Оружейный остров

– Но ты здоров?

Беспокойство, проскользнувшее в ее голосе, меня озадачило.

– Вполне. Почему ты спрашиваешь?

– Не знаю, caro… Сейчас мне привиделся сон…

– В аэропорту? – Я недоверчиво хмыкнул.

– Beh![9 - Ну да! (ит.)] Ничего удивительного. Я в уютном зале, в удобном кресле, мой рейс отложили из-за какого-то наводнения. Пока я жду, милый молодой cameriere[10 - Официант (ит.); во мн. числе: camerieri.] приносит мне бокалы с просекко, понимаешь?

– Понимаю.

Я легко мог представить эффектное появление Чинты в зале, когда все взгляды обратились на высокую широкоплечую даму, отмечая ее мерцающие темные глаза и копну белокурых волос, ниспадающих на плечи в стиле кинозвезд былых времен. Всякий знающий Чинту не усомнился бы в том, что все тамошние camerieri, подающие бокалы с просекко, гурьбой кинулись к ней, едва она опустилась в кресло.

– Ну и вот, caro, я задремала, и перед глазами моими возникло видение… даже не знаю, что это было – сон или воспоминание. С возрастом, знаешь ли, уже не отличаешь сны от воспоминаний.

– Так что тебе привиделось?

– Я увидела тебя перед большим шатром, похожим на цирковой. Внутри было много людей, они смотрели какое-то spettacolo[11 - Представление (ит.).] – не знаю, что именно… Ты можешь это объяснить?

Я поскреб голову.

– Кажется, я что-то вспоминаю: твой первый приезд в Калькутту. Когда это было?

– Лет двадцать назад. Или двадцать пять.

– В общем, очень давно. Мы пошли в Индийский музей, что в районе Чоуринги, а потом ты захотела прогуляться по Майдану, помнишь? Это огромный парк в центре города. Ты заметила большой шатер, где шла джатра, фольклорное музыкально-танцевальное представление. Ты заинтересовалась, и мы постояли у входа, глянув на действо.

– Да, я помню!

Мне показалось очень странным, что Чинта, сидя в аэропорту, вдруг вспомнила столь пустячный, проходной момент.

– Мы смотрели-то всего пару минут. Удивительно, что через столько лет ты вспомнила именно это.

– ? vero[12 - И правда (ит.).]. – Чинта как будто и сама была слегка озадачена. – Не понимаю, отчего это вдруг показалось столь важным. Прости, я тебя не разбудила?

– Нет-нет, очень рад тебя слышать.

– И я тебя, – поспешно сказала она. Я понял, что она в замешательстве и хочет поскорее закончить разговор. – Чао, дорогой! Скоро поговорим. Tanti baci![13 - Тысяча поцелуев (ит.).]

Взбаламученный этим внезапным звонком, я улегся в постель и постарался припомнить тот давний день, когда мы с Чинтой гуляли по Майдану. Несмотря на все потуги, ничего примечательного, из-за чего тот эпизод запечатлелся в ее подкорке, не вспомнилось.

И тут мне пришла мысль. Вполне возможно, что я, завзятый архивариус, описал тот день в своем дневнике. Если так, отыскать запись будет нетрудно, ибо все свои бумаги я хранил в проржавевшем железном ящике, служившем мне репозиторием.

Свесившись с кровати, я вытянул на свет божий этот ящик, исторгнувший клуб пыли, и откинул скрипнувшую петлями крышку, с которой просыпалось семейство жуков-долгоносиков. Весь мой архив, рассортированный, снабженный ярлыками и припудренный пылью, был на месте.

Вот и она, книжица в красновато-коричневом переплете. Запись, сделанная в день приезда Чинты, которую я встретил в аэропорту, содержала детали ее перелета. А вот что было на следующий день: “Экскурсия по старой Калькутте, посещение Индийского музея. Вопреки моим ожиданиям, иллюминированная Парк-стрит не заинтересовала гостью. Она предпочла прогулку по Майдану. Там шла джатра, о чем извещала большая афиша, привлекшая ее внимание: женщина, обвитая змеями, Манаса Дэви”.

И тогда накатили воспоминания.

Годом раньше мы познакомились в Соединенных Штатах. Мне уже перевалило за тридцать, Чинта была на десять лет старше. Недавно я получил работу в библиотеке Средне-Западного университета, по окончании которого защитил ученую степень (разумеется, я подавал заявления на всевозможные преподавательские должности, но безуспешно – похоже, Америка не особо нуждалась в специалистах по бенгальскому фольклору раннего нового времени).

Уже тогда Чинта по всем статьям была видной личностью. Эффектная умница, она считалась уважаемым историком, который опубликовал авторитетное исследование о Венецианской инквизиции. Однако известность ей принес не только научный труд, своей славой (возможно, скандальной) она была обязана личной трагедии, которую пережила в софитах публичного внимания.

В двадцать пять лет Чинта закрутила роман с редактором крупной итальянской газеты, мужчиной гораздо старше ее. Он бросил жену, Чинта родила ему дочь. Они были безоговорочно счастливы, Чинта работала над своей первой книгой и растила малышку Лючию.

Книга вышла в свет, когда девочке исполнилось двенадцать; вскоре Чинту пригласили на конференцию в Зальцбурге. Они с мужем решили превратить поездку в семейный отдых, первой улетела Чинта, через пару дней на машине за ней последовали муж, поклонник скоростных автомобилей, и дочка. При переезде через Доломитовые Альпы у машины отказали тормоза, и “мазерати” рухнул с крутого горного склона.

Уже того, что несчастье произошло со знаменитым журналистом, хватило бы, чтоб всколыхнуть итальянскую публику. Но неясные обстоятельства породили подозрение в злодействе, и история вышла на первые полосы всех мировых газет.

Незадолго до этого муж Чинты выпустил серию разоблачительных статей о мафии. После его гибели возникли слухи, что он стал жертвой заказного убийства. В результате дело обсуждалось в итальянском парламенте, было назначено расследование. Волей-неволей Чинта очутилась в водовороте нежеланной шумихи и в конце концов была вынуждена, взяв академический отпуск, бежать от папарацци в Америку.

Я и мои библиотечные коллеги следили за этой историей, разворачивающейся на страницах желтой прессы. О точном месте убежища Чинты мало кто знал, а потому нас ошеломило известие, что она обитает неподалеку и обратилась к директору библиотеки с просьбой о разрешении пользоваться отделом редких книг (в котором имелось солидное собрание исторических документов, переданное в дар итальянским ученым, еще довоенным иммигрантом).

Разрешение выдали тотчас, и в день первого появления Чинты в библиотеке вряд ли нашелся бы хоть один сотрудник, который под надуманным предлогом не заглянул в отдел редких книг, дабы узреть знаменитость, восседавшую за массивным пюпитром. И надо сказать, окутанная неуловимой грустью женщина в траурном, но элегантном наряде стоила того, чтоб на нее посмотреть.

В библиотеке отношение к отделу редких книг и особых собраний было почти таким же, как в больнице – к моргу (обстоятельство, что там и там надлежало работать в перчатках, давало пищу изрядному числу тяжеловесных острот). В читальном зале царила могильная тишина, которую от случая к случаю нарушал какой-нибудь лохматый аспирант. Выдача тяжеленных книг и папок с документами считалась самой незавидной работой, и потому, естественно, ее доверили мне, новичку.

Вот так вышло, что во время двухнедельного пребывания Чинты в библиотеке я был носильщиком, доставлявшим затребованные ею материалы, и исполнял сию роль охотно ради удовольствия слышать, как сочным прокуренным голосом она произносит Grazie mille[14 - Большое спасибо (ит.).]. Она была весьма проста в общении и через день-другой уже звала меня Дино (на итальянский манер), но в читальном зале мы почти не разговаривали. Сблизило нас то, что мы оба были курильщиками.

Весна выдалась очень зябкой, и мы курили, нахохлившись в искусственном гроте возле главного входа библиотеки. Однажды мы были там одни, и я, пытаясь поддержать светскую беседу, спросил Чинту, не трудно ли ей свыкнуться со здешним суровым климатом.

– Нет, ничуть, – решительно сказала она, выдохнув дым. – Знаете, ведь я наполовину местная – моя мать родом из Лексингтона.

– Штат Кентукки? – уточнил я.

– Да, – улыбнувшись, кивнула Чинта. – Моя мама по имени Алиса – уроженка Лексингтона.

Матушка ее, рассказала Чинта, происходила из семьи винокуров, тех самых, что изготовляли, как выяснилось, мой любимый бурбон. В юности она мечтала объездить Европу, особенно ее тянуло в Италию. Разразившаяся Вторая мировая война заставила повременить с мечтой, но позже Алиса ее осуществила и влюбилась в Венецию.

В Италии тех лет американцы были в большом почете, ибо все местные жители желали опробовать свой английский. Однажды Алиса плыла на вапоретто[15 - Водный трамвай в Венеции.] по Большому каналу, и conducente[16 - Водитель (ит.).], чрезвычайно симпатичный молодой человек, распознал в ней американку.

– Не могли бы вы помочь мне? – сказал он. – Я пытаюсь выучить английский…

– S?, certo, – согласилась Алиса.

Из кожаной сумки парень достал книгу и попросил объяснить подчеркнутое предложение. Заядлый читатель, Алиса обрадовалась, увидев венецианский роман Генри Джеймса “Письма Асперна”. С тех пор она стала дожидаться именно этого вапоретто с тем самым conducente. Через несколько месяцев они поженились.

– Мама всегда была ужасно романтична, – сказала Чинта. – Кто, если не романтик, назовет дочь Гиацинтой?

– А что ваш отец?

– Венецианец до мозга костей! – Чинта рассмеялась. – Любит покупать и продавать, в чем весьма умел. Родители мои счастливы вместе.

– Они живут в Венеции?

– Да, всю жизнь, и я там родилась и выросла. Я из последних венецианок. – Чинта усмехнулась и пыхнула сигаретой. – Basta, хватит обо мне. Давайте о вас. Что привело вас на Средний Запад?