Огненный поток

– Что ж, я вас покину, Рам Сингх-джи. Сказано все, что хотелось. Если передумаете, завтра найдете меня на ярмарке.

На этом он и сипаи сели в повозку и уехали.

Лакей перехватил Ширин, когда она возвращалась домой после ежедневного посещения Храма Огня.

– К вам гость, желающий засвидетельствовать почтение, – доложил слуга. – Вместе с вашим братом господин ожидает в гостиной первого этажа.

– Каун хай? Кто он такой? – спросила Ширин.

Слуга только знал, что гость – топивала-саиб, белый господин в шляпе.

Прикрыв лицо верхним краем белого сари, Ширин вошла в гостиную, где увидела брата и высокого мужчину, чье чисто выбритое лицо напоминало иссеченный ветрами утес: глубокие морщины, выпуклые височные кости, похожие на куски горной породы. В оттенке его кожи было нечто от розоватой усталости заходящего солнца. Черный костюм, траурная нарукавная повязка.

Вид вполне европейский, но что-то в облике гостя не вязалось с западным миром, да и поздоровался он традиционным саламом – руки сложены перед грудью, глубокий поклон.

– Ширин, познакомься с господином Задигом Карабедьяном, – сказал брат. – Его имя тебе, конечно, известно, он был близким другом твоего мужа и сейчас пришел отдать дань уважения его памяти.

Не поднимая накидки, Ширин склонила голову. Бахрам рассказывал ей о Задиг-бее. Помнится, подружились они на пути в Англию, и было это лет тридцать назад. Муж говорил, его христианский друг-армянин родом из Египта и благодаря своему ремеслу часовщика много разъезжает по свету.

– Простите, биби-джи, что не сразу явился к вам, меня задержали печальные дела. – Гость свободно изъяснялся на хиндустани. – Я тоже понес утрату.

– Неужели?

Задиг-бей показал на траурную нарукавную повязку:

– Не так давно моя пожилая супруга скончалась от изнурительной лихорадки.

– Мои соболезнования, Задиг-бей. Где это произошло?

– В Коломбо. Судьба мне благоволила, и я был рядом с женой в ее последние дни. Господь не дал вам даже этого.

Глаза Ширин увлажнились.

– Да, Он обошел меня этой милостью…

– Не могу выразить, как я опечален кончиной вашего мужа. Бахрам-бхай был моим самым близким другом.

Взгляд Ширин метнулся на бесстрастное лицо брата. Последнее время имя Бахрама словно было под запретом – казалось, в доме Мистри никто его не произносит, дабы лишний раз не напоминать себе о крахе, покрывшем бесчестьем семью банкрота и его родичей.

Сама Ширин говорила о нем только с дочками, но и те держались так, словно речь шла о чужаке, и сокрушительное разорение, предшествовавшее смерти Бахрама, в корне его изменило, превратив в незнакомца, чьи затеи всегда были обречены на провал, а успехи служили знаком грядущего несчастья, которое он обрушит на самых дорогих людей.

Дочери, прежде души не чаявшие в отце, теперь лишь стыдили и укоряли его, однако Ширин их в том не винила, ибо крах лишил их не только ожидаемого наследства, но и значительной доли почтения, которое прежде им оказывали в семьях супругов.

Для Ширин имя мужа было незаживающей раной, которую она попеременно пыталась убаюкать, залечить и скрыть, и сейчас, когда Бахрама помянули с неподдельной любовью, рана та аукнулась болью.

– Муж часто говорил о вас, – тихо сказала Ширин.

– Бахрам-бхай был невероятно сердечным и благородным человеком. Ужасно, что все так закончилось.

Ширин подметила, как брат заерзал на диване. Конечно, доброе слово о Бахраме ему было неприятно, и он охотно ушел бы, но приличия не позволяли оставить сестру наедине с чужим человеком. Чтобы избавить его от мучений, Ширин прошептала на гуджарати: дескать, можешь уйти, только оставь дверь гостиной открытой и пришли сюда служанку, что ждет в коридоре. Приличия будут соблюдены, сама она под накидкой, беспокоиться не о чем.

Брат тотчас вскочил.

– Ладно, я ненадолго вас оставлю, – сказал он.

Вошла служанка и села возле открытой двери, задрапированной шторой. Укрытая накидкой, Ширин повернулась к гостю:

– Скажите, когда вы последний раз видели моего мужа?

– Месяца за два до несчастья. Я покинул Кантон в самом начале кризиса, а Бахрам остался.

– Почему? Расскажите, что там произошло.

– Зарур, извольте, биби-джи.

Задиг поведал, что в марте нынешнего года китайские власти развернули широкомасштабную кампанию по пресечению потока опия в страну. Император назначил некоего комиссара Линя новым губернатором Кантона, и тот сразу же выдвинул ультиматум иноземным купцам: сдать весь привезенный опий. Получив отказ, он заблокировал чужеземный анклав с воды и суши, чем совершенно отрезал его от внешнего мира. Купцов хорошо кормили и вообще ни в чем не ущемляли, но они, не выдержав заточения, все же согласились сдать свой груз. Разрешение покинуть Кантон получили все, кроме самых крупных торговцев, в числе которых был и Бахрам. Вместе с челядью он остался в своих апартаментах.

– Наверное, биби-джи, вы знаете, что иностранный анклав Кантона состоит из тринадцати факторий, которые там называют “хонами”. Поселение это больше похоже на огромный караван-сарай. В каждой фактории есть разные апартаменты, которые купцы снимают исходя из имеющихся средств. Бахрам со своим персоналом всегда проживал в фактории Фунтай. Вот там-то я его и видел последний раз.

– Как он выглядел?

Задиг помолчал и, откашлявшись, заговорил как человек, которому нелегко сообщать дурные вести.

– Может, не стоило бы об этом рассказывать, но Бахрам-бхай был чрезвычайно подавлен. Знаете, он выглядел совсем больным. Я поговорил с его секретарем, и тот сказал, что хозяин почти не выходит из дому, но целыми днями сидит у окна и смотрит на майдан.

Ширин накрыло волной горечи.

– Просто не верится, – сказала она, перебирая пальцами край сари. – Он всегда был такой непоседа.

– Неудивительно, что заботы его сокрушили. Ему грозила потеря огромных денег, и он очень переживал из-за долгов. – Задиг покашлял в кулак. – Вы же знаете, биби-джи, для него не было ничего важнее семьи, его религии. Вернее, его второй религии.

Ширин просунула руку под накидку и отерла слезы.

– Да, знаю.

– Ничего странного, что все это сказалось на его здоровье. Бахрам заметно ослабел, но я не поверил своим ушам, узнав, что он упал с палубы. Человек с таким-то мореходным опытом! И вот что самое печальное: проживи он чуть дольше, узнал бы, что потери его будут возмещены.

Ширин насторожилась.

– То есть обещают компенсацию?

– Да, – кивнул Задиг. – Иноземные купцы учредили фонд, чтобы оказать давление на британское правительство и заставить его предпринять действия против китайцев. Все торговцы сдали по доллару за каждый конфискованный ящик с опием. Набралась внушительная сумма, которую переслали мистеру Уильяму Джардину в Лондон. Некогда самое влиятельное лицо в торговле с Китаем, он распорядился деньгами по-умному: подмазал многих членов парламента и уйму газетчиков. Свет такого еще не видел – предприниматели подкупают правительство! Столько было произнесено речей и опубликовано статей, что теперь всякий англичанин убежден: комиссар Линь – чудовище. Ходят слухи, что британское правительство, вняв совету Джардина, готовит экспедиционный корпус к отправке в Китай. Захват опия сочтен достаточным поводом для объявления войны и, стало быть, требования репараций. – Задиг подался вперед: – Уверьтесь, биби-джи: когда придет пора делить деньги, о доле Бахрам-бхая не забудут.

– В том-то и беда, что представлять наши интересы некому, – сглотнув рыдание, сказала Ширин. – Братья и зятья заняты собственными делами, им недосуг совершить годовую поездку в Китай. Нет сына, нет наследника, который заменил бы моего мужа, и в том отчасти виноват сам Бахрам.

– Что вы имеете в виду, биби-джи?

Ширин была так удручена, а сочувствие Задига так согревало, что неожиданно для самой себя она заговорила на тему, никогда и ни с кем не обсуждаемую.