Десять лет походов спустя. Размышления над походным фотоальбомом

– Ну ты че с десятки пик-то не пошел! У тебя же ещё валет с тузом и три козыря! – от чего даже её флегматично спокойный сосед по спальнику время от времени порывался применить канделябр. Большой же уловил одну из немногих слабых ниточек и время от времени за неё иезуитски подергивал:

– Маленькая, я тебя сейчас поцелую!

Надо видеть ехидную и давно небритую физиономию Лёши, чтобы осознать, почему от такой угрозы Света на время стихала. Но период релаксации всё уменьшался и при очередном стащенном прикупе Алексей не стерпел. Сложил веер карт, сунул Большой и велел: «Держи!»

Карты держала завхоз. Нарушительницу спокойствия держали все остальные, кто за руки, кто за ноги. Бегемот неслабо придерживал её за губы и старательно отирался щетиной.

Вот так всегда. Держали все, а надулась она на меня. Конечно! На кого же ещё! Держал? Держал. Ржал? Ржал. Получи. Распишись. Выйди вон. Ах, не выходишь? Ну, тогда я вот наглухо завернусь в спальник, ноги положу в самое сырое место, чтоб мне хуже было, а зад расклячу на всё то, где вы играли.

Спальник от намокания спасли. Попку легким направляющим пинком спровадили в угол. Безутешную девочку успокоил в объятиях добрый Маленький, правда, державший крепче всех, зато за ноги. Андрей привычно забрался в спальник на всю длину, и пуля закипела.

Вот не надо мне было заказывать те восемь! Скажем, если бы в прикупе ещё в козыря или в длинную, а то ни так, ни сяк, а до семи черв уже доторговался. Кабы семь крест, тогда…

И кому это интересно, хотел бы я знать? Мне? Мой-то глушайший проигрыш?! Ни в коем случае. Зарок: никаких картежных подробностей. Тем более, ни на одной фотографии азартные игры не запечатлены, вот и нечего их тут мусолить.

Так незаметно, час за часом, день пролетает. Вот уж белесый слабый свет скоро растает. Только слегка моргнешь, вздремнешь, вспомнишь случайно, как поливало день-деньской необычайно.

Песенка. Прямо как восемь лет назад, ощутив бескрайность Каменного Пояса и сопредельных «камушков», распевали мы с намеком на внезапность такого открытия:

Камушком по темечку,
Ножкой босой по лицу…
Камушки – не Денежкин,
Ножкой не измеришь,
Нагонишь тоску…

Что те шестьдесят километров по камушкам! Тут в заявке все двести тридцать, а проклятый дождь весь день, как заведенный. И чихать он хотел, что дым от костра туда-сюда к перемене погоды крутит, что облачность к земле прибивает и аж два раза за день мутным пятнышком сквозь него солнышко различить удалось, что ветер устойчивый и сильный, и всё в одну сторону – сдуть эту треклятую тучу давно должен… Сеет и сеет. Поливает и поливает. Хлещет. Капает. Мочит. Замочил до смерти. Какие там ещё синонимы? Голодать? Это не синоним. Ах, это чувство такое, вечно несвоевременное… Что ж, надо готовить ужин, ночь на пороге.

Мне велели – сиди. Справимся. Мне это понравилось, и мы дружно принялись писать пулю на троих, без «болвана», быть которым Маленькая не захотела. Через двадцать минут я забеспокоился. Через полчаса не утерпел и вылез.

Теперь растопыривали полы и матерились сразу два Лёши. За ночь и день природа столь щедро расточала водицу, что ею насквозь пропитались все бывшие когда-то горючими материалы вокруг. Что-что, а лесной пожар нам не грозил. Грозили либо потоп, либо перспектива спать впроголодь. Тщетной оказалась даже отчаянная попытка Большого интенсифицировать костер, бросив туда зажигалку с остатками газа. Зажигалка вместо ожидаемого взрыва пламени слабо пукнула голубоватым факелом, моментально снесенным ветром, и костерок снова погас.

Право, стоило посмотреть как я, с дрожью в руках и надменно-небрежной миной на лице, взялся им помочь! Ситуация не из приятных. Очевидно, что безнадега абсолютная: такие дрова не горят даже с керосином. Но костер нужен, как воздух, которого в этой воде остается всё меньше. Что делать? Правильно, тащить таблетку сухого горючего и внимательнейшим образом обшарить ближние лиственницы. Быть не может, чтобы под кронами не сховались от воды крошечные «спички». Наломать их. Не полениться, срезать кесарем влажную кору. Из имеющихся в той луже, где погибла зажигалка, веток отобрать хвойные, березки-рябинки во вторую очередь. Тоже ободрать. Ножом сделать заструги по всей длине на треть диаметра, почаще, почаще, не ленись. Кисель из золы сапогом сгрести в сторону, подложить крышку от консервной банки. Ах, чуть не забыл: в ремнаборе полный мешок огарков, специально, чтобы покапать стеарином на разгорающиеся веточки. Ну, кажется, арсенал весь налицо. Да будет свет, то есть огонь!

Возможно, были за десять-то лет костры, разведенные в условиях и похлеще этих. Не ручаюсь. Вот дальше, в этом же походе – были. И не везде там мне удавалось так артистично и внешне легко раскочегарить их. Но сегодня я оказался на высоте. Пых! Горит! Горит, родимый! Подзадником, подзадником ему помогай! Шмяк-шмяк-шмяк – по земле, чтобы в самый низ, в пекло! Теперь ветки, первую очередь, вторую очередь… всё надо делать быстро и вовремя. Уф. Вот теперь валите, Лёшки, чего хотите.

Пока готовился ужин, я даже пытался что-то подсушивать: то носки, то ботинки. Вдохновленный моим примером Большой пристроил свои хваленые кирзовые десантные шлепанцы к самому огоньку, да ещё сбегал, приволок хворосту, чтоб быстрее сохли… Они и высохли до состояния испанского сапога с легким дымком изнутри. Право дело, глубокого значения этого события и далеко идущих последствий в тот миг никто не просек.

Возиться с костром так заколебало, что на ночь не поленились как следует завалить остатки кострища горой сырья – авось, до утра протянет. Ночью было холодно, я спал плохо и всё прислушивался – шипит ли дождевая вода на костре. Поначалу шипела, потом я уснул, но и во сне не переставал убеждать себя, что нечего задницы отсиживать – рвать отсюда надо.

* * *

Если внимательно читать хронометраж, обнаружится, что поутру из палатки со мной ли, без меня ли Лёши выскакивали каждый день поочередно. Так и сегодня, расслышав писк будильника Маленький вообразил, что его очередь, и выкатился наружу. Я на секундочку блаженно смежил веки… и с трудом разлепил их через сорок минут, без десяти семь. Эк меня разобрало!

Но что это? Сквозь окружающий нас туман неистово прорываются языки костра! Батюшки, как же ему удалось раскочегарить его водиночку, ведь вчера втроем еле управились, и всю ночь поливало?

– А он горел, – лаконично пояснил Алексей и смылся за очередной порцией дров. У него уже начал проявляться талант добытчика, но оглядев принесенные сучки, я только головой покачал. Мотать надо отсюда: дрова дрянные, место так себе, время идет. Эй вы, там, в палатке, вам что – отдельное приглашение нужно?

Конечно, в первые сборы копошились на славу. Однако, дождик то и дело напоминал, что его отступление – дело, собственно, поправимое. Он время от времени подбрасывал пригоршни мелкой мрази, охотно влекомые пронзительным ветром. Ветер волок с собою и облака липкого тумана, до неузнаваемости искажающие местность. Весь этот антураж нисколько не располагал к длительным сборам, поэтому, когда стало ясно, что миску сколько не скреби, каши не прибавится, темп существенно увеличился.

На снимке героический Алексей Владимирович переодевает физкультурку. Рукава клетчатой рубашки закатаны по локоть, ему совсем не холодно… только шапочка надвинута на голову по самое не хочу. Лицо совсем не пышет удовольствием, ближе к наоборот. Светлана Алексеевна в серебрянке поверх штормовки с проклятиями упихивает что-то в свой станок. Мой «Алтай» громоздится неподалеку. Андрей только что разломал палатку, а Маленький спешно засовывает в гермомешок свою уникально теплую куртку, которой, к слову сказать, он за весь поход и трех раз не попользовался. Постоянно Светкам одалживал. Сзади, на том берегу ручья, ветер треплет и гнет лиственницы. Видно, как клубами проносится над памятным болотом всякая морось.

И вот торжественный миг. Согбенные Светы обреченно вышагивают за мной по тропинке, уронив взгляд долу. Следом – мужики. Желто-зеленые травы высеребрены влагой. Лес остался позади, верхушки последних деревьев немного торчат из-за склона, а сзади на Обе-Изе с темными россыпями лиственниц перемешаны белесые тальники и зеленоватые болота. Прошли уже целый переход. Я не рискнул, как предлагал Маленький, подняться вправо и продолжать позавчерашний путь, так как дожди, несомненно, ещё более напитали приветливые топи влагой. Преодолевать их не тянуло, поэтому сначала двинулись вдоль берега. Хотя наиболее очевидная траектория то скатывалась к самой воде, то взбиралась на невысокие ступеньки поодаль, идти было нетрудно. Шли быстро. Через двадцать минут Маленький заприметил на другом берегу выход тропки, но то ли не сообщил, то ли я не услышал. Ещё через пять минут и мне захотелось на тот бережок, без особых на то причин.

По человеческой мерке, любой зверь – идиот. Он не в состоянии сложить два и два, а тем более взять синус двадцати градусов. Он не знает геодезии и картографии, не пользуется огнем и мечом, не создает материальных ценностей. Но! В любом лесу этот чертов зверь твердо знает: чтобы придти вон туда, здесь лучше обойти, а там надо повернуть налево. Инстинкт.

Убедившись, что никакая учеба интеллекта не добавляет, я всё больше склонен доверять собственной интуиции. Она меня подводит, надо признаться, нередко, но рассудок – ещё чаще. Спрашивается: на кой ляд нам на правый берег, если левым на полкилометра короче? А вот: интуиция.

Преодолев по-мокрому Пальник-Ель, взобрался на крутяк и обнаружил там описанную выше тропку. Хорошо – по тропе в безлесной зоне можно двигаться значительно шустрее, чем по кустам.

Света Маленькая выкладываться не желала. Но и те усилия, которые она сочла возможным прикладывать, уже явственно проступили на её щеках. Лицо закрыто капюшоном, но я всё заметил и начал беспокоиться. По опыту прошлого года дружно постановили переходы меньше сорока минут не делать. При двадцатиминутных процент ходового времени от рабочего составляет порядка половины, а сил уходит немеряно. Парадокс – больше, чем при сорокаминутных. Однако, здесь сама тропа недвусмысленно намекнула, что пора досрочно пересидеть: круто повернула влево вверх по склону, в сторону проглядывающего сквозь тучи перевальчика.

Как говорил один знаменитый ориентировщик, никогда не беги быстрее, чем соображает твоя голова. Я объявил перекур и отправился вверх по тропке – соображать. В компании с Андреем отошли метров на двести и просекли, что стежка вьется вдоль правого истока Пальник-Еля, текущего с того перевальчика, то есть выходит на Дурную. Ну, а поскольку мы не дурные, то нам снова вниз к ручью, на тот берег и прямо, через великолепный снежник, первый на пути.

Удивил меня этот язык фирна, лежащий мало не на самой границе леса. Если сопоставить такую низкую границу нетаявших снегов с полным отсутствием зрелой черники в лесу и с полчищами насекомых, атаковавших нас позавчера, что получается? Правильно. Это уже случалось. В девяносто втором году на Северном Урале лето отсутствовало как таковое. Июнь перешел сразу в октябрь. Э-хе-хе…

Остальные снежнику обрадовались: экзотика! Конечно, для здоровья очень вредно вымочить ножки в ледяной воде и сразу впереться на фирн, но зато какое приподнятое настроение! На фотографиях все лица, подсвеченные снизу от снега, куда как довольнее, чем физиономии Лёшек, понуро перебредающих по колено ручей перед снежником. Пятки, правда, зябнут, зато как интересно!

На плато выше снежника обнаружилось скопище великолепных тальников. Какая густота! Какая частота! Какие упругие ветки, прямо готовые хлысты! А корни, корни – ух, наворочено, того гляди, запнешься, сам себе ступню оборвешь! Глаза бы не смотрели.

В зарослях тальников главное – угадать наилегчайший проход. Поскольку роста они примерно одного с человеком, а то и выше, высмотреть маршрут движения практически невозможно, как ни тяни шею. Приходится руководствоваться интуицией, изрядно исхлестанной и исцарапанной ветвями за компанию с мордой лица и прочими частями тела. Тут-то чутье и начинает изгаляться, подсовывая такие буреломы, что минут через десять наливаешься злостью выше шифера и прешь трактором, напролом, нимало не заботясь о тех, кого молотят некстати отпущенные тобой ветки. Так и Маленькая зело удачно перешагнула через один кустик, а Большой сзади взвыл не своим голосом: прилетело. Охальники долго хихикали.

За полчаса я спекся окончательно и снова схитрил. Мол, совсем в толк не возьму, куда нам, вы, ребята, постойте, я впереди пошукаю.

Алексеевна плелась в хвосте с конвоировавшими её Лёшками, хотя если по весу рюкзака судить – лететь бы ей в авангарде. Подошла, шмякнула оземь станок и «в бессилии» рухнула на груду составленных в козлы рюкзаков. Груда пошатнулась и распласталась бы, кабы не проворство Андрея и не мой поддерживающий пинок виновнице. Неудобно, стыдно так обращаться со взрослой девушкой, а что делать? Помогло: остаток передыха стояла смирно.

Вперед отбежали с Маленьким. Он упилил куда-то далеко в заросли, а мне повезло – увидел три травянистые плешки, разделенные только узкими полосками кустов. Очень, правда, мощных кустов. Ну, ничего. Прорвемся. Кажется, Лёша не пришел в восторг от того, что я результаты его разведки задвинул, но такова уж моя обязанность – принимать решения, неприятные для окружающих.

Светочка тоже обиделась за плюху. Ничего не сказала, зато весь следующий переход плелась еле-еле, изводя бедных Алеш. Вернее, бедного Алексея Борисовича, поскольку Алексей Владимирович, как только выкарабкались из хитросплетений тальника, рванул, аки реактивный и вскоре пристроился к идущим впереди скороходам. Маленький же стоически терпел большие выкрутасы Маленькой Светы и вел её отсюда и почти весь поход. Их чета слабо маячила на пределе видимости сзади. Мы вошли в границу облачности, и поле зрения сузилось метров до пятидесяти. Впереди также смутно проглядывала борзая тройка лидеров. Это мне не нравилось. Водораздел плоский, выраженного градиента не просматривается, заблудятся запросто. Да я и сам не очень-то представляю, в какой части лучше перепилить седло. Прошлый год проходили восточным бортом долины, там мне не приглянулось. Этим идем посередке, немножко к западу. Куда? Увидим. Важно сейчас не растерять друг друга в облачности. Эй, напильники, привал! Две Маленькие точки позади медленно начали приближаться.

Что ж такое, у Светланы Алексеевны опять настроение ниже уровня Мирового Океана. На сей раз к лучшему: как стронулись с места, она, наконец, ощутила легкость своего рюкзака и как втопила! Я – отстал. Ох уж мне эта Света! Когда надо шлепать дружно и кучно, отстает и нервирует товарищей. Когда товарищи приустали, удирает вперед и нервирует товарищей. Никакой деликатности.

Хотел бы я посмотреть на себя, кабы сразу после Усьвы восемьдесят шестого года меня взяли в пешую четверку!.. С любым, самым легким рюкзаком!.. Тут даже комментарии излишни. При самом мало-мальском воображении несложно представить, что.. Ну, нет. Самокритика – самокритикой, но наезжать на руководителя я, руководитель, не позволю. Даже себе.

Подыматься перестали. Начался спуск с небольшим уклоном вправо в долину нарождающегося ручейка. Слева замаячили первые елки. Справа непонятная сыпуха, переходящая в облако. Внизу сплошное молоко: ни зги не видать. Тут действительно пришлось призадуматься. Впереди должен располагаться здоровенный кар, истинных размеров которого я не помню, но по карте что-то километра три в поперечнике. А то и больше. После петляний в кустах угадать, в каком именно месте на входе в кар мы находимся очень проблематично. Поскольку перепиливать его по диаметру совсем ни к чему, возникает шальная идея держаться левого, западного, склона и не терять высоту. Если там есть какая-нибудь полочка, она выведет аккурат к Сывьинскому перевалу. Черт, хоть бы какую видимость!

Ветер меня услышал, коротко дунул, и на мгновение что-то приоткрылось. Странно, проступающее сквозь тучи белое пятно слишком близко. Не может этот кар быть таким узким! Там должны быть два ручья, наш – второй… Наверное, это кусочек отрога между ручьями. Чтоб тому географу, который занимался генерализацией карты… Нет на ней этого отрога совсем[21 - Шли мы (впервые!) по замечательной карте: чёрно-белой копии генштабовской двухкилометровки. Понятное дело, что видно не ней было не так уж много…]. А если так, то какой резон выписывать кренделя по верховьям двух ручьев сразу? Валим вниз, там разберемся.

Вынырнули из облачности. Несколько прояснилось. Обнаружилось, что мы двигаемся по широкой полке высоко над левым берегом набирающего силу ручья, а на правом возвышается ещё один отрожек, длиной метров триста, также успешно генерализованный картографами. Крутой склон, где мы снижались прошлый год, по-видимому, далеко впереди и справа, где черный частокол деревьев. Полка удобная, но что внизу? Так и есть: убежавший вперед Марабу останавливается, приглядывается и разворачивается на сто восемьдесят. Значит, обрыв. Под обрывом здорово шумит, и уже отсюда снежник внизу выглядит очень живописно. Фотографирую на его фоне Светку и говорю – вали, не стой под грузом лишнего, я пока поснимаю.

Поснимать – это проблема. Спереди на мне висят «Зенит» и сумка с видеокамерой. Достаешь её, прилаживаешь батарейку, наводишься, жужжишь. Потом обнаруживаешь, что вон с той точки вид должен открыться совсем офигенный, но к ней – через небольшой косогор и мокрую сыпушку. Куда девать камеру? Прятать в сумку долго. Не ишак я, чтобы рюк столько понапрасну удерживать. Нести в руке страшно. Упаду, разобью, мало того, что камеры не будет, не будет и жизни от попреков. Лучше голову разбить, она дешевле и иногда заживает. Да хочется ещё фотиком поработать, а рук-то не восемь! Жалко, я не осьминог.

Турьё давно перебрело громогласный ручей, а я всё колупался на травянистом крутяке. Спустился с высоко поднятой камерой в руке, отснял перспективу и с облегчением спрятал её в сумку. Вот он я на снимке Маленького, перехожу поток. В воде у другого берега стоит Андрей, уже без рюкзака, для подстраховки. Лонжа не понадобилась, хотя это чертовски приятно, когда кто-то готов тебя обломившегося словить за то, что ближе торчит.

Окинул обстановку взглядом, оценил и повелел вдоволь налюбоваться, а затем перекусывать. Посмотреть и впрямь стоило. Снежник, глубоко укрытый между береговыми скалами, причудливо изрезан водой ручья. Убогое тепло вялого лета не смогло ослабить его грандиозные своды и накаты. Противоположный берег ручья оформлен бастионными скалами. Наверное, в солнечную погоду они нагреваются и излучением подтапливают край снежника, отчего он приобрел совершенно фантастические формы. То голубоватые тоненькие пластины далеко выдаются от основного тела, как бы прикрывая бурный поток. То пещеры и гроты, своды которых почернели от летней пыли. То целые арочные перекрытия, способные удержать на себе даже Бегемота с рюкзаком. Облачность очень низкая, никакой перспективы, и создается ощущение волшебного скально-снежного острова, окаймленного веселой травкой, и парящего в нигде. Шум воды мешает говорить, брызги отлетают далеко в стороны.

Мы нафотографировались там вволю – и поодиночке, и кучками. Я, кроме того, специально лазил, щелкал извраты снежника, но снимки, как всегда, не могут передать весь колорит и грандиозность увиденного. Удивительное место. Кабы знать, что такое лежит в пяти километрах от маршрута – специально бы зашел, а тут ещё и по дороге попалось.

Пока жевали остатки сыра, поглядывал вперед и думал. Время от времени Маленькая, правда, прерывала мои размышления каким-нибудь воплем типа: «Не хочу сыра, он какой-то кислятиной отдает! И вообще параша». Или: «Не буду сало, оно какое-то – бббэээ-э-э… Тухлятина». Молодые люди уже привыкли и покорно выслушивали эту критику, не забывая совершать возвратно-поступательные движения озябшими челюстями. Челюсти грелись, брюхо тоже, но, как залили в него по стакану ледяной ручейной водицы, околело напрочь. На общество упала очередная, последняя за сегодняшний день, обильная порция влаги. На меня упали первые нетерпеливые взгляды. А ведь я пока ничего путного не придумал.