Защищая горизонт. Том 2

А вы испытываете радость от пробуждения? То незабываемое чувство, словно вырываешься из лап ужасного чудовища, чувство настоящей свободы от своих страхов и переживаний, от повсеместного кошмара прошедшей ночи. Пугающие картины страны грёз обернулись тюрьмой и пыточной камерой для человеческого разума. Они терзают каждую ночь, стоит только окунуться в терновое и солёное море некогда ласковых перин. Жуткие сны черпают себя из наших повседневных мыслей, памяти, воспоминаний и переживаний, собирают всё самое плохое, что мы носим за своими душами и о чём так решительно стараемся не вспоминать. Всё это копится в глубинах разума, в тех самых тёмных чертогах, где мы предпочитаем хранить все свои страхи, другую часть себя, непригодную для повседневной жизни, и всё это выливается на нас бурным потоком из ночных кошмаров, стоит нам только закрыть глаза, потерять бдительность и выпустить на свободу монстра из оков собственного лицемерия. Иногда по утрам мы вздрагиваем и открываем глаза, вырываясь из объятий зловонных болот, а потом просто лежим и смотрим в ускользающую пустоту, пытаясь распутать клубок сонных мыслей. Мы часто не можем понять, что из череды нахлынувших кошмаров являлось всего лишь сном, а что реальными воспоминаниями. И это пугает сильнее всего – страх потеряться среди внутренней ночи, пока за окном бушует другая. Постепенно кошмары начинают проникать в реальный мир, воздействовать на нас, сковывать наши действия и разумы, порождая всё новых чудовищ для зверинца наших сновидений. С каждым пробуждением в холодном поту мы всё чаще не можем отличить реальные воспоминания от ночных кошмаров. Постепенно они вытесняют личность, замещают память и выливаются в реальность, затопляя наши жизни, в которых мы тонем и задыхаемся день ото дня. Сон. День. Жизнь. Всё сливается в один большой и страшный сон длиною в жизнь.

А что если вся наша жизнь – подобный кошмар, что часто рядится в красивые и цветастые одежды, притворяется приятным сном и скрывается под личиной добродетели? А что если он черпает себя из нашего невежества, из добровольной слепоты, где краткий миг радости от новых открытий постепенно сменяется на ужас от осознания реальности?

Представьте себе учёного, кто с упоением смотрит на свои труды, радуется новому открытию, каждому кусочку мозаики, который ему удалось поднять из грязи и отмыть в свете истины. Для него это словно пробуждение ото сна, от странного и тяжёлого дурмана, пленившего его от самого рождения. Он испытывает радость, гордость, невероятное чувство облегчения, будто и не было прошлой жизни, долгих лет заблуждений и скитаний во мраке собственных снов. Он, наконец, проснулся и осознал реальность мира, настоящую свободу от бремени придуманных кошмаров. Но чем больше человек совершает открытий на своём веку, чем глубже осознаёт реальность, тем больше она начинает напоминать ему дурной сон, намного страшней того, от которого он так отчаянно бежал по утрам. Каждый взор внутрь себя и внутрь вещей, событий, явлений, всё это – смелый взгляд, устремлённый сквозь толстую завесу снов. Мы приоткрываем её на мгновение, чтобы дрожащими от нетерпения пальцами достать очередной кусочек мозаики. Но чем больше мы это делаем, с радостью вытаскивая опоры из-под основы наших снов, тем больше рискуем обрушить всю конструкцию, уронить завесу на голову и похоронить себя под тяжестью нахлынувшей реальности. Пытаясь сбежать от ночных кошмаров, мы обрекли себя на новый, более чудовищный и реальный. И всё потому, что мы больше не плывём по воле стихии снов, теперь мы осознаём его в полной мере, во всей глубине и извращённости. Из него больше нет выхода, нет иного мира, куда можно сбежать или повернуть время вспять, чтобы снова всё забыть и утонуть в пучине лживого забвения. Это наш персональный ад на земле, наш добровольный кошмар на всю оставшуюся жизнь.

Я был таким же, как все, любил Систему и хотел для неё лучшего будущего. Я старательно приближал его, боролся за каждого человека и искал счастья для всех в новых горизонтах, что вечно ускользали от нас. Но потом ступил на другую дорогу, пошёл по пути вопросов и ответов. Я искал иные цели, оправдания и понимание, но нашёл для себя лишь нескончаемый кошмар, в пучине которого мне предстоит провести остаток жизни. Пока я плыл по этой стезе, пока отрывал куски от карточного домика своих взглядов, я много раз мечтал повернуть назад, вернуться в тот мир сладких грёз, где был счастлив. Пусть я не ведал ответов, жил в плену своих иллюзий, но знал куда иду и зачем, видел пустые, бесполезные, но всё ещё великие цели. Теперь, это уже неважно. Я обрёк себя на бесконечный кошмар реальности, от которого не существует спасительного будильника, я выпустил свою Тьму наружу, но больше ни о чём не жалею. Лучше я погибну, сражаясь за новый мир, чем просто пронесу это фальшивое знамя до конца своей жизни, где меня бесцельно развеет ветер истории вместе с прахом от сгоревшей мечты.

* * *

Мне всегда было интересно, что чувствует человек, добровольно согласившийся сделать последний шаг в своей жизни, ступить на тот шаткий мостик, который так или иначе приведёт его к закономерному концу? О чём он думает после того, как ступил на холодные и безразличные рельсы, когда навстречу несётся грохочущий поезд и судорожно сигналит в предрассветной мгле? О ком он вспомнит перед тем, как два ярких глаза сольются с ним, унося его жизнь прочь от покорёженной судьбы? В тот момент всё предрешено, все игры сыграны, обиды забыты и последний выбор сделан. Теперь я знаю, что чувствует этот человек, – смирение. Глядя в настигающие меня глаза опасности, я абсолютно спокоен и умиротворён. Я скорее плыву на этих последних порогах жизни перед ярким всплеском водопада и своим бесславным падением в неизвестность. Мои мысли пусты и безмятежны, а в глазах застыло молчаливое согласие. Я знал, что всё будет именно так, и ждал этой минуты с самого начала своего отчаянного пути в никуда, но теперь я спокоен. Осталось только закрыть глаза, поглубже вдохнуть и отдаться этой волне, дожидаясь умиротворяющего удара.

Хранитель не заставил себя долго ждать. Спустя минуту после того, как его грозный силуэт промелькнул у моего подъезда ярким отсветом белоснежной шевелюры, Вергилий тихо щёлкнул замком на двери моей квартиры, и она медленно отворилась. Всё это время я продолжал неподвижно стоять у окна и смотреть вниз, на залитый дождём тротуар, куда стекалось всё больше машин Стражей. Вот уже и фургон Техников вырулил к моему дому и пристроился в общую очередь за моей душой. Вергилий позади меня осторожно вошёл в квартиру, бросил быстрый взгляд по сторонам, а затем медленно опустил руку на эфес своего меча. Я даже спиной ощутил этот предсмертный холод и остриё клинка, которым Хранитель уже пронзил моё сердце где-то в своих беспорядочных мыслях.

– Я даже рад, что это ты, а не кто-то другой, – со вздохом произнёс я, продолжая при этом разглядывать суетящихся около дома людей. – Нас сложно назвать друзьями или хотя бы хорошими знакомыми. Мы виделись слишком редко, а большинство встреч ты был грозным и вечно недовольным начальником, великим Хранителем, а я всего лишь нерадивым подчинённым, постоянно нарушающим Основной закон. – Я горько усмехнулся, наблюдая, как несколько Техников в белых халатах зашли в подъезд. – Ты отчитывал меня, рассказывал, какой я плохой Страж и человек, ты видел во мне сплошное разочарование, но мне не в чем тебя винить.

Я резко повернулся, и Вергилий немного напрягся, а его рука обхватила эфес меча. Но я бесстрашно продолжил:

– Несмотря на это, ты единственный, кто был искренен со мной, кто проявлял хоть какую-то заботу, тревогу, доверял мне до последнего дня и делал кучу поблажек. Вот только любой другой на моём месте давно был бы отключён после первой промашки, даже при такой сложной ситуации в Системе. Никто не стал бы рисковать после Инцидента Ноль, не так ли? Эти мысли не давали мне покоя с того самого разговора в кабинете Техника, когда ты с готовностью вернул мне меч и даровал ещё один шанс. Потом ещё один и ещё… Почему, Вергилий? Я ведь не дурак, хотя иногда и веду себя соответствующе, но понимаю, что этот день должен был настать давным-давно. Так что изменилось, почему только сейчас?

Вергилий привычно и внимательно прищурился из-под свисающей чёлки и отступил на шаг к двери.

– Только не делай глупостей, Стил, очень прошу! – сухо произнёс Хранитель, игнорируя мои вопросы.

– Неужели великий Хранитель боится бесправного Стража? Какие глупости я могу совершить? – с усмешкой спросил я и развёл руки в стороны. – Я в одних трусах и без оружия.

Но Вергилий был настроен серьёзно и решительно. Он бросил на меня свой грозный испепеляющий взгляд, осмотрел с головы до ног, а затем убрал руку с рукояти моего бывшего меча, который снова обрёл своего прежнего хозяина. Во всей этой сложной и многогранной перипетии наших отношений вокруг странного оружия можно порядочно запутаться и написать целую романтическую историю с классическим любовным треугольником и неожиданными поворотами. Где объект нашего обожания никак не может выбрать себе спутника жизни и постоянно кочует из одних заботливых рук в другие, обижаясь на малейшие глупости. Я мог даже посмеяться над этим при иных обстоятельствах и с другим человеком, но Вергилий умел мгновенно терять свой человеческий облик, превращаясь в карающую машину правосудия. От него веяло холодом и пустотой священного долга, он изучал меня, прислушивался к каждому шороху, готовился к молниеносному броску в случае опасности. Один неверный шаг или слово – и мне не поможет даже реакция Стража. Я не успею сделать ни единого вздоха, не успею даже вскрикнуть до того, как меня настигнет молниеносная тень хранителя Системы. Шелест его плаща станет единственным звуком, что навсегда застрянет в моём разуме, растворяясь в общем потоке информации, а его скрытый клинок, безмятежно висящий на поясе, расправит свои железные крылья и пронзит меня насквозь, не давая даже опомниться. Всё это время, пока Вергилий играл с подолом своего плаща и демонстрировал эфес грозного оружия, намекая мне на всю серьёзность ситуации, я думал над тем, как легко наши недавние друзья и товарищи обращаются во врагов. Любое нечаянное действие, слово или грязный поступок, нарушающие некие законы, которые воспринимаются выше дружбы или даже любви, – и люди моментально срываются, превращаются в злобных чудовищ, готовые разорвать тебя на мелкие кусочки. Как же хрупок наш мир, или, скорее, как ненадёжна любовь человека к себе подобным, и как тонка та грань между дружбой и враждой, между жизнью и смертью!

– Одевайся, живо! – скомандовал Вергилий и кивнул на диван, где я провёл свою последнюю ночь и около которого небрежно валялась моя одежда.

– Хорошо-хорошо, – отступая к дивану и выставив вперёд руки, ответил я. – Только не совершай глупостей! Или как ты там сказал?

Я старался быть дружелюбным, приветливым, хотел показать, что я не тот враг из стана Отступников, кого они привыкли видеть сквозь пелену всепоглощающей ненависти. Но зачем я притворялся? Зачем я снова затеял этот глупый маскарад, от чего столько пытался убежать? Внутри меня бушевал пожар, который поднимался всё выше, обгладывая всё моё естество, я сгорал от боли и отчаяния, но продолжал врать самому себе, источая плохо скрываемую язвительность под тонким слоем любезности. Мне хотелось бежать, разметать все преграды и спасти Макса, но я продолжал подчиняться их глупой прихоти, медленно отходил к кровати и сгорал от стыда. Я не мог себя простить за тот налёт нерешительности и несказанные слова, что отказались выходить наружу и комом встали в моём горле. Я слаб. Я боюсь. Внезапно мне захотелось жить, ещё немного, ещё пару вздохов, моментов, но пожить. Зачем? Ани… Почему в моих мыслях опять возник её образ? Безумие…

Прыгнуть в сторону, ошеломить, он потеряет бдительность. Делать всё чётко и быстро. Схватить его руку, пока клинок не пронзил мою грудь, вырвать рукоять из сильной хватки… Боже, о чём я думаю? Кем я стал?

– Давай быстрее, у нас нет времени на твои глупые шутки. Одевайся, сейчас же! – громко и грозно повторил Хранитель, заметив моё замешательство и начиная подозревать неладное.

Затем он вновь положил руку на эфес меча и встал ко мне вполоборота. А я отогнал нахлынувший на меня приступ острых мыслей, снова примиряюще выставил вперёд руки, развернулся на месте и начал быстро хватать с пола одежду и натягивать на себя.

– Почему бы просто не покончить со всем этим? К чему опять эти игры? – уже поникшим голосом спросил я, пытаясь второпях не запутаться в штанинах.

– Сначала с тобой желает поговорить Верховный Страж. И лучше, если ты будешь одетым и… живым, – замешкавшись, добавил Вергилий.

– Верховный Страж? – ошарашенно переспросил я. – Но зачем?

На пару секунд я даже потерял дар речи и чуть не выронил из рук джемпер, который уже готовился натянуть на себя. Вергилий сохранил невозмутимость и снова проигнорировал мои вопросы. Дело приобретало всё более угрожающие оттенки. Налёт былой игры в тайны начинал давать трещину, выпуская на волю всю тяжесть последствий. Одно дело – быть храбрым и дерзким, не думать о последствиях и бездумно разрушать свою жизнь на потеху собственной гордыни. Другое дело, когда тебя заставляют отвечать за свои дела, ставят перед тем, кому поклялся в верности, когда тебя заставляют взглянуть на пепелище попранных идеалов, в разбитое зеркало своей собственной мечты. Я боюсь этого. Ведь тогда я увижу те шрамы, что оставил на жизнях многих людей, кого любил и поклялся защищать. Они заставляют меня смотреть в глаза совести, заглянуть в своё чёрное нутро и разглядеть там монстра, который уже стал сильнее той Тьмы, что безраздельно правила мной каждую ночь. Тяжесть вины даёт о себе знать, как только я отпускаю свои бравурные мысли на волю, а с глаз спадает вуаль праведного гнева. Когда улетучивается тот мальчишеский задор борца за правду, я вижу результаты своих деяний, и они ранят меня сильнее любого клинка, который мог вонзить в меня Хранитель. Я смотрел в окно на прибывающие машины Стражей и думал, что это конец, ждал того момента, когда Вергилий сделает роковой выпад, даст в последний раз увидеть блеск смертоносной стали, и не боялся принять свою судьбу. Где-то внутри себя я даже желал её. Больше стали я боялся только самого себя, ту пытку, что ещё предстоит пережить, когда я повстречаюсь лицом к лицу со своими мыслями, когда наваждение спадёт, обнажая горы трупов у моих ног. Макс, друг, я подвёл тебя и убил собственноручно, когда воспользовался твоей жизнью для достижения своих целей. Что же я наделал?! Я слышу шёпот, снова эти голоса, они наполняют мой разум, они настигли меня даже здесь. Нет, нет, только не сейчас… должен забыть!

Я опустил своё отяжелевшее тело на диван, схватился одной рукой за правый висок, продолжая с силой сжимать в другой свой старый джемпер. Хранитель впал в небольшую растерянность, убрал руку с пояса, потерял бдительность и сделал пару шагов навстречу.

– Стил? – осторожно позвал меня Вергилий. – Тебе плохо?

Старый привычный голос Вергилия привёл меня в чувство. Холодный и чёрствый исполин его гордости дал трещину, и за всей его надутой деловитостью прятался всё тот же человек, который всё это время пытался доказать свою человечность. На миг в моей голове возник странный вопрос, лёгкое подозрение – а сможет ли Вергилий убить меня с таким же хладнокровием, с каким он пришёл продемонстрировать свою серьёзность? А смогу ли я? Этими размышлениями я вытащил себя из плена шёпота, отвлёкся от его зова, и он стал затихать, пока снова не развеялся в тишине моей комнаты. Я привстал с дивана, продолжая потирать ещё гудящую голову.

– Старые раны, – пробубнил я в ответ и натянул на себя джемпер.

Кажется, я услышал, как Хранитель облегчённо выдохнул и вернулся на исходную позицию.

– Вергилий, а ты сам не хочешь спросить, зачем я это сделал?

Я подошёл к входной двери, где стоял мой грозный конвоир. В ответ Хранитель снова помрачнел, положил руку на пояс и грозно покачал головой.

– Нет! – отрезал он. – Оставь свои объяснения для Верховного Стража, и хватит разговоров, не искушай судьбу.

Я надел ботинки и куртку, застегнул молнию и посмотрел в его отрешённые и жестокие глаза, где не нашёл ни тени сомнений, лишь слепое подчинение приказам вышестоящего Стража. Затем расстроенно покачал головой и направился к выходу под чутким взором Хранителя. Он услужливо отступил, пропуская меня вперёд, и я почувствовал, как натянулись между нами струны непростых отношений, как напряжение, повисшее в воздухе, сдавило грудь. Каждую секунду я жил на грани исчезновения, ощущал холодный взгляд смерти на своём затылке, слышал её дыхание рядом с собой, размеренный стук сердца. Каждое его биение и каждый вздох я ждал, когда она коснётся меня и прервёт моё жалкое существование, и это ожидание становилось невыносимым. Как же тяжело делать новый шаг, как страшно жить, оглядываясь на занесённый топор палача. Я даже усмехнулся в своих мыслях. Палач смотрит в собственные глаза и видит там только страх и боль, видит себя со стороны и боится своего отражения. Мало кто задумывается, что все мы живём в секунде от смерти, ходим кругами по эшафоту, бежим от неизбежного, а злой рок внимательно наблюдает и ждёт малейшей ошибки, неверного движения, чтобы в тот же момент избавить нас от самих себя. Мы живём и не задумываемся над последствиями, не видим угрозы, пока не будет слишком поздно, и понимаем, что умерли только тогда, когда последние остатки тепла покидают наши сердца.

В сопровождении Вергилия я вышел за дверь и встретил в коридоре двух молодых Техников в промокших насквозь белых халатах, небрежно накинутых на плечи. Они что-то оживлённо обсуждали, давясь от собственного шёпота, но, завидев нас, мгновенно замолкли и вытянулись по стойке смирно. Они не сводили с меня глаз и рассматривали с явным интересом, боязливо провожая взглядом. Вергилий вышел вслед за мной и, заметив Техников, бросил в их сторону хлёсткие и пренебрежительные приказы:

– Квартиру тщательно осмотреть и составить подробный отчёт, затем всё полностью удалить и запечатать.

– Есть, господин Хранитель! – отчеканили в ответ Техники, а затем, не дожидаясь, пока мы скроемся из вида, юркнули в открытую дверь.

Я даже обернулся, чтобы посмотреть им вслед и немного погрустить по своей квартире, куда уже вряд ли когда-нибудь вернусь. Любой человек сказал бы, что это скромное жилище на задворках Системы вряд ли заслуживает особой жалости и грусти, но мне свойственно быстро привязываться к вещам, местам, людям, которым я придавал особое значение, вкладывал в них сакральный смысл и поэтому с ними так тяжело прощаться. Ани недавно сказала мне, что мы лишь отражение других людей, гордо вручивших нам частички самих себя. Наверное, всё вокруг носило отпечаток моей жизни, даже пустая квартира, куда я вложил часть своей души. Когда мы теряем такие места или людей, кого беззаветно любили, то вместе с ними исчезает и часть нас самих, а резать себя на кусочки всегда очень больно. Но хуже всего, когда жизнь занимает что-то одно – единственный человек, кому ты посвятил себя целиком, подарил душу и уже не считал её своей. Потерять такого человека означает духовную смерть и потерю того, кем ты был раньше. Поэтому утрата даже таких незначительных частичек моей жизни, как служебная квартира, вызывала приступы болезненной меланхолии.

Когда мы вышли на улицу, то несколько десятков осторожных и внимательных взглядов разом устремились в мою сторону. Жалостливые, злые и ненавидящие, сочувствующие и непонимающие – все они в едином молчаливом порыве пытались просверлить во мне множество дыр, превращая в решето, за которым они могли бы разглядеть ответы на мучающие их вопросы. Я сразу заметил автомобиль Киры, стоявший чуть поодаль от общего сборища Стражей, но её самой не было видно. Скорее всего, после недавней встречи она не решилась выйти из машины и больше не хотела смотреть в мои глаза и видеть там неприкрытую ложь. Горечь и тоска разъедали её сердце, она боролась с единственным желанием – самолично вонзить клинок в мою грудь за предательство её доверия. Я знал это, понимал и не мог осудить за справедливое желание. Вергилий всё это время шёл позади, не спуская с меня глаз и контролируя каждое движение. Он велел подойти к машине Зета, стоявшей у самого подъезда. Сам Зет находился рядом с ней, отпускал угрюмые взгляды в нашу сторону, в которых было сложно разобрать, к кому он испытывал большее презрение: к оступившемуся Стражу или возможному убийце своего брата, а может, к проливному дождю, свившему сосульки из его мокрых волос. Вергилий усадил меня на заднее сиденье, проводил многозначительным взглядом хмурого Зета, а затем развернулся и пошёл в сторону машины Киры, на ходу раздавая приказы Техникам, которые уже выстроились в шеренгу и с детским вниманием выслушивали поручения старшего. Зет залез на место водителя, повернулся ко мне и, поджав губы, молча покачал головой, потом дождался, когда Хранитель сядет в автомобиль Киры, и тронулся вслед за ними.

Мы долго ехали в угнетающей тишине. Водитель иногда раздражённо сопел, что-то бурчал себе под нос, смешно шевеля своей густой бородой, и бросал на меня гневные взгляды через зеркало заднего вида. Я боялся его и того, что он может сказать. Мне было стыдно смотреть в глаза человека, для кого знак Стража на запястье стал священным символом, знаменем его доблести, храбрости, чистоты душевных порывов и ярким отражением всего величия его горячего сердца. Зет очень гордился тем, кем они были вместе с братом, чего добились на войне с Отступниками. Они выросли под опекой школы Стражей, обуреваемые жаждой мести за своих родителей, они видели перед собой единственную цель, пока она полностью не поглотила их личности, превратив в покорных крестоносцев своей веры. Зет не умел прощать, я хорошо это запомнил. Они с братом отказались от своего прошлого в результате процедуры Отречения и забыли, зачем воспитывали в себе неиссякаемую жажду мести, но, несмотря на это, сохранили в своём сердце безликое и потому неутолимое чувство возмездия, жажду справедливости и неизбежной кары для любого Отступника. Они разучились прощать, поэтому стали лучшими из нас, превосходными Палачами, Стражами, воинами света, пока однажды, при непонятном конфликте с Хранителем, не оборвалась жизнь младшего брата Зета. Так гласят легенды, живущие среди рядовых Стражей, в основном низших чинов. Чем-то же нужно занять себя Наблюдателям, пока они патрулируют город: только мечтами о новой должности да байками из той недостижимой и желанной жизни. Есть ли в этой легенде хоть капля истины? Не знаю, но, по рассказам, с тех пор Зет сильно изменился. Он отказался брать себе другого напарника, стал молчалив, груб и нелюдим. Он сторонился общества и дружеских бесед, в нём осталось одно только ядовито-горькое желание – отомстить за всё, что он потерял в своей жизни; это жгучее стремление заполнило всё его существование и поработило разум. Я смотрю на него, в его грустные и в то же время полные злобы глаза, и вижу это последнее желание, искреннюю мольбу, чтобы ему представилась возможность поквитаться со всеми, кто отнял у него все причины жить. Когда я замечаю, как он смотрит на Вергилия, как впивается в него ненавидящим и презирающим взглядом, то начинаю бояться за них обоих, что однажды Зет может сделать неверный шаг, поддаться мимолётному желанию и тогда наступит хаос, по сравнению с которым Инцидент Ноль может показаться мелкой неурядицей. Неужели они не видят этого? Зачем Вергилий нарочито дразнит Зета своим чрезмерно командирским отношением? Он не может не знать о его судьбе. По крайней мере, я всегда надеялся, что это не Вергилий нанёс смертельный удар его брату. Нет, он не мог. Даже сейчас, после всех этих событий, Хранитель умудряется сохранять самообладание и холодный разум. Какие-нибудь подлецы из отряда «Харон» давно не стали бы церемониться и отрубили мне руку при первой же возможности. Но я мог понять Зета и его тяжёлый взгляд, который постоянно ловил на себе под шум небесных баранов, разверзнувшихся где-то высоко над нами и выбивающих марш перед казнью. Служба была для него всем, последним смыслом жизни, удерживающим от ужасных поступков, а я разрушал его веру в Стражей, стал гнусным надругательством над его последней ценностью. В какой-то момент я даже почувствовал страх перед его молчаливым упрёком, будто его сильные пальцы уже вцепились крепкой хваткой в мою шею и с нескрываемым садистским удовольствием стремились уничтожить ненавистного Отступника, кто одним своим существованием порочил звание Стража. От одних только мыслей я начал ощущать возрастающее удушье, которое огромным комом сковало моё горло, но меня неожиданно спас басистый голос Зета, что отрезвляющим горном ворвался в моё сознание, вытаскивая в реальный мир из ужасных кошмаров наяву.

– Зачем ты это сделал? – сухо спросил он, бросив на меня мимолётный взгляд через зеркало заднего вида.

Странно, я ждал этого вопроса от Вергилия, но никак не от Зета.

– Я… это сложно объяснить так сразу.

– Почему ты предал нас? – настаивал Зет.

– Я же…

– Что тебя не устраивало? – прервал он мои неловкие мычания. – Тебе был дан великий шанс что-то изменить в этом мире, в жизни людей. Тебе дана великолепная возможность прожить жизнь, служа великой цели. Зачем? Зачем ты это сделал? Почему предал службу Стражей? Вы – это всё, что у меня оставалось, и единственные, кому я мог доверять. Я считал тебя и Киру великолепной командой, одними из лучших. Когда я смотрел на вас, то видел будущее, то самое, ради которого стоит продолжать бороться, несмотря ни на что. Теперь этого нет. Ничего нет.

– Прости, Зет, я знаю, что для тебя значит служба, и знаю, что ты потерял брата, но это правда сложно объяснить. Просто знай – я не предавал тебя и никогда не смогу. Всё, что я делал последние дни, было только ради вас, всех Стражей и людей. Я считал… и считаю, что поступал правильно, и теперь мне есть, что сказать Верховному Стражу!

Но Зет не желал ничего слышать, он окончательно погрузился в пучину личной трагедии от последнего сожжённого моста, он был опустошён и обескровлен, он как внезапно осиротевший ребёнок, кого бесцеремонно выбросили на обочину жизни. Я понимал его, ведь сам недавно ощущал нечто подобное и так и не смог окончательно оправиться от потери. Я до сих пор слышу её зов, той части самого себя, что безвозвратно ушла вслед за символом Стража на моей руке.

– Я ведь тогда спас тебя на складе, – не слыша никого и ничего, продолжал Зет, даже не подозревая, кто на самом деле спас меня от окончательного поглощения «Белым шумом». – Я нёс тебя на руках, пока твои мозги спекались от собственной дурости, и теперь понимаю, что зря. Похоже, что эта игрушка Кукольника окончательно выжгла тебе разум и превратила в ещё одно его ужасное творение. Мерзко, очень мерзко. Как ты мог предать моё доверие, Стил, как ты мог? Если бы не приказ Верховного Стража, кого я уважаю больше себя самого, то я бы давно…

Зет проглотил слова, захлёбываясь в собственных мыслях, затем поджал губы, словно пытаясь сдержать слёзы, и покачал головой. После чего замолчал и за весь остаток дороги до башни Стражей не произнёс ни слова. В наступившей тишине я услышал, как дождь хлынул с новой силой, забарабанил по крыше и в окно рядом со мной. Он что-то шептал мне, подначивал на дурные мысли, а может, я сам вкладывал в белый шум безразличных капель серенаду из порочных слов.

* * *