Оценить:
 Рейтинг: 3.6

Черные тузы

Год написания книги
2007
<< 1 2 3 4 5 6 7 8 ... 16 >>
На страницу:
4 из 16
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

– Думала, тебя уже не застану. Почему ты сейчас дома? Кажется, ты собирался к какому-то приятелю на день рождения?

– Разве собирался? – Росляков напряг память. – А, ну да, конечно, собирался. Но вышла заминка с этим делом, – он тянул время, стараясь что-то придумать. – Осечка с этим делом вышла. В последний момент все расстроилось. Именинник заболел.

– Надеюсь, не дурной болезнью? – Галина Павловна хмыкнула в трубку.

– Я тоже на это слабо надеюсь.

– Я, собственно, вот по какому поводу. Послезавтра твой отец приезжает, только что он мне звонил, поставил в известность. Мне звонил, потому что у тебя занято было.

– Вот как? – Росляков сразу решил для себя, что отец приезжает совсем не ко времени.

– Ты не рад?

– Почему же не рад. Я рад, я очень рад, просто очень. Хотя, честно говоря, я даже забыл, как отец выглядит. Ведь мы не виделись… Сколько же лет мы с ним не виделись?

– Это не важно. Кажется, твой отец плохо себя чувствует, он, кажется, серьезно заболел. Так я поняла. Впрочем, болезнь – вполне закономерный итог той жизни, которую он вел. В Москве он хочет показаться каким-то врачам, ему дали направление. Видимо, он остановится у тебя.

– У меня? В квартире у меня?

– Где же еще? Он небогатый человек, чтобы по гостиницам ночевать.

– А может, пусть у вас пока поживет, ну, хотя бы первое время?

– С какой стати ему жить у нас? Я против. И Николай Егорович будет возражать. Он ученый человек, профессор, он должен отдыхать после работы, ему нужно уединение, покой, а тут твой отец с сомнительными болячками. Нет, об этом и речи быть не может.

– Мне кажется, Николай Егорович как раз возражать не будет.

– Петя, это не предмет для обсуждения. Виктор Иванович твой отец, мне он никто, бывший муж – и только. И потом, почему Николай Егорович должен страдать, если твоему отцу нездоровится? Если у тебя в квартире как всегда не убрано, я могу приехать и убраться. Мне приехать?

– Нет, не надо приезжать, – встрепенулся Росляков. – У меня тут как раз все нормально. Как раз с работы пришел и думаю, чем бы заняться… И взялся за уборку. Решил все освежить, ну, пропылесосить и вообще посуду помыть. То есть, уже помыл, сейчас пыль со шкафа вытираю. Тряпочкой.

– На тебя это не похоже, – Галина Павловна назвала номер и время прибытия поезда. – Запиши. Ну, хорошо, ты хоть отца встретишь?

– Постараюсь, если смогу, точно не знаю, – сказал Росляков. – Время неудобное, могут с работы не отпустить. Но постараюсь отпроситься.

– Ты уж постарайся.

Галина Павловна, видимо, недовольная разговором, бросила трубку.

Росляков тоже опустил трубку, но тут же снял её, повертел в руках и снова положил на место. «Сейчас же, немедленно звоню в милицию, пусть приезжают, пусть задают любые вопросы на засыпку, пусть все будет, как будет», – решил он. В конце концов, он не может отвечать за каждого сумасшедшего, в воспаленную голову которого взбрело кончить счеты с жизнью на чужой кухне.

Деликатные люди для таких целей снимают гостиничный номер. А дальше по программе. Для начала нанимают красивую проститутку, затем выпивают перед кончиной бутылку хорошего вина, выкуривают дорогую сигару, пишут в адрес администрации записку с извинениями, намыливают бельевую веревку – все красиво, благородно и чисто. А тут, напакостил в чужой квартире… Хорошо хоть стрелял в висок, а не рот, не в небо, не в шею, хорошо хоть мозги себе не вышиб, полбашки не снес, иначе можно было утонуть в крови этого Овечкина, крупный мужик, и жидкости в нем много. А тут лужа небольшая, так, лужица…

Интересно, остался ли ещё в пачке стиральный порошок? Кровь легко смоется с кафельных плиток пола. А тело этого придурка в багажнике «Жигулей» можно вывести будущей ночью, скажем, за город или на Лосиный остров, или на худой конец в Измайловский парк. Там избавиться от груза, заодно выбросить и верхнюю одежду, ратиновое пальто, шарф и меховую шапку. И, разумеется, пистолет. Но Росляков этого не сделает, он вызовет милицию, ответит на все вопросы, а там пусть разбираются, пусть выясняют, как там у них это называется? Ну, мотивы или что-то в этом роде. Решено, он звонит в милицию. Окончательно и бесповоротно – решено.

Росляков упругой волевой походкой прошел на кухню, стараясь не смотреть в лицо покойника, ухватившись за щиколотки, задрал ноги Овечкина вверх. Пятясь спиной, потянул тело за собой в коридор. Открыв ногой дверь ванны, он сделал остановку, не выпуская из рук щиколотки Овечкина, наклонил голову и стер плечом со лба неожиданно проступившую испарину.

Упираясь ногами в пол, он доволок тело до ванной, ослабив хватку, бросил ноги и перевел дыхание. «Да, ты, Овечкин, тяжелый, как корова», – произнес он вслух, подошел к раковине и, пустив воду, снова вымыл руки. «Хорошо бы его расчленить, так сказать, для компактности, – вслух сказал Росляков, сам не понимая, шутит он или рассуждает серьезно. – Да, интересная картина, достойная пера великих живописцев: „Корреспондент столичной газеты Росляков расчленяет в ванной предпринимателя Овечкина“. Росляков нервно хихикнул. „Боже мой, неужели я делаю это? – он прыснул на лицо холодной воды и честно ответил самому себе. – Да, я это делаю. Дикий факт, но это факт. Только вот расчленить господина Овечкина я, увы, не смогу. Пожалуй, на эту операцию духу не хватит“. Росляков снова захихикал, показалось, мышцы лица свело судорогой.

Он присел на корточки сзади тела, сцепил пальцы рук замком на груди Овечкина, распрямившись, приподнял тело за плечи, перевалил его через бортик ванной. «Вот здесь, в ванной, пока и посиди, до лучших времен», – Росляков перевел дыхание.

Он погасил в ванной свет, прошел на кухню и, устроившись на стуле, сунул в рот сигарету. Покатал ладонью по столу пистолетные патроны, стряхнул пепел мимо морской раковины, служившей пепельницей. На спинке второго стула висел темно синий пиджак Овечкина, только сегодня оставленный здесь своим покойным хозяином. Росляков, протянув руку, пошарил в одном внутреннем кармане, затем в другом, выложил на стол бумажник, перьевую ручку, новую, видимо, недавно начатую записную книжку. Больше ничего, только полупустой пакетик орешков. Росляков задумчиво полистал записную книжку и отложил её в сторону. «Что же мне с тобой делать, Овечкин?» – Росляков вытащил из пачки новую сигарету. «Что же мне делать с тобой, дорогой мой человек?» – Росляков готов был истерически в голос рассмеяться или, напротив, разрыдаться от бессилия, от невозможности что-либо исправить.

Но ничего исправить Росляков не мог.

Глава третья

Люди расходились с кладбища, спеша укрыться от пронзительного ветра и снега в теплом автобусе, приткнувшимся возле распахнутых настежь ворот. Марьясов, поправляя ленты на венках, дольше других задержался у свежей могилы своего бывшего водителя и порученца Лысенкова. Наконец, Марьясов, завершая церемонию прощания на высокой ноте, утробно высморкался в большой свежий платок, стер со щеки холодную слезинку и отошел от могилы. Выйдя на центральную аллею, он зашагал размашисто и так скоро, что пресс-секретарь Павел Куницын, то и дело оступаясь на ровном месте, скользя по снегу гладкими подошвами модных башмаков, едва поспевал за начальником. Миновав кладбищенскую церковь и наполовину утонувшую в снегу часовенку, Марьясов нагнал женщину в шубе и черном платке поверх меховой шапки, неторопливо бредущую к выходу, тронул её за плечо.

– Вера Ивановна, на минуточку, – Марьясов снял перчатки, сунул их в карманы пальто. – Только хотел сказать, что на поминки не поеду.

– Как же так? – старшая сестра Лысенкова глядела на него снизу вверх мутными от слез глазами. – А я на вас так надеялась. Вы ведь Сережин начальник… Сколько лет вместе проработали…

– В Москву срочно вызывают по делам, – Марьясов печально покачал головой. – Его смерть мои дела не отменяет.

– Жалко, как жалко, – Лысенкова, кажется, готова была снова разрыдаться. – Помянули бы по-человечески, да и ехали…

– Мы его обязательно помянем промеж своих, – пообещал Марьясов. – А так я ведь сделал все, что мог. Вы на меня не в обиде?

– Что вы, что вы, – женщина сгибала и разгибала короткие красные пальцы, похожие на крабовые клешни. – Вы и с похоронами похлопотали, и зал, кафе это для поминок арендовали, и деньгами…

– Вот и ладно, что не обижаетесь, – кивнул Марьясов. – Жалко Сергея, так жалко, что сердце разрывается, – Марьясов приложил ладонь к груди. – Давно известно, что смерть лучших из нас выбирает.

– Лучших она выбирает, – неожиданно передразнила женщина и шмыгнула носом. – Был бы трезвый той ночью, так и жил бы себе. А он напился, да ещё канистру с бензином зачем-то в дом приволок. Лучших… Нечего было пить. Такаю смерть страшную себе выбрал.

– Я разговаривал с экспертом, – Марьясов нахмурился, словно давая понять, как трудно ему сейчас говорить о подробностях гибели близкого человека. – Так вот, он объяснил, что Сережа, видимо, сперва задохнулся угарным газом, а потом уж сгорел. Уже мертвый. Умер он безболезненно, как уснул.

– Спасибо вам.

Женщина попыталась обнять Марьясова обеими руками, но тот ловко ускользнул от объятий, отступил на шаг и каблуком сапога отдавил ногу безмолвно стоявшему за его спиной пресс-секретарю. Куницын тихо охнул, выразительно поморщился и стал сосредоточено растирать пальцами кончик покрасневшего носа.

– Я лишь долг свой выполнил. А чужого горя не бывает.

– Не бывает чужого горя, – взахлеб подхватила Лысенкова.

– Не был мне Сережа чужим человеком, он как сын мне, как брат. А, что говорить… Словами этого все равно не выразить, не передать этого словами, и слезами не выплакать, – Марьясов шлепнул себя ладонью по груди, словно перешибая стоны, рвавшиеся из этой самой груди. – Да, такое горе, – Марьясов смахнул с правого глаза снежинку.

Он замолчал, решив, что насчет сына и брата, которым ему якобы доводился покойный Лысенков, он явно перегнул палку, переусердствовал в образном красноречии до смешного. И вообще вся эта слезливая патетика совершенно ни к чему, только вреда наделаешь. Как бы эта клуша, сестра Лысенкова, не приняла его слова за чистую монету и не стала приставать со всякими глупыми просьбами. Видимо, чего-чего, а всяких просьб у неё скопилось немало, мешок целый. Впрочем, плевать на нее. Грустными глазами он осмотрел высокие наросты сугробов на могилах. Изо рта, словно сама светлая душа, вылетело и исчезло голубое облачко пара.

– Спасибо вам, – повторила Лысенкова.

Марьясов кивнул головой и, сопровождаемый отставшим на полшага Куницыным, быстро зашагал к машине.

* * * *

По делам в Москву Марьясов, разумеется, не собирался, с кладбища он покатил в выкупленный под офис особняк на улице пионера Воронова. Войдя с мороза в помещение, ещё хранившее после ремонта запах масляной краски и обойного клея, Марьясов разрумянился, попросил принести в кабинет крепкого чая с лимоном и бутерброды. Куницын, до костей промерзший на кладбище и рассчитывавший разделить скромную трапезу начальника, засуетился, принимая у того пальто и меховую шапку, пристроил одежду в стенном шкафу и, отдышавшись после трудов, развалился на диванчике в уголке кабинета. Секретарь принесла и составила с подноса на низкий журнальный столик чай, печенье и бутерброды.

– Можно?
<< 1 2 3 4 5 6 7 8 ... 16 >>
На страницу:
4 из 16