Брызги первых дождей. Невыдуманные истории

Ночь приближалась. Немного похолодало, и стал поддувать легкий, но препротивный из-за своей температуры ветерок. Начальник приказал – спать и полез в палатку, распределив на первые два часа дежурных по паре на час: Баяновка рядом, а кто, что там – кто его знает. А рюкзаки на улице и т. д. и т. п. Все, короче, правильно. Мы попали дежурить с часу до двух ночи, а перед нами – Лена с Наташкой, у которых было некоторое настроение для бесед. Мы немного поговорили, и около половины одиннадцатого они залезли спать. Мы спать не хотели, да и углубляться в спальник, где мерзли Эдик с Сашей, не допущенные до лучшего места, не было желания.

Ирина со Степой дежурили, жгли на соседней березе шахтерку – мыли посуду. Вот чудики, нет чтобы экономить электричество, которое нужно будет еще целую неделю[55 - Шахтерка «садилась» часов за пять, фонарики на батарейках – за час.], подтащились бы к костру поближе – да и теплее у него. Помыли. Степан уселся сушить резинки Ирины, я сушил валенки Кости, в которых он сегодня походил весь день. Не шибко веселое было занятие, если учесть, что литра два воды в них было. Сидели и тихонько беседовали на не помню уже какие темы, изредка отходили искать в темноте пеньки, или сучки, или что другое горящее, но поиски, как правило, были безуспешны. Если бы просто темнота, то еще ничего, а то над баяновской автобазой засветили здоровенной мощности осветитель, и он прилично слепил глаза.

На огонек прибегали парами и более местные собаки и живо интересовались нашим бытом. Молодежь их шугала, кидала дефицитными сучками; мы с Виткой мирно с ними беседовали и в конце концов договорились, что они после часа уже не появлялись.

Время шло. Валенки сохли, портянки я уже мимоходом высушил. В гости пришли соседи – пермяки, трое юношей: два – десятый класс, один – девятый[56 - Тоже в зимнем лыжном походе. Я к тому, что наша группа не представляла собой ничего уникального – в весенние каникулы тысячи детей направлялись в леса и сугробы, без всяких договоров с родителями (достаточно «ладно, иди»), Роспотреб- и прочих надзоров, медицинского сопровожения при переезде более четырех часов и запретов почему-то ехать ночью на автобусе. В общем, без всякой современной дури, якобы продиктованной заботой государства о безопасности детей (которым через год в армию).]. Мы тихонько посидели, и пришло время будить следующих дежурных, что Степа, забираясь спать, и сделал. Вылезла Наташка, страшненькая после часа сна, и Ленка – не лучше. Полязгивая зубами, присели у костра на заранее принесенные нами чурки. Пригрелись. Почти одновременно вылезла Юля по причине неумения спать в тесном спальнике. Странные люди – готовы не спать, поджариваться со стороны костра и подмерзать – с другой, только бы не пихаться в спальнике. Тут мораль одна: спать захочешь – и стоя уснешь.

Пермяки с малоскрываемой тоской посматривали на наших девушек, ибо группа у них была моноандрическая.

Кто-то предложил поиграть в откровенности. Смысл игры такой, что в кругу кто-нибудь называет первое попавшееся число, это количество отсчитывают по часовой стрелке и тому, на кого попадет, называвший вопрос задает вопрос, считается, что любой, и отвечать надо только искренне. В принципе, игра ничего, только играть надо ограниченным кругом, только свои, и система распределения вопросов должна быть другая, ибо в кругу до десяти человек (а больше-то и не надо) каждый элементарно просчитывается, и получается, что вопрос задаешь тому, кому захочешь, только скрывая это. Какая уж тут откровенность, если с невинным видом говоришь «пятнадцать» и твердо заранее знаешь, у кого и что будешь спрашивать.

Эта игра гостей наших укачала. В самом деле, что спрашивать у незнакомых людей? Имя – фамилию? Смех. Одно было развлечение – около половины второго подъехали два баяновских камикадзе на мотоциклах, один – без света, постояли десять минут у костра. При их приближении я аккуратно нащупал и придвинул поближе к себе топор, но ожидания не оправдались[57 - А если б оправдались, никакого толку от топора в моей руке не было бы.]. Мирные гости попадись.

Играючи, к концу игры, я уже весьма приблизительно соображал, что и как спрашивать, и мои вопросы остротой не блистали. Витка все спрашивал интересные вещи, но это я уже плохо помню. Осталось в памяти, что Наташка здорово смущалась после некоторых вопросов, и только. Но ей, как мне показалось, такая игра в таком обществе понравилась.

Пришло время – полезли спать, все четверо: девчонки продежурили и наше время в беседах и прочих занятиях. К концу дежурства постепенно, как всегда от бессонницы, появились истерические смешки, а как сунулись в палатку, такая веселость нас обуяла, что начали ржать по мелочам, но громко. Люди стали протестовать, но нам было все равно, особенно когда мы при виде спальников вспомнили пикантный факт, что Слава изъял Сашку от Нади и примостился туда сам. Сей факт породил длительное обсуждение у костра и маленькие громкие шпильки, которые фигранты, без сомнения, слышали. Лена с Наташей залезаючи полушепотом и в легальных выражениях костерили соседей за холод в спальнике. Мы не ругались, хотя в нашем тоже было весьма прохладно. Эдик покойно мерз с внутреннего края. Сашка, изгнанный и тем до момента усыпания обиженный, свернулся буквой ? (зю) и занял полспальника, открыв огромные отверстия для входа свежего очень холодного воздуха. Это мы быстро преодолели, свернув Сашу раза в четыре, и влезли, смеясь непотребно, в том числе от надвигающейся опасности дать дуба. Но и это we’ll overcome, ибо как я подкатился к Витьке под спину и подмял спальник, чтобы не тратить на соседей лишних мегаджоулей, мне все стало до луны тропина, и на ближайшие три с четвертью часа (а подъем намечался в 5:30 утра) выключился я без снов и забот.

День 3. 25 марта 1988 г., пятница

Утро было тяжелое – поспали всего около четырех часов. К шести часам, по уму, надо было попасть на автобазу, чтобы попытаться еще раз провернуть то, что кэп пытался сделать весь долгий вечер – найти машину до Крива Сосьвинского, сорок с лишним километров, которые совершенно незачем идти пешком.

Перво-наперво Влад оттянул нас за то, что посмели напоить себя и пермяков чаем. Чая завхозша, чтобы, так было сказано, не нести лишнего (!), взяла вобрез. Кэп был пасмурен и вообще не в духе. Его обычное спокойствие спокойно переходило в мирное недовольство всем окружающим. Ирина, которая вечером информировала нас, что чай остался лишний (естественно, мы этому очень мало поверили, но восприняли ночью с радостью: чай у костра – первое дело!), ходила по струнке, осознавая (быть может) свою вину. Тоскливее всех выглядел Эдик. Он ходил кругами около костра, отогреваясь, и, сначала в ноющем духе, а потом все увереннее и увереннее утверждая, что сегодня замерз и на следующую ночь полезет спать к девчонкам. Я, каюсь, ехидно высказывал сомнения в жизнеспособности такого варианта, отчего тотк с еще большей наружной уверенностью бегал и декламировал. Бог с ним, но сомнения у меня были искренни. Впоследствии оказалось, что я не ошибся.

Что-то съели, что-то испили. Кэп злился: время шло, а неорганизованный народ никак не мог собраться. Особая проблема была с веревками. Когда ставили палатку, я собрал дефицитные веревочки со всех, ибо много их надо было, и теперь туристы бегали и спрашивали, а и чем же привязать пену или спальник[58 - Это говорит о том, что снаряжение в поход было подготовлено плохо – «Зиму» еще дома кто-то должен был укомплектовать оттяжками, а руководитель – проверить.]. Ситуация была, с одной стороны, комичной, с другой же стороны, нужная машина могла уйти и без нас. Для привлечения к нам внимания шоферов и на другие нужды народного хозяйства кэп припас три поллитры[59 - Водка продавалась по талонам, одна бутылка на совершеннолетнего в месяц. Отоварить талон было можно в одном магазине на окраине Березников в дикой давке и очереди, потому что хватало не всем. Так что три буылки, две из которых мы на свои талоны отоварили и привезли из Москвы, были существенным капиталом. Во многих случаях более важны и более действенным, чем деньги.]. Еще в поезде, Витька во вверенной ему на время сетку с курами обнаружил искомую емкость и под наши с Сергеем смешки засунул к себе в рюкзак, для неразбиваемости упаковав бутылку в свои шерстяные носки. После этого мы долго изгалялись по поводу «носка», и мало кто мог сообразить, что же это за носок такой необыкновенный. Теперь носок был переложен поближе и готов к употреблению.

Тренировка – залог успеха. Даже я, е говоря уж о кэпе, успел упаковать свой рюкзак, собрать палатку, помочь Косте увязать спальник, а люди все еще терли тарелки снегом. Мне было все равно, но руковод кипел. Про себя, правда.

Пришли на базу. Тишина. Изредка раздается рев, из гаража вылетает машина и, не спрашивая, не подвезти ли нас, улепетывает в неизвестном направлении. А утро холодное, и дует ветерок, а оделся я (и не только я) с расчетом на переход, чтобы жарко не было[60 - Да особо и не во что было одеваться. Пуховки были у отдельных счастливчиков или тек, кто был в состоянии а) достать нужную ткань, б) сшить самому себе, в) заполнить пухом или где-то добытыми обрезками синтепона. Остальные отделывались болоньевыми курточками на ватине, ватниками, я в этот поход ходил в суконке и т. п. То есть при внезапной задержке на холоде вытащить из клапана и накинуть жилетик было вообще нереально.]. Жарко и не было.

Мужичонка из местных, что разговаривал с кэпом, набивал себе цену. И машины-то не туда идут, и не так везут, и шоферы – пьянь, и начальство – дрянь… Кэп терпеливо ждал, несмотря на то, что я пару раз подлез к нему с предложением выходить пешком, довольно-таки дурацким, как я потом уразумел[61 - Совершенно, крайне, несуразно дурацким. Значительно лучше плохо ездить, чем хорошо ходить. Наш лозунг не «победа любой ценой», а «победа, недорого» (С).].

Внутри холодало оттого, что снаружи не теплело. Молодежь начала греться движением, да так буйно, что я опротестовал пару раз эту затею – на нас поглядывали косо, и кроме всего прочего, вполне мог найтись шофер, идущий на Крив, которому мы бы просто не понравились. А может быть просто дала себя знать моя довольно глупая привычка казаться спокойнее и сдержаннее, чем есть на самом деле. Иногда можно бы и порезвиться, а вот…

Короче, люди резвились, две пермяцкие группы глядели на них с долей оторопи, а я ходил кругами, поглядывая на дверь диспетчерской, куда то и дело скрывался Влад. Когда я сближался с Витькой, который тоже не принимал участия в забавах, мы обменивались мнениями о том, скоро ли придется помогать выносить начальника ногами вперед, буде он надоест аборигенам.

Но тот вышел сам со своим на англо-японский манер непроницаемым лицом. На расспросы отвечал типа «там посмотрим». Вышел и мужичок, набивавший цену.

– Борода вам, ребята, – сказал он и пояснил, что «борода» не совсем, вон идет самый главный, тощой и опухший после вчерашнего, начальник. Ежели он того, то борода, а ежели не того, то может и дать, а может и не дать. Влад, заслоняя плечами и начальника, и мужичка, скрылся в диспетчерской. За ним зашли два пермских руковода.

Мерзнуть надоело, и мы пошли в обогреваемую курилку, где пермяки резались в домино. Помнится, я, удачно присев на край лавочки и сдвинув пару конкурентов, умудрился заснуть и проспал минут десять, но тут вбежал кто-то и радостно завопил, что машина есть. Выбежали. Погрузка уже шла полным ходом в ЗИЛ-157 с небольшим кумганом. ЗИЛку предстояло везти тридцать человек сорок километров. Я тихо посомневался в его возможностях и полез вовнутрь.

Расположился я не совсем удачно. На мне сидел десятиклассник Сережа, завхоз пермяков. Его основание в твердости и остроте не уступало моим коленям. Страдали от этого мы оба. На Сереже сверху сидел наш Саша. Он не страдал: его зад гасил импульс от сережиных коленей запросто, просто вследствие своего объема. Остальные расселись кто как, кто и в более удачных вариантах. Поскольку мы ужались как следует, пермяки третьей группы сидели даже с комфортом, поодиночке. Сергей, зная слабость своего вестибулярного аппарата, примостился поближе к двери.

Опыт езды в тряских, темных и душных машинах у туристов ГКШ есть. Чтобы не укачивало и не смущало, безо всякого смущения надо орать песни без остановки, смеяться, дурить – все, что угодно, только не сидеть и не ждать, когда к горлу подкатит комок. Конечно, в ЗИЛке было не до гитары, но орали мы на славу. Пермяки лупились изумленно, а Сережа, который уже пообвык с нами, посидев ночью у костра, вошел от чего-то в экстаз и начал подпрыгивать на мне дополнительно к тому, что машину бросало. Я страдал и подтягивал.

Потом на каком-то особо большом ухабе Сережа подлетел вместе с Сашкой настолько, что за время их возвращения я успел обдумать и привести в действие план, состоявший в следующем: подпрыгнул посильнее, воспарил над кучей рюкзаков, а потом рухнул на нее. Не скажу, чтобы поза была особо удобной, но зато сверху – никого. Лежать на роге «Ермака» было невозможно, я скрючился и сел. Сережа оценил ситуацию и вышвырнул Сашку вслед за мной. Тот упал удобнее и откатился к окну, размером 15 на 20 сантиметров, где и лежал, перехватывая весь поступавший кислород.

ЗИЛок ехал немилосердно. В фургоне скоро нечем стало дышать, хотя изредка приоткрывали дверь, строго следя, чтобы Сергей, уже позеленевший, не вылетел наружу. В наиболее активные элементы все пели и балагурили. Вспомнили передачи советского и made in nenashe радио и, в меру способностей, подстраивали под них известные песни, а когда песня надоедала, Надежда громовым голосом извещала: «Помехи!», и все хрипели-трещали-скрежетали, изображая, как доблестные радиотехнические службы накрывают всяческие империалистические волны качественным глушением. Интересный метод. Вообще-то в штабе принято допевать начатую песню до конца, и часто бывает, что она уж и надоест десять раз, а ее все тянут. А тут – «Помехи!» – КХГРРГГКХГРКГХ… С другой стороны, когда устали после часа езды и слишком часто стали обращаться к помощи помех, все быстро скисли, и наиболее бодрые с тоской и тревогой оглядывали зеленеющих окружающих, прикидывая, куда отскакивать, если что. Впрочем, как известно, если что, то начинается цепная реакция, и тут… Я бы на верхотуре еще, может быть, и уцелел…

К концу полуторачасового пути смешно мне уже не было, и только великая пятая основная сила, которой не ведают физики (стадное чувство), поддерживало дух туристов и мой, в том числе, на допустимом уровне. Ведь, с одной стороны, в заповедях штабиста[62 - Совершенно отличающихся от известных десяти заповедей.] написано: дави стадное чувство, всегда имей свое мнение. С другой стороны – иногда своего мнения лучше бывает не иметь, тогда, когда стадное чувство принимает форму коллективного мышления, «закона джунглей». Или когда «стадо» полагает, что надо, все-таки, держаться и не раскисать, как в этом случае[63 - А ведь удивительно. Одним из принципов комсомола был «демократичекий централим», подчинение меньшинства большинству. А в штабе вот такой волюнтаризм – впрочем, действовавший до известного предела.].

Машина вильнула в сторону, затормозила так, что я чуть не въехал на рюкзачный монблан, и встала. Сначала, после тряски, и не дошло, потом поняли – приехали. Вылезли, выпотрошили фургон от рюкзаков, шофер сказал – ни пуха, его послали к черту, и он уехал. Третий мост, задний, почему-то вращался медленнее первых двух: интересно, как он нас вообще довез?

День, на нашу голову, разгулялся. Светило яркое утреннее солнышко – время подходило к одиннадцати часам, небо нежно голубело, и было уже не так холодно, не дуло. Может быть потому, что отъехали на сорок километров, а в предгорьях это совсем немало. Руководы сходили «до ветра», заодно посмотрели лыжню и приказали – встать на лыжи.

Пермяки собрались минут на пятнадцать раньше и лихо ушли – первая пермская группа, с завхозом Сережей. Они собирались, не доходя до Сольвы, завернуть на перевал Ходовой и уйти в Пермскую область. Вторая группа решила идти с нами вместе до Сольвы. Собирались они еще хуже нас.

Между делом я спросил Влада, а отдал ли он «носок». Оказалось, нет. Начальник после вчерашнего пришел на работу с головной болью и тряскими руками и сказал, с трудом шевеля языком:

– Дать им машину; десятку сверх путевки – мне, десятку шоферу, и пусть проваливают.

Путевка до Крива тоже стоила червонец, так что с группы вышло всего ничего[64 - Да как сказать. Купе от Перми до Москвы стоило 20 рублей, 10 – для студента или школьника, буханка хлеба 16—20 копеек, проезд в городском транспорте от 3 (трамвай) до 6 (автобус) копеек. С другой стороны на момент корректировки книги вахтовка вполне может стоить порядка тысячи рублей за километр, так что могло и 40 тысяч за такую поездку выйти, то есть две средние зарплаты. А тогда средняя зарплата была все же больше ста рублей, да и поборов было меньше.], и носок цел, если не разбился.

Начальник задержался – лыжи Нади, взятые на время у Надежды Ивановны, капризничали, некоторые личности еще не приготовились, и вперед, по лыжне первой пермской группы, героически пошла Татьяна.

На лыжах я не стоял давненько, кроме легкой пробежки месяц назад по Измайлову, и не скажу, чтобы ходьба с самого начала доставила мне удовольствие. Однако, были такие, кому, по объективным причинам, она доставила еще меньше радости, хотя рюкзаки самые приличные, после кэпа, были у нас с Витей, а у меня еще и кинокамера на шее болталась, так и призывая согнуться и постоять… согнувшись.

Таня остановилась – лыжня пропала. Совместными усилиями догадались, что пермяки пошли по Сольве, речке со светлым, изумрудно-зеленым и, на вид, очень непрочным льдом. Немного поколебавшись, решились идти по реке. Все равно руководителя не было рядом и спросить было не у кого. Выбрали на всякий случай интервал метров пять, пошли.

Ходьба напоминала блиставший некогда номер фигуриста Игоря Бобрина «пьяница на катке». Наибольшие усилия уходили не на перемещение, а на то, чтобы удерживать лыжи от расползания, себя – от отклонения с курса. Не у всех получалось: Серега шел тяжеловато, а Юлька все грозилась свалиться. А встать из положения лежа со льда, когда на ногах – лыжи, это проблема. Это генерал на себе проверял.

Свернули с реки. Доска с надписью «Заповедник Денежкин камень…» и дальше в том же духе, изрядно побитая из ружей[65 - Замечу, что ни о каком платном входе в заповедник и речи не было. Даже о «добровольных взносах на нужды». Да и печать МКК существенно облегчала процесс общения с егерями (это же печать!)]. От доски в лес широкая дорога, на нее ушли пермяки, и те, и другие, а мы встали ждать руковода с Надей. Остановка была своевременная – километра полтора всего прошли, а у меня, например, появилась уже мысль о том, как бы поскорее закончить этот переход. Бледно, вернее, наоборот, чересчур румяно, смотрелись отдельные личности вроде Юли и Кости, да и все были не прочь отдохнуть. Поскольку это был первый день, что такое – десять километров на лыжах по плохой дороге мало кто мог себе представить ясно, я так не мог, а поскольку шли (и стояли) уже час с небольшим, у наименее сообразительной части народа появились мысли – а может, уже половину прошли? Santa simplicitas!

Появился Влад. Он «пас» Надежду, которая шла очень тяжело. И так-то, я подозреваю, не ходок она, да лыжи у нее барахлили. Она шла, поминутно приостанавливаясь, выпрямляясь, будто спина ноет, охая и снова делая шаг за шагом. Мы наблюдали это и вовсю отдыхали. Первая усталость сбегала с плеч и спины на лыжи и дальше – в начавший уже таять под теплыми яркими солнечными лучами снег. Без очков не совсем приятно было щуриться на белый свет. Юлька догадалась – сложила очки на самое дно рюкзака и уверяла, что они ей ни к чему, хотя лыжню не видно от блеска. Костя стоял и кряхтел под своим пудом, пока ему настоятельно не посоветовали его снять. Степа кому-то починял рюкзак или лыжу. Сергей в голос «хвалил» свои надежные почти что горнолыжные крепления, так что снег слетал с близвисящих сосновых веток.

Странное дело – у нас, даже на нашей широте, преобладает еловый лес, а тут, на целых полтора градуса севернее, в основном, сосенки и промеж – всякая лиственность и лиственницы, не соль ровные, как на Североуральской аллее, но все же красивые, с набухающими уже почками.

Кэп подошел, постоял, вдохнул покрепче и скомандовал – ходу. Идти по дороге, что сворачивает от реки в лес, до самой Сольвы, не ошибешься. И то хлеб, а то почнет Татьяна смотреть – куда идти, еще в Баяновку вернемся…

Пошли. Я выпустил вперед почти всех по причине собственного большого «умения» ходить на лыжах. Сзади остались только начальник с Надеждой.

Сначала шли кучно, что-то около пяти минут, потом начали растягиваться. Кто побыстрее, во главе с Витькой, уходили вперед. Сергея с Юлей я скоро догнал. Оглядываясь назад, видел, что Надюша совсем скисла. Ужо намается с ней кэп.

Минут через тридцать я, что называется, врубился. Известно, что самое главное – не видеть ничего, кроме трех метров дороги впереди себя, не думать ни о чем вообще и двигать конечностями ритмично, тогда идти будет легко, пойдешь автоматически, меньше уставая. Идя так, догнал Таню. На мокрой лыжне ее буковые «Бескиды» стали давать отдачу, и идти стало невесело. Мои, божьим попущением плохо, бугристо, смоленные, большой отдачи не давали. Но и вперед не ехали.

Поворот. Дорога, нитка плохой, разбитой лыжни по следу «Бурана». Сосны. Небо. Поворот. Дорога. Сидят туристы, свои. Отдыхают. Иришка весела – интересно, какой у нее рюкзак? Наташка говорит, что на лыжах ей больше нравится, чем пешком – что-то по ней не заметно. Степа улыбается. Через силу, похоже. Эдик спрашивает, что делать, чтобы «Ермак» не тер спину. Святая простота… Про себя думаю – носи пионерский прыщик, отвечаю что-то невнятное. Наташка раздает аскорбинки – и то хлеб. Сережа напряженно соображает, что бы сделать с лыжами. Сашка, как всегда, бодр и весел, относительно остальных.

На переходе от машины к Сольве

Виктора нет: решил уйти вперед. Немного поспорив, догонит ли он пермяков, заметил, что тот вернулся и стоит на повороте метрах в четырехстах. Решил пойти с ним, оторваться от основных масс.

Дойдя до него – он стоял и ждал – с удивлением заметил, что за мной топает Коля Попов. Ладно, поглядим на тебя опосля, я думаю, толпа нас не догонит.

Сколько переходов шли дальше – трудно вспомнить. Витка сразу повернулся и навострил лыжи так, что я еле стал поспевать, а Коля отстал. Я сказал – притормози, он проконстатировал и продолжал двигаться тем же ходом. Ладно, бог даст, не скисну.

Что врубилось в память надолго, это совершенно фантастическое небо, настолько синее, что страшно было смотреть в него, казалось, что земля переворачивается, и можно упасть туда, в глубину невозможную. Сосны, пока смотришь в небо, казалось, отливали резким медным светом, их зелень чернела и пропадала, растворяясь в бездонной сини…

Вышли на поворот – впереди что-то виднеется. Решили, что догнали первую пермскую группу – вторую мы уже давно оставили сзади, они проводили нас недобрыми, а может, просто донельзя уставшими взглядами. Остановились, думали – пусть себе посидят и идут, не будем гоняться. Коля уже выглядел не лучшим образом, да и у меня припекало внутри. Обтер лицо снегом, жестким, как битый лед – полегчало.