Оружейный остров

– Так и скажу: позвонила мужу на спутниковый телефон и встревожилась, не получив ответа.

– А про остальное скажешь? Мол, слышала голос дочери.

Чинта посмотрела на меня как на дурачка.

– Нет, конечно. Сам прекрасно понимаешь, что об этом говорить нельзя. Меня сочтут сумасшедшей.

До сих пор она держалась, но теперь закрыла руками лицо, сотрясаясь в беззвучном рыдании.

Смотреть на это было невыносимо. Я подсел к ней на диван и обнял ее. Вся в слезах, она уткнулась мне в плечо. Еще никогда я не видел человека в столь безысходном отчаянии. Открытая рана ужасна у всякого, но особенно у столь сдержанной женщины. Я догадывался, что прежде она никому не рассказывала о пережитом в зальцбургском отеле.

Не помню, как долго мы так сидели. Потом я сказал, что в ее состоянии лучше не возвращаться в гостевой дом, я уступлю ей свою спальню, а сам лягу на диване в гостиной.

Чинта кивнула. Я приготовил ей постель, она прошла в спальню.

Спал я плохо и проснулся чуть свет. Чинта курила возле окна, глядя на занимавшуюся уличную суету. Заметив, что я уже не сплю, она села рядом и чмокнула меня в щеку.

– Grazie, grazie!

– Пустяки, Чинта, не за что благодарить.

– Нет, есть за что! Ты проявил сочувствие, хоть ужасный рационалист. Я тебе очень признательна.

– Да ну, не стоит.

Улыбнувшись, Чинта чуть отстранилась.

– Теперь ты столько всего знаешь обо мне, а я о тебе – почти ничего.

– Рассказывать-то особенно нечего. Ты слышала присловье “Внутренний мир индийского мужчины состоит лишь из заботы о пищеварении”?

– Неужели? – Чинта как будто всерьез размышляла над этой шуткой. – Нет, не думаю. Помнится, ты говорил что-то интересное о причине, по которой уехал в Америку.

– Ах, это… Ты вправду хочешь знать?

– Да, расскажи, – кивнула Чинта.

Я встал с дивана и поставил чайник на плиту.

– Кажется, я уже говорил, что в студенческие времена был попутчиком маоистов? Тогда их группы были очень сильны, они привлекали самых толковых идеалистов.

– Да, в мои студенческие годы то же самое было в Италии.

– И ты…

– Нет, – покачала головой Чинта. – Их идеи казались мне слишком простыми. Но ты, наверное, думал иначе?

– Дело-то было не в идеях.

– Значит, в женщине?

– Да. Ее назвали Дургой в честь богини-воительницы, кем она и стала для меня. Я был юным книгочеем, витавшим в облаках и мечтавшим повидать страны, о которых читал. А потом в мою жизнь ворвалась Дурга, уже прославившаяся своей безрассудной отвагой. Она шла на невероятный риск, доставляя послания вооруженным повстанцам в глубинке. Я благоговел перед ней, чувствуя себя никчемным, эгоистичным буржуйчиком.

– И влюбился в нее?

– Да.

– А что она? Любила тебя?

– Наверное. Видимо, и я был загадкой для нее, как она – для меня. И вот возникли наши отношения, небезопасные для Дурги, поскольку я был не товарищ по партии, но всего лишь приспешник. Маоисты являли собой этакую секту, у которой всякий чужак вызывал подозрения. А уж я-то был на особой заметке, ибо все знали, что мой дядя – большой полицейский чин, и меня, похоже, считали лазутчиком, пытающимся выведать секреты. Однажды Дурга уехала из города, ничего мне не сказав. Такое бывало часто, но только в этот раз она не вернулась. Потом я узнал, что Дурга погибла в стычке с полицией.

– Кто тебя известил?

– Мой дядя-полицейский. Сказал, ее сдали собственные товарищи.

– Почему?

– Наверное, из-за нашей связи. А может, хотели подставить дядю. У Дурги нашли карточку с моим именем и адресом.

– Incredibile![22 - Невероятно! (ит.)]

– Вот так вот. Дядя сказал, он замнет дело, но я должен немедленно уехать. Меня отправили к родичам в Нью-Дели. Тогда-то я и стал рассылать заявления в американские университеты… мне, считай, повезло…

Чинта подошла и встала рядом.

– Твоей вины в том нет. Не казнись.

Я уже давно не вспоминал о тех событиях и сейчас почувствовал, что теряю самообладание. Боясь сломаться окончательно, что было бы совсем некстати, я посмотрел на часы:

– Чинта, нам пора. Не дай бог, опоздаешь на самолет.

По дороге в аэропорт Чинта спросила, доволен ли я своей здешней жизнью и работой в библиотеке. Особого восторга нет, сказал я, но ничего другого не предвидится.

– С этим надо что-то делать, – возразила Чинта. – Ладно, подыщем тебе что-нибудь поинтереснее.

И вот полгода спустя, когда я вновь прозябал на Среднем Западе, пришло письмо от нью-йоркской компании, занимавшейся редкими книгами и древностями. Им требовался сотрудник в азиатский отдел, и ко мне обратились по отменной рекомендации профессора Джачинты Скьявон, приятельницы одного из директоров фирмы.

Несмотря на заманчивость предложения, я колебался, ибо переезд в Нью-Йорк пугал до одури. Знакомые в один голос уверяли, что город этот меня поглотит.

Я все еще мешкал, когда вдруг позвонила Чинта и велела не поддаваться страхам. Большая ошибка, сказала она, следовать привычным проторенным путем.

Звонок перевесил чашу весов, я принял предложение и, как оказалось, не прогадал. Дела мои шли столь успешно, что через пятнадцать лет я смог открыть собственную контору в Бруклине.

За эти годы Чинта еще выше поднялась на научном небосклоне. Поездки ее стали чаще, и, бывая в Нью-Йорке, она приглашала меня на неспешную совместную трапезу. Иногда пути наши пересекались на конференциях, совещаниях, аукционах. Мы обитали на разных континентах, но так или иначе виделись несколько раз в году. Она частенько подсылала мне клиентов, многие из которых были ее соотечественниками, и за это время я освоил в необходимом объеме итальянский.

Признаюсь, для меня остается загадкой, что такого Чинта нашла во мне, и оттого тем больше я ценю нашу дружбу. И всегда помню о том, что, если б не она, я бы навеки был погребен в могильной тишине университетской библиотеки. В моей жизни она сыграла столь важную роль, что я не мог не задуматься над ее вроде бы ничего не значащим телефонным звонком в Калькутту. Казалось, она вновь остерегает меня от того, чтоб по привычке идти проторенным путем.

Глянув на часы, я убедился, что еще не слишком поздно для звонка Пие. Набрал ее номер, она ответила после второго гудка.