Защищая горизонт. Том 2

– Паша… – тихо прошептал я, не в силах больше ничего сказать.

Что они сделали с ним? Как так получилось? Это всё моя вина! После того, как я попал в опалу к Стражам, все, кого я знал и с кем контактировал, они все оказались под угрозой. Уничтожая свою жизнь, я совершенно забыл, что уничтожаю и судьбы всех остальных, кто неразрывно связан со мной. Моя жизнь не принадлежит мне одному, она принадлежит всем, кто со мной знаком, как же я мог забыть? Даже Ани говорила об этом. Они теперь все под угрозой! Стражи могут всё проверить… Чёрт! Шолохову грозит опасность, нужно его немедленно увести из дома.

Тем временем Ани также преодолела дорогу, подбежала ко мне сзади, схватила за плечо и стала утаскивать прочь.

– Пойдём, Стил, не нужно их трогать, – прошептала она. – Почему у тебя такой взгляд? Ты знаешь его?

– Да, когда-то давно его знал, ещё в прошлой жизни, – ответил я, когда мы отошли от Наблюдателя. – Не ожидал его увидеть здесь, вот так. Он даже не вспомнил меня, как будто я стал для него чужим, а ведь я столько для него сделал, я только хотел помочь…

– Это нормально для Стражей, Стил, не нужно так убиваться. – Ани мило улыбнулась и потрясла меня за плечо. – Попадая в их сети, люди теряют себя, их память стирают, отрезая им путь назад. То, что случилось с твоим бывшим другом, это печально, но этого уже не изменить. Он ходячий труп на службе у Системы, послушная машина. Твоего друга, что ты знал, больше нет, как и тебя в его памяти. Ты теперь чужой.

– Да, я теперь чужой, – грустно повторил я, а затем на прощание ещё раз заглянул в её глаза. – Ани, мне нужно идти. Извини, что не могу проводить тебя до города, но мне срочно нужно уладить одно дело. Спасибо тебе за всё, было очень приятно познакомиться.

Быстрым движением руки я открыл перед собой окно Консоли и в пару нажатий вызвал себе такси.

– Хорошо, – печально выдохнула Ани. – Мне тоже было приятно познакомиться. Пожалуйста, храни себя и старайся не нарываться на Стражей. Помни всё, что я тебе рассказала. Я надеюсь, мы ещё увидимся, и, пожалуйста, купи себе зонтик!

* * *

Когда идёшь к намеченной цели по прямой и понятной дороге, то ни в коем случае нельзя оборачиваться или смотреть по сторонам, иначе можно сойти с этого пути, заблудиться и никогда больше не найти его вновь. Тот, кто однажды вкусил аромат непокорности, необходимости делать каждодневный выбор, тот с каждым шагом будет всё больше увязать и теряться в собственных мыслях. Все события вокруг меня начинают расти и ускоряться, как снежный ком, по нерасторопности однажды спущенный с горы, куда я так старался взобраться. Я не могу остановить это или повернуть всё вспять, вернуть то беззаботное время, размеренные, хоть и наполненные опасностями деньки, когда жизнь была очень проста и предсказуема. В какой-то мере я скучаю по тем временам. Пусть я делал что-то не так, но был доволен своей отведённой ролью, доволен собой, я чувствовал себя великим среди малых и малым среди великих и был в какой-то мере счастлив.

Сейчас же всё резко стало сложным и непонятным, я уже не могу быть уверенным, куда приведёт меня следующий шаг и что случится со мной в следующий момент. Свобода выбора дарует страх перед неизвестным, чувство одиночества и покинутости, страх перед чрезмерным грузом ответственности за свою жизнь и судьбы всех остальных. Этого я не мог простить своим бывшим коллегам. Мысленно я уже смирился с потерей своего звания, со статусом изгнанника и гонимого всеми Отступника, но Павел? Боже, что они с ним сделали, и в чём он был виноват? В том, что ему не повезло связаться со мной? Я даровал ему будущее, но оказалось, что вовсе лишил его всякой надежды. Это был мой первый личный выбор, единственный раз, когда я поступил не по чьему-то приказу, а по собственной воле. Первый раз, когда я своими действиями действительно старался улучшить чью-то жизнь, помочь подняться с колен, и это моё крошечное, но такое искреннее деяние у меня отняли, оторвали, как первенца у безутешной матери. Зачем они так поступают со мной? В тот момент я по-настоящему испугался, что теперь всё, связанное со мной, подверглось огромной опасности. Нужно увести Шолохова, спрятать где-нибудь, и неважно где, лишь бы подальше от их мстительных рук. Не знаю, что именно сейчас движет мной: желание спасти старика, чувство долга перед ним или паническое стремление узнать побольше о Соле прежде, чем мои бывшие коллеги доберутся до Шолохова.

Но больнее всего мне было покидать Ани, вот так оставлять её одну на обочине шоссе, смотреть в её манящие глаза, когда такси очень быстро увозило меня прочь. Но я ничего не мог поделать. Когда моя жизнь начала рушиться и распадаться на осколки, я не хотел, чтобы ко всему прочему досталось и моей новой знакомой. Только потом, уже в салоне уходящего вдаль такси, меня вдруг осенило, что я так и не поинтересовался, где она живёт, не спросил даже номера её Консоли. Меня с головой накрыло такой волной страха, что захотелось прямо на ходу выпрыгнуть из автомобиля и умчаться как можно скорее назад к той, что однажды укрыла меня от дождя. Я испугался, что никогда больше не увижу её милой улыбки, не услышу её чарующего голоса, который уже успел въесться в мою память и теперь звучал в моей голове без остановки, заставляя сердце сжиматься всё сильнее. Лишь на грани утраты чего-то ценного для нас, что мы привыкли не замечать в круговороте дней и теперь стремительно упускаем из своих рук, только тогда мы начинаем ценить каждое мгновение и каждую частичку тепла, подаренную другим человеком. А для меня это стало настоящим наваждением, единственной яркой искоркой в пучине жизни, что умудрилась мимолётом коснуться моего сердца, той его части, которую я далеко запрятал ото всех людей и которая не ведала ничего, кроме боли и страха. Неужели я теперь никогда не увижу Ани и не услышу её ангельского голоса? Боже, «никогда»… похоже, теперь ты стало и моим спутником, что окончательно сведёт меня с ума. А такси всё это время безучастно и безразлично увозило меня вдаль, всё глубже окуная в мою прошлую жизнь, о которой я уже успел забыть за эти мимолётные минуты, проведённые под одним зонтом вместе с Ани.

Такси быстро домчало меня до дома Шолохова, после чего я пулей влетел на последний пятый этаж и стал колотить в его дверь. Новоявленный Призрак долго не решался её открывать, но после моих настойчивых ударов он всё же отворил запор. Тогда я резко ворвался в квартиру с взбудораженным взглядом и задыхаясь больше от нервов, чем от рывка наверх. Своим внезапным и громким появлением я сильно напугал кота, обычно вальяжно встречающего меня у входа. Барсик встал на дыбы, распушил хвост и боком упрыгал обратно в комнату.

– Что же ты делаешь, изверг?! – накинулся на меня старик. – Ты зачем кота пугаешь, чего стучишь как ошалелый, что случилось? Почему сам не вошёл по-тихому? – Затем он поискал взглядом кота в комнате, где тот успел скрыться. – Барсик, Барсик, ты где? Выходи, не бойся.

– Я… это… – Я пытался ответить хоть что-то, но внезапный приступ удушья не давал вымолвить ни слова.

– У-у, как всё запущено, вас, Стражей, физкультуре больше не учат? Пойди присядь, отдышись сначала. Кота успокой! Сам виноват, сам и извиняйся перед ним.

– Д-дмитрий Иванович, нет времени, собирайтесь, вам нужно уходить! – выпалил я, переводя дух.

– Не по-онял, – с подозрением протянул старик.

– Я больше не Страж, понятно? Поэтому не смог войти сам. Меня выгнали, я… долго объяснять, вам нужно уходить! Они могут проверить мои дела, прийти, найдут вас, – тараторил я без остановки.

– Понятно, – разочарованно ответил Шолохов, потом поморщился и пожевал губами. – Никуда я не пойду, Стил, ты же знаешь. Проходи на кухню, попьём чаю в последний раз. Эх, я же говорил, говорил…

Затем Шолохов плавно развернулся на месте и поплёлся на кухню, и только Барсик продолжал смотреть на меня с укоризной, выглядывая из-за дивана.

– Вся эта затея была твоим глупым и эгоистичным желанием, Стил, – спокойно пробормотал Шолохов, зажигая огонь под металлическим чайником, подаренным мной в один из визитов. – Твоим и только твоим. Я лишь просил отпустить меня, позволить уйти из этого мира. То, что ты сейчас здесь, один, лишённый звания Стража, преследуемый своими же друзьями – всё это закономерный итог твоего неуёмного любопытства. А что если? Почему? Все эти вопросы привели тебя к этой черте. Действуй ты по правилам, соблюдай закон, как положено гордому званию Стража, то мы бы сейчас не вели эту беседу, каждый из нас находился бы на своём месте, там, где он хочет быть.

– А что если я уже не хочу там быть? – спросил я, входя следом на кухню.

– Тогда для тебя всё кончено, молодой человек. Для Стража нет пути назад.

– Но вы же его нашли?

– Как видишь, я нашёл только смерть. То, через что я прошёл, будучи в твоём возрасте, я бы не пожелал никому. Такая жизнь – это не дар, а сплошное наказание, и я устал от этого, Стил. Как же я устал… Ты можешь бежать, скрываться, продолжать разрушать свою жизнь, а я устал бегать от прошлого. Оно каждый раз неминуемо настигает меня.

– От прошлого? Вы про своё прошлое в качестве Грома?

От неожиданности Шолохов даже подпрыгнул на месте, замешкался на секунду, а затем продолжил свои приготовления к чайной церемонии, доставая чашки из кухонного буфета.

– Да-да, Дмитрий Иванович, я знаю про ваше прошлое, про вашего напарника Шквала, и это ещё одна причина, по которой я пришёл сюда.

– Я думаю, что это единственная причина, по которой ты здесь, – сухо отрезал Шолохов, со звоном водружая чашки на стол. – Ох, что же ты наделал, Стил? Только не говори, что вломился в Центральную Консоль?

Шолохов посмотрел мне в глаза и, судя по его реакции, увидел в них столько ужасных событий последних дней, что прямого ответа не потребовалось. Он только покачал головой, снова поохал и стал наливать заварку из маленького фарфорового чайника.

– Скажите для начала, почему Шквал и Гром? Откуда такие забавные прозвища? – спросил я, осторожно пытаясь зайти издалека.

– Мы были молоды, безрассудны и глупы, прям, как ты, Стил. Да и времена были иные. Стражи ещё не разделились на Ищеек и Палачей, Отступники не обладали такой мощью и организованностью, а мы, парочка молодых ребят, грезили подвигами, приключениями и смело рвались в бой. Тогда никто об этом не задумывался, все брали громкие и зачастую кричащие пустым пафосом имена и буквально играли в войну с Отступниками, жили этим.

– Я знаю, что Громом были вы, а вот Шквал, кто он? Расскажите о своём напарнике?

Шолохов некоторое время не знал, что ответить, слова будто застряли в его горле и не хотели покидать родное гнездо, боялись снова оголить что-то, давно оставленное позади. Я видел, как скривилось от боли его лицо, но он всеми силами пытался скрыть свои чувства.

– Шквал был весьма милым парнем, насколько это вообще возможно в нашей профессии. Тихий, добрый, он страстно горел своей работой, всегда рвался в бой вместе со мной, был смелым и умным, я бы даже сказал, бесстрашным. В обычной жизни он казался очень скромным и немного замкнутым, но когда он замечал несправедливость, то его глаза вспыхивали праведным гневом, а оружие в руках запевало бравурную тризну по отключённым Отступникам. Мы столько пережили вместе, столько всего повидали и столько раз спасали друг другу жизни, что сейчас уже и не счесть. Хорошая была команда, без скромности сказать, лучшая! Я часто вспоминал те времена, наши бои, задания, зачистки притонов. Это ни в коем случае не красиво, в убийстве людей нет никакой гордости, а война с преступностью всегда ужасна. В моих словах нет восхищения жестокостью, это всё, безусловно, трагедия, но сейчас, после стольких лет, я вспоминаю те дни с теплотой. Была в нашей работе какая-то величественная романтика, доступная только молодым и горящим сердцам. Ой, подожди, чайник-то уже нагрелся, поди!

Шолохов вдруг вскочил из-за стола, снял с плиты чайник и стал разливать кипяток в чашки.

– Вы ведь знаете, о ком я хочу спросить, не так ли? – Я загадочно прищурился. – Расскажите, пожалуйста, как Шквал превратился в того, кого теперь называют Солом, и почему это произошло.

Шолохова всего передёрнуло от этого имени. Он быстро достал из буфета блюдце с засохшим печеньем, бросил его на стол передо мной, а сам плюхнулся обратно на своё место.

– Однажды мы охотились за одним Отступником… – Голос его начал дрожать, но тем не менее Шолохов попытался выпрямиться и не показывать свою слабость. – Только это был не обычный преступник, с которыми мы имели дело до этого времени, это бывший Страж, предавший наше общее дело и всё общество. Мы думали, что он сошёл с ума, он всё время нёс какие-то бредни, словно в горячке, но когда остальные попытались его образумить, он убил одного из Стражей и сбежал. Меня со Шквалом отправили в погоню как одних из лучших оперативников и дали задание – любой ценой остановить этого Отступника, пока новость об этом не просочилась в народ. Ты представляешь, что бы произошло, если люди узнали бы об этом? О том, что Стражи – единственные, кто должен вести их к светлому будущему, даже в своих рядах не способны хранить идейную чистоту, что среди нас находятся психопаты-убийцы? Случился бы крах всей нашей Системы и общества.

– Это был Унис? Тот Страж-отступник? – догадался я.

– Да, Унис. – Шолохов слегка кивнул головой. – Это имя ещё долго будет внушать страх в границах нашей Системы, как и имя Сола.

– А что за бред он нёс? Вы говорили что-то о его безумстве?

– К сожалению, я никогда не общался с ним лично и знаю об этом только понаслышке. Нас не было в башне Стражей, когда случился его срыв, мы приехали слишком поздно. Мы пустились в погоню и очень скоро загнали Униса в угол на окраине города, но в результате перестрелки я оказался ранен, и преследование продолжил мой напарник. Но, как он сообщил позднее, Унису удалось сбежать, и он потерял его след. Время шло, и я всё чаще стал замечать, что Шквал начал частенько где-то пропадать. То он опаздывал на работу, то сразу исчезал после окончания дежурства. Когда я стал расспрашивать его об этом, то он начинал злиться, просил не лезть в его личную жизнь. Шквал окончательно стал замкнутым и неразговорчивым. Мы почти перестали общаться, на заданиях он всё реже проявлял инициативу, стал каким-то апатичным, потерянным, вечно витал в облаках. Однажды утром он, как обычно, пришёл в башню и заявил, что меняет своё имя и теперь его зовут Сол. Это вызвало бурю веселья у его коллег, которые и так часто потешались над тихим и скромным Стражем, а теперь и вовсе стали посмеиваться над его чудачеством. Но Шквал, точнее уже Сол, молча терпел все насмешки, косо смотрел на остальных и не обращал на их издевательства никакого внимания. Безусловно, я пытался что-то выяснить и как-то повлиять на парня, даже обращался к Верховному Стражу, но все оказались глухи. Они называли это возрастными проблемами и простым ребячеством. Их больше заботил сам Унис, которого активно искали по всей Системы и на кого было направлено основное внимание. Я пытался сам поговорить с Солом, выяснить причины такого резкого изменения характера, спрашивал, что означает его новое имя, но в ответ получал только таинственные взгляды и отговорки, что это его личное дело. Пока все остальные Стражи разыскивали Униса, главная угроза росла и крепла внутри наших рядов. Я чувствовал это, но, к сожалению, не смог донести свою обеспокоенность, привлечь всеобщее внимание. Как мы выяснили потом, в тот день Унису не удалось сбежать от Сола, он отпустил его сам, поддавшись его тлетворному влиянию. Они долго о чём-то общались, пока я раненый ждал помощи, он вскружил голову бедному мальчишке, смог завладеть его сердцем своими бреднями. Потом они часто встречались втайне от всех, общались, строили планы, и коварный яд Униса разлагал некогда добрую, светлую и невинную душу моего напарника. Он стал другим, сменил себе имя как символ перерождения, и вскоре случилось то, чего никто не мог ожидать.

– Инцидент Ноль? – перебил я Шолохова, с интересом слушая его рассказ и уже пять минут не решаясь надкусить печенье в своей руке.

– Да, так его потом назвали. Меня разбудили среди ночи на срочный вызов, объявили о высшей степени тревоги и велели срочно явиться в башню Стражей. Уже тогда я чувствовал что-то, внутреннее чутье кричало мне о том, что в этом замешан Шквал, но я до последнего глушил свой внутренний голос. Но, к сожалению, оказался прав. Под покровом ночи Сол и Унис напали на башню Стражей, устроили там настоящую резню, убили несколько десятков человек, дежуривших в башне, в основном безобидных Техников. Их целью было добраться до комнаты выброса из Системы, и, оказавшись там, Сол помог Унису бежать, но сам не успел или не захотел уходить. Я настиг своего бывшего напарника прямо там, в этом зале, он даже не думал скрываться, а просто сидел там и ждал меня, только меня одного. Унис воспользовался бедным мальчиком, чтобы выбраться из Системы, а затем бросил его там на верную смерть. Как только я вошёл в зал, Сол сразу бросил к моим ногам пистолет и посмотрел на меня таким счастливым взглядом, словно он сделал всё, о чём мечтал в жизни, и был готов к смерти. Он стоял и улыбался, а я умолял его сдаться, не делать глупостей, но мы оба тогда понимали, чем всё закончится. Потом Сол достал из-за спины припрятанный нож и, глядя на меня, демонстративно вырезал из своей руки чип и бросил к моим ногам вслед за оружием. За всё время он не издал ни звука, только стоял и улыбался, как сумасшедший, даже тогда, когда его рука истекала кровью, а из глаз брызнули слёзы. Затем он бросился на меня с ножом, и мне ничего не оставалось, кроме как выстрелить в него. Сол добежал до меня с пулей в груди, затем рухнул на колени, ещё раз заглянул в мои глаза и молча упал, рассыпаясь передо мной на множество осколков, как и моё сердце в тот момент. Я никогда не смогу забыть тот последний взгляд и его улыбку, когда он вырезал из себя чип, я видел это каждый день в своих снах и каждый раз, как только закрывал глаза. Я больше не мог работать Стражем и вскоре ушёл. После всего случившегося Верховный Страж разрешил мне покинуть службу. Мне дали пенсию, кота Барсика и пятьдесят лет одиночества, в течение которых я сгорал от этих воспоминаний и прошлого, не оставляющего меня больше ни на минуту. Я часто спрашивал себя, почему они полностью не стёрли мне память, почему оставили жить со всем этим невыносимым грузом? Возможно, их устройство для промывки не такое уж чудодейственное и те, у кого есть совесть, не способны забыть свои грехи, как бы они того ни желали.

Шолохов закончил свой рассказ, затем дрожащими руками поднял чашку с уже остывшим чаем и промочил высохшее горло.

– Так Сол умер? – удивился я. – Но как? Как такое возможно?

– Я лично убил своего лучшего друга и видел, как его тело рассыпалось в прах прямо у моих ног, – печально заключил Шолохов.