Горький шоколад

Денис как будто бы не слушал.

– Моего прадеда в тридцать восьмом отправили в лагерь, но он сумел бежать. Выпрыгнул из поезда и вернулся к жене, моей прабабушке. Ей было двадцать лет. Они скрылись где-то в лесу и недели три жили под открытым небом, прячась от всех. А потом его все-таки нашли и расстреляли. Мой дед родился через восемь месяцев. И вот, лет до пятнадцати, я каждое лето проводил в деревне, гостил у своего деда. Сколько его помню, он всем был недоволен. Своей жизнью, что ли. И знаешь, с чем он никак не мог смириться?

– Ну?..

– Считал, до яростного убеждения, что у него должны быть братья. Три брата и сестра. Ни больше, ни меньше. Моя-то прабабушка больше замуж не выходила. Чего-то все ждала. Чуть ли не воскрешения. Вот выйдет она к колодцу за водой на рассвете, а навстречу «Денис идет, рубашка вся в крови; мертвый – а все-таки идет ко мне, и все тут». На этот случай она в сундуке рубашку чистую берегла.

– Тебя в честь прадедушки назвали?

– А? Да, в честь него. Так вот. И сыну с раннего детства рассказывала, вместо колыбельной пела, как «жили они с папочкой» в лесу, от голода кору ели. Да! В родную деревню за хлебом пробраться страшно было. Потом папочки не стало. Люли-люли, засыпай. Сын слушал-спал, вот и вырос. Из всего он только одно понял: должны быть братья. Три брата и сестра. Но их нет. И никогда не будет. Странно, правда? С чего решил. Представь, мне лет пять, мы сидим в лодке с удочками, дед дремлет, а я скучаю. Боюсь пошевелиться. Нет ничего тягостнее таких вечеров. Рыба не клюет. Перевелась. Вода в реке мертвая, да про это вся деревня говорит. Не стало рыб, лягушки по вечерам не квакают. А дед все равно с удочкой сидит – а вдруг. Мне в это время чудится, вот-вот со дна всплывет что-то страшное. И дед утром на мои расспросы ответил еще: «а что, вполне может вылезти. Вполне». А то дедушка опомнится, выпьет немного и разговор завяжет. Из которого одно ясно: все в мире не так, как должно быть. Вот и рыбы нет. Посмотри, Дениска, совсем не клюет. Через десять лет мы поругались. Я высказал ему все, что думаю на этот счет. Ведь я уже стал взрослым, мог позволить себе.

– Прямо ему сказал?

– Ну да. Зачем он так? Хочу ли я рыбу ловить, которой не существует? Нет рыбы – значит, она не нужна. Более того. Меня не покидает чувство, что и я не должен был родиться. Произошел какой-то временной сдвиг в том, что прадед смог на три недели скрыться. За это его расстреляли. В таком случае ты тоже не рад себе. Ты внесистемный, внеплановый, лишний какой-то. Самое интересно, что это постоянно подтверждается. Жизнью.

– Как ты неправ… – проговорила Маша. Она поняла, к чему клонил Денис. – Что за чушь! Как только в голову придти такое может! – и она тут же испугалась своих слов.

Денис покраснел.

– Тебе кажется теорией, надуманностью? Ты представь мир без себя. Совершенно без себя. Не сможешь, ведь, правда? А я могу. Без всяких шуток.

– Не пробовала.

– Специально – не получится. Фантазия вроде: вот я умер, а земля по-прежнему крутится. Не останавливается. Самовлюбленность какая-то.

– А ведь так и будет… когда-нибудь.

– «Когда-нибудь» – это да. Но не сейчас. Правда? Разница есть.

Он замолчал. Темные тучи вязко клубились над городом, и люди за оградой института быстро шли по широкому проспекту, подняв воротники. Макдоналдс вдалеке, ярко-желтая дверь. Никогда еще так долго и много Денис не говорил. Встречаясь на перемене в коридоре, они обычно молчали или вспоминали что-то незначительное, случайное; но случайное казалось не лишенным смысла, а молчание не тяготило, наполняя сердце тишиной.

Сейчас Маша ощущала легкую обиду. «И вот поэтому ты ушел, сбежал, бросил меня одну, оставил Санчо, верно?» – так хотелось спросить, но вместо этого она сказала:

– Может, пойдем? Холодно что-то.

Или высказать все же? Но она боялась, что слова прозвучат не вопросом, а упреком.

Денис склонил голову.

– Ты права, пора. Мне еще на работу.

– А где ты работаешь?

– В театре.

– Ой, как здорово!

– Не сказал бы.

– А что там ты делаешь?

– Да играю в некоторых спектаклях. Пойдем, Маш. Ты ведь замерзла.

Они встали и направились к выходу. Маша задумалась, вспоминая своих родственников. «В Советском Союзе были как плюсы, так и минусы, – рассуждала бабушка, – во-первых, цены. Дешевая колбаса. Вкусное сливочное мороженное. Сейчас таких уже нет. Натуральное мороженое! Но из минусов, – громадные очереди в магазинах». Еще говорили так: «Конечно, в войну голодали. Куда без этого. Но был энтузиазм. Была настоящая молодежь, была нравственность».

– Денис, а как ты думаешь, – спросила Маша, – теперь ведь стало лучше жить?

– Лучше, конечно. Только вот, кому жить-то? Некому, кажется.

– Тогда была нравственность…

– Во имя чего?

– Ну… человечества.

– Свобода, равенство, братство, – Денис рассмеялся, – что ж, звучит эффектно.

Мимо проехал пустой троллейбус. Тревожный гул проводов. Воробьи, вспорхнув, кружили над кустами. Троллейбус и городские прыткие птицы, и плитки асфальта, сквозь которые пробивалась бледная трава – все, переливаясь, дышало своей трогательной и незаметной жизнью; а впереди, между домами, уже зажглись первые фонари.

Они остановились перед аркой. Денис решил пойти на остановку. Театр на окраине Москвы, до него около часа на автобусе.

– До встречи, Маш.

– Пока, – она помахала рукой и, протиснув пальцы в карман куртки, зашагала в сторону музея.

Скоро выпадет снег, улицы заледенеют, и Маша уйдет тогда из музея, займется чем-то другим: долго работать на одном месте слишком утомительно. «Во всем должно быть разнообразие», – говорила мама. «Но иногда разнообразие можно найти и в неизменном. Так было, когда я целых десять лет жила с первым мужем. Все десять лет я любовалась им. Величайшее счастье жить с тем, кого любишь». Что случилось потом, мама не рассказывала, и сейчас Маша почувствовала, как же сильно соскучилась по ней. Странно, что этот Тимур понравился маме. Но одно дело, конечно, фотография, и совсем другое…

Маша вздрогнула. Она подошла к тому самому, девятиэтажному дому и по старой привычке посмотрела на балкон третьего этажа: старушка высилась, выставив локти, над цветочными горшками и словно дремала. Но вот она шевельнулась и, приподнявшись, качнула рукой. Потом замахала, мелко тряся кистью, будто сыпала курам пшено.

Испугавшись, Маша быстро свернула за угол. Во дворе, впервые за все это время, играли дети, мальчик и девочка лет пяти. Они сидели на краю песочницы и сосредоточенно копали маленькими лопатками одну яму. «Глубже копай, – сказал мальчик, – сделаем с тобой большую могилу на этом месте».

14.

Теперь, где бы она ни была и чем бы ни занималась, Маша думала только про Дениса. Ей представлялось: она падает куда-то, сквозь холод и вечную темноту, и еще немного, совсем чуть-чуть, и великая тайна жизни и смерти приоткроется ей. Ненужной тканью, словно пыльный чехол, сползет с предметов привычная личина, за каждым событием, за каждым словом и жестом приоткроется бездна, та самая, о которой поэты слагают стихи, а композиторы вслушиваются в нее томительно-лунными ночами. Ей казалось, будто вступает она в прекрасный сад, журчат ручьи, и легкие беседки раскинуты среди цветов, нежных, словно улыбка ребенка.

Вот что таил, бережно скрывал серебряный ручей, когда Маша, скинув босоножки, переходила на другой берег, а лес все продолжался, и вечнозеленые листья струились теплым светом. Тот же самый, и вместе с тем, чем-то неуловимым совершенно иной, обновленный лес. Тимур еще на это отвечал: «А я во сне летаю по небу», мол, как же это здорово.

Последнее время с Тимуром она почти не общалась: какие-то дела, к счастью, постоянно его отвлекали, до Нового года он хотел столько всего закончить, и серьезный разговор все откладывался и откладывался. Так, что теперь Маше казалось, ничего удивительного в том и не будет, когда она прямо скажет: «Я передумала. Давай, ты не будешь мне больше звонить. Никогда». Ну, а если Тимур спросит: «Почему?», она ответит: «Ты не в моем вкусе». И все. Когда-то, лет десять тому назад, именно так, трагически заломив руки, воскликнула пышно-рыжеволосая героиня из мыльного сериала,. Маша, вернувшись из школы, смотрела телевизор вместе с бабушкой, с тех пор все забылось: имена героев, судьбы, но одна единственная фраза «ты не в моем вкусе», оказывается, хранилась в памяти столько лет, и теперь пришлась бы кстати.

Впрочем, про Тимура Маша почти и не рассуждала. Словно бы так просто, одной фразой из фильма, можно все решить.

Маша поливала цветы, болтала по телефону с Ниной, утром бежала в институт, поздно вечером – печатала рефераты или смотрела по интернету какой-нибудь короткий документальный фильм, словом, все было – как обычно. И даже более чем просто обычно. Обыденно.

Была ли она счастлива? Едва ли.

Ей постоянно хотелось видеть Дениса, быть рядом, не отлучаясь ни на одно мгновение. Встречи оказывались слишком короткими, еще не попрощавшись, Маша испытывала тревогу. Она походила на человека, который жаждет и вот, наконец, среди пустыни находит колодец с водой; но испить не может. А только стоит и смотрит. И тем сильнее жажда.

Хотя Денис и разговаривал с ней при встрече, но никогда не звонил первым. И до метро они больше не ходили: после уроков он оставался в институте, а зачем – Маша не знала. Да и что вообще она про него знала?