задирая голову и стягивая шапку назад, воскликнула девочка.

– Тебе-то что? Дала и дала, – резко ответила Наташа. – Хорошо разве, если все уж собрали?

– Ну и пусть! Мамка им никогда денежек не отдаёт, не напасёшься на них. Говорит, самим копеечка пригодится.

– А ты повторяй больше! – раздражённо ответила Наталья. – Я что – нищенка? Хотела добавить «как твоя мамка», но вовремя сдержалась. Спохватилась что разговор ведёт не с Галиной, а с маленьким ребёнком, который всего лишь повторяет то, что слышит ежедневно от своей никчемушной мамаши. – Ты, Людмила, рассуди сама: хотят люди поздравить человека, подарок купить. Ну в благодарность вроде, что об их детях заботится. Вот скажи сама, воспитательница твоя добрая?

– Ага, – уверенно кивнула Люся, и шапка вновь съехала на нос.

– Вот видишь. Чего ж, для хорошего человека не жалко, поняла?

– Поняла, – покорно согласилась девочка. – Конечно, подарок не жалко, а денежку всё равно жалко. Копеечка завсегда пригодится в хозяйстве.

Наталья раздражённо поджала губы. Ну Галька, попрошайка, нищенка! Чему ребёнка учит? Стыдоба одна! По счастью, Люся быстро отвлеклась, вертела по сторонам головой, то и дело поправляя шапку.

– А мы на поезде поедем?

– На трамвае, – сухо бросила Наталья. Она вновь засомневалась в своём решении забрать племянницу на выходные. Да уж, слишком опрометчиво согласилась. Ясно же, что ребёнок наверняка не единожды вызовет раздражение, а срываться на ней нечестно. Вроде как взрослая тётка сводит счёты с малявкой. И за что? Только оттого, что мамаша у неё дура набитая?

Трамвай был полным уже на конечной. Однако отвоёвывать место не пришлось. Две женщины турнули парня, сидевшего возле окна.

– Уступите место, молодой человек! Не видите, что ли, ребёнок маленький!

Парень покраснел, торопливо закивал, протиснулся к самому концу вагона. Наталья усадила девочку на руки. И стянула с неё распроклятую шапку. Люся уставилась в окно и громко задышала на замёрзшее стекло, царапая его пальцем.

– Гляди, я окошку сделала, хочешь на улицу смотреть?

– Смотри сама, я потом, – смягчилась Наташа, вновь обрадованная Люськиной заботе. Настроение постепенно улучшилось, поездка получилась вовсе не хлопотной, а даже приятной. Приятно было, что взрослые улыбались на Люськин лепет. Даже тяжесть от её тела была приятной. Старушка, сидевшая рядом, достала из авоськи яблоко, протянула Наталье.

– Вот, возьмите, хорошие яблочки, вкусные, не мытые только, надо хоть платочком обтереть.

Племянница радостно всплеснула руками.

– Спасибочки, бабусенька! – прозвучало громко и весело. Многие пассажиры рассмеялись.

– Хорошая у вас дочка.

– Маленькая, а вежливая.

– И не говорите, иному ребёнку на десятку подаришь, а он на копейку благодарности!

– Ишь, беленькая какая, прямо снегурочка. А всё ж таки на мать похожа.

– Похожа, похожа. Любишь маму-то?

Наталья на секунду замерла, словно сейчас всё её доброе расположение духа мигом разрушится от одного неосторожного слова.

– Я свою Ташеньку люблю-у-у-у! – воскликнула Люся, обхватив её за шею и громко чмокнув в щёку. Ой, мамочки, даже дыханье перехватило! Вокруг опять засмеялись, ласково, по-доброму. На слово «Таша» никто и внимания не обратил. Слышались лишь одобрительные фразы, вроде: «вот как мать-то любит», «и правильно, с детства надо воспитывать уважение».

К остановке «улица Мещерякова» говорливая Люся задремала, уткнувшись носом в мягкий Наташин шарф. Наверное, для неё непривычно было ехать так долго или мерное покачивание трамвая укачало. Наташа заботливо придерживала ребёнка, и было ей непривычно, но хорошо-хорошо. Так бы ехать себе, не думать ни о чём и держать на руках Люську, словно нет никакой Гали, а есть просто Андрюшина дочка.

По пути домой зашли в булочную, что занимала почти весь цокольный этаж Натальиного дома. Купили рогаликов и половинку бородинского.

– Можно укусить? – с вожделением глядя на торчащий из кулька румяный край рожка, прошептала Люся.

– Да мы уж пришли, Людмила. Вот сейчас на лифте поднимемся – и дома. А там хоть всё съешь. Руки-то у тебя грязные, разве хорошо ими брать?

Племянница покорно кивнула, но по её вздоху Наташа поняла, что охватили Люську сомнения. Может, Галя выдаёт ребёнку куски по счёту?

– Смотри, руками-то хваталась везде, – торопливо забормотала она. – А вымоешь, так и ешь на здоровье. Я рогалик маслом намажу или вареньем. Ты с чем будешь?