Горький шоколад

– А потом Миша сообщил, что ты заходил. И что в деревню поехал.

– Спросить у бабушки вам не светило…

– Она сказала Свете, что тебя нет дома… уже целый месяц. Да еще так спокойно сказала! А потом заплакала и попросила уйти.

– Целый месяц?!

– Послушай, мы как девочки сейчас, – Толя откинулся на спинку стула и почувствовав острое желание курить. Ноющий гул, будто выворачивало внутри невидимую кость. Уже пять лет прошло, как бросил. И вот, однако…

Заметив, что Марк улыбается, тут же добавил:

– Это не шутка. Наши переживания – не шутка! Например, Вася. Простой парень, обычный, хороший. Его не стало. Глупо вышло, почти по случайности. С Рафатом они даже знакомы не были. Но ты ошибаешься, если думаешь, что это случайно и что никто теперь не отомстит.

– А кто? – пригнувшись, Марк опустил руку на стол.

– Настоящие мужики не спрашивают, кто, – отрезал Толя.

– Ты забрал у Миши пистолет?

– Да.

За окном просигналила машина, и Толя вдруг стал собираться. Высокий, чуть полноватый, но стильный – в модных узких джинсах с легкой протертой полосой и кнопками на ремне – Марку не верилось, что он может серьезно зарулить в криминал, тем более, что планы в таких случаях не раскрывают. Значит, все шутка. Но шутят с такой мрачной уверенностью лишь в одном случае: когда скрывают что-то другое, не менее важное.

На кухню медленно вошла бабушка и тут же объявила:

– Скоро будет конец света. Так сказали в телевизоре. По прогнозам специалистов. Вот так.

– Людмила Петровна, – зачем-то поддержал Толя, – просто так обещать ничего не будут. Но Ваш дом на прочном фундаменте, правда?

– Может быть, я не знаю… – сникла бабушка и, будто ей очень холодно, застегнула верхние пуговицы махрового халата. – Наш дом в советское время строили. Думаю, что хороший фундамент. Добротный.

– Иногда мне очень хочется, вернуться в Советский Союз, – как-то раз поделился Толя, – в тот спокойный, прочный мир. Когда идешь по улице, и знаешь, где черное, а где белое. Там Ленин на каждом перекрестке указывает верный путь. Никто не смеется над ним. Люди трудятся. В Советском Союзе остались настоящие мужики. Герои труда. И настоящие, плодородные женщины…

Марк очень удивился рассуждению Толи Маслова. Как понять «плодородная женщина»? Ему сразу представилась Катя, ее мягкие ладони, и мелкие кудри, что вздрагивают на ветру. Тогда они еще жили вместе, гостей не приглашали. Но как-то раз Толя все-таки зашел. С неодобрением покосился на пустые бутылки и пепельницу, потом на саму Катю, и вдруг стал быстро говорить, точно захлебываясь, на разные мелкие темы. Рассказал про соседского пуделя, анекдот про китайцев, вспомнил цитаты из Гегеля. Катя заварила чай и, притихнув, сидела в кресле, широко раскрыв глаза, точно видела перед собой что-то жуткое. «Знай наших, – мысленно ликовал Марк, – вот про кого я рассказывал. Человек-памятник, а? Какова харизма!» Через два месяца они расстались.

Сегодня Толя повторил ту же мысль, но в новом варианте:

– Раньше все было настоящим. Не только фундамент. Но и женщины. Время их губит… но мы, как можем, храним. Не случайно говорят, что именно провинция – надежда всего мира. Не столица, нет. Про-вин-ци-я. Обрати внимание на москвичей.

– А что?

– А то. Смотреть на них тяжко. Сразу видна маска. Брат, ты понимаешь, о ком я?

Людей Толя воспринимал так же, как музыку. Они струились у него между пальцами и струнами, будто легкие видения. Плодородная Света, охватывала своим бесконечным теплым потоком, прозрачным и чистым, и если пристально взглянуть, он видел дно, поросшее сероватым мхом. Там, среди мутных камней, сладко посапывая, лежал ребенок; крохотный такой, не больше капли; готовый всплыть в мир живых по первому требованию.

Брат и сестра, что приехали из Москвы, напротив, были очень странными. Миша пел то, что никто не знает. Его сестра выдала набор готовых истин про средние века, деревню и театр. Настолько очевидные штампы, что даже спорить не хотелось. Все немного растерялись. Конечно. В столице, где процветают супружеские измены, обман и воровство, люди не могут мыслить свободно. Что-то подобное Толя ожидал. Но ведь не до такой степени! Эта Нина за разговорами и песнями подкралась к его лучшему другу и принялась соблазнять. Кто знает, о чем они говорили… Скорее всего, обсуждали, где и когда можно незаметно встретиться. То, что они решили какое-то время скрывать свои отношения, было совершенно очевидно. Ведь целых два месяца никто не замечал, как они встречаются. Одна улика: в тот же день Марк забрал у Костика ключи от деревенского дома. Только чурбан не догадается, зачем.

Вот яркий образ столичной девицы. Вместо настоящей, открытой и честной любви – жалкие потуги, мышиная возня. Конечно, здесь она хочет поиграть, развлечься, а в Москве потом найдет успешного любовника, который купит ей Мерседес и загородную виллу. Причина, из-за которой скрывает Марк, существенно глубже. Значит, он еще не теряет надежду вернуть Катю. От одной этой догадки Толя ощутил теплый прилив сил и острое, как нож, стремление быть счастливым вопреки всему. «Старина, ты повелся… – говорил себе Маслов, – потерпи. Что-нибудь придумаем, обязательно. Бедный старина!»

Конечно, Нина – блондинка, симпатичная, правильные черты лица, тонкие ладони, плоские бедра. Соблазнительная? Да вот едва ли! Напоминает скорее мраморную колонну из парадного зала, где до позднего вечера звучат скучные тосты.

– Какая маска, чего болтаешь?! – Марк резко встал, и первый шагнул в прихожую.

– Точнее, о ком, – поправил Толя, – приходите завтра на мой день рождения, ничего не имею против. Хотя братан мне отвратителен, сорри за правду. Сказал просто так. Чау!

…В подъезде, на лестничной площадке, стояла Наташа. В узкой черной юбке и белой кофте, с нарядным бантиком под воротником. Она пристально смотрела в окно и плакала. Без слез, одним мягким телом.

Попрощавшись с Толей, Марк завернул в продуктовый магазин. На обратном пути он позвонил Нине. В небе сгущалось напряжение, словно перед грозой. Но облака были легкие и кучерявые, плыли себе в спокойном лазурном потоке, расправив игрушечные паруса. Связь быстро прервалась. Посыпались ровные сухие гудки. Голос Нины еще продолжал звучать, пробивался сквозь километры и пыльные от древности мечты, когда на другой стороне улицы он неожиданно увидел Рафата.

Глава 14. Рассказ. Нина

Иногда я себя не узнаю. Ничего не хочется. Скучно. И все-таки я беру книгу и читаю. Каждое слово с легким треском рассыпается стеклянными бусинами. Асфальтовые строки глухо молчат. И, напротив, я разбираю по складам неровные следы самолета в небе и отпечатки теней на домах. В шахматном потоке вечерних окон я вижу послание. Только о чем оно – сказать не могу.

Миша, может быть, потом разберет… Ведь писатели, как известно, в своих произведениях должны изображать действительность.

Сегодня утром он прочитал мне такой рассказ. Какой-то жутковатый сюрр. Писал всю неделю на балконе, ходил, загадочно улыбаясь. И вот что получилось. Герои его рассказа – парень и девушка. Сначала они дружат, потом расстаются, потом опять сходятся (в общем, полная муть, сами не знают, чего хотят), тем временем – погибает их родственник. Его кто-то убил во дворе собственного дома. Зачем, почему, для чего – не понятно. Финальная сцена – это похороны. Перед лицом смерти парень и девушка понимают, что все частные разногласия – ерунда. Не стоят внимания. Любовь, мол, это главное и превыше всего. Разногласия у них, кстати, не шуточные. Девушка – этакая современная блудница. Еще в школе сошлась с мужиком-наркоманом, жила с ним несколько лет. Парень – почти святой. Парит где-то между небом и землей, лучезарно улыбаясь, и глаза у него «голубые, как озеро». Почему мне не понравился рассказ, сложно сказать. Ведь я согласна, что любовь – «самое главное в жизни». Если ты любишь по-настоящему, то неважно, какой человек, чем он жил раньше. И рассказы Миши мне обычно по душе. Но в этом что-то царапнуло, причем сильно. Что именно? Может быть, финал? Странный, неожиданный. Случайный, я бы сказала. Родственник – такой милый, скромный паренек. Зачем понадобилось его убивать? Только ради последней сцены? Какая глупость! Миша сам раньше твердил, что в рассказе каждая деталь должна играть. Если на стене висит ружье, то оно стреляет обязательно. Проблема в том, что ружья в Мишином рассказе нет. Просто не существует. Но между тем – оно стреляет. Нормально так, да?

Я честно сказала Мише все, что думаю, и попросила переделать финал. Сначала он отказался: «Ружье есть, просто оно выдвигается неожиданно. Так быстро, что ты не заметила», и присовокупил цитату из Хемингуэя про айсберг. А к вечеру Миша решил все-таки переписать рассказ. Заварил крепкий чай и вновь устроился на балконе.

Тем временем я вновь взялась за книгу, название хотя бы разобрать… Но тут позвонил Марк. Мы разговаривали минуты три (на фоне что-то гудело, и связь пропадала), после чего мне стало так страшно! Чувствую, нужно скорее ехать в Москву, но зачем-то все откладывается. Неужели так важно получить у местного врача справку? Сегодня и завтра, еще два дня… А на улице ликует май. Яркое небо, молочные лужи и трава, все улыбаются. Случайные прохожие, кошки, продавцы…

Все какое-то ненастоящее. Даже солнце. Декорация: аккуратный круг из цветной бумаги. Я открываю шкаф, медленно, словно во сне, натягиваю джинсы и легкую тунику. Забираю волосы в хвост и, бросив в сумку телефон, направляюсь… куда бы вы думали? В гости к Свете. Не удивительно. Света – единственный человек, с которым я могу поговорить про Марка…

– Эй, Мишка… Мишенька, закрой дверь!

Не слышит.

Выхожу на балкон, отдаю ключи (они у нас одни на двоих).

– Хочешь, сходим вместе… – не открываясь от экрана, предлагает Миша.

– Да ладно, я туда и обратно. Света приглашала.

Кстати, Миша ничего не спрашивал про деревню, зачем мы туда ездили с Марком. Вряд и он поверит, мы пили там чай и ходили к озеру. Один единственный поцелуй, ничего большего.

– Кстати, ты уже отдал пистолет?

– Какой пистолет?

Ага, теперь мы ничего не знаем. Принято. Чмокаю Мишу в щеку и бегу, бегу, бегу прочь…

Под ватными облаками, среди светлых домов. Даже крыльцо старого кинотеатра, дверь, похожая на огромную пасть, будто смеется, сверкая ступенями. Веселые девочки в сквере играют с белыми кошками. И девочки, и кошки, в бантах и ярких платьицах. Церковный купол, осыпаясь позолотой, горит над крышами.

После «Советского проспекта» автобус проскочил пустырь, желтый разлив одуванчиков, и погрузился в душные окраины города. Мне захотелось домой, но ехать обратно – тоже странно. К Свете надо обязательно зайти… Обещала.

На площадке, между вторым и третьим этажом, я остановилась, посмотрела в окно. Все-таки весна мне не очень нравится. Грустное время года. Еще недавно здесь открывался ветряный простор; между стволами сквозило белое небо. Теперь горизонт затянут зеленой плесенью, ничего не видно, кроме листвы, толстой и душной, как ряска старого, грязного пруда.

Дверь открыла Света. Она была в широких спортивных штанах и ярко-желтой футболке.