Степь. Избранное

– И уйду… Бить тебя некому!

Семен повернулся и, посвистывая, поплелся к избе. Минут через пять около Степана зашуршала трава. Степан поднял голову. К нему шла Марья. Марья подошла, постояла и легла рядом с Степаном.

– Не ходи, Степа! – зашептала она. – Не ходи, мой родной! Загубит тебя! Мало ей, окаянной, поляка, ты еще понадобился. Не ходи к ней, Степунька!

– Не лезь!

На лицо Степана мелким дождем закапали Марьины слезы.

– Не губи ты меня, Степан! Не бери греха на душу! Люби меня одну, не ходи к другим! Со мной повенчал Бог, со мной и живи. Сирота я… Только один ты у меня и есть.

– Отстань! Аа… сатана! Сказал – не пойду!

– То-то… И не ходи, миленький! В тягости я, Степушка… Детки скоро будут… Не бросай нас, Бог накажет! Отец-то с Семкой так и норовят, чтобы ты пошел к ней, а ты не ходи… Не гляди на них. Звери, а не люди.

– Спи!

– Сплю, Степа… Сплю.

– Марья! – послышался голос Максима. – Где ты? Поди, мать зовет.

Марья вскочила, поправила волосы и побежала в избу. К Степану медленно подошел Максим. Он уже разделся и в нижнем платье был похож на мертвеца. Луна играла на его лысине и светилась в его цыганских глазах.

– Идешь к барыне завтра аль послезавтра? – спросил он Степана.

Степан не отвечал.

– Коли идти, так идти завтра, да пораньше. Небось лошади не чищены. Да не забудь, что пятнадцать обещала. За десять не иди.

– Я никак не пойду, – сказал Степан.

– Чего так?

– Да так… Не желаю…

– Отчего же?

– Сами знаете.

– Так… Смотри, Степа, как бы мне не пришлось драть тебя на старости лет!

– Дерите.

– Можешь ли так родителям отвечать? Кому отвечаешь? Смотри ты! Молоко еще на губах не высохло, а грубости отцу говоришь.

– Не пойду, вот и все! В церковь ходите, а греха не боитесь.

– Тебя же, глупого, отделить хочу! Избу новую надоть строить аль нет? Как по-твоему? К кому за лесом пойдешь? К Стрельчихе небось? У кого денег взаймы взять? У ней или не у ней? Она и лесу даст и денег даст. Наградит!

– Пущай других награждает. Мне не нужно.

– Отдеру!

– Ну и дерите! Дерите!

Максим улыбнулся и протянул вперед руку. В его руке была плеть.

– Отдеру, Степан.

Степан повернулся на другой бок и сделал вид, что ему мешают спать.

– Так не пойдешь? Ты это верно говоришь?

– Верно. Побей Бог мою душу, ежели пойду.

Максим поднял руку, и Степан почувствовал на плече и щеке сильную боль. Степан вскочил как сумасшедший.

– Не дерись, тятька! – закричал он. – Не дерись! Слышишь? Ты не дерись!

– А что?

Максим подумал и еще раз ударил Степана. Ударил и в третий раз.

– Слушай отца, коли он велит! Пойдешь, прохвост!

– Не дерись! Слышишь?

Степан заревел и быстро опустился на полсть.

– Я пойду! Хорошо! Пойду… Только помни! Жизни рад не будешь! Проклянешь!

– Ладно. Для себя пойдешь, а не для меня. Не мне новая изба нужна, а тебе. Говорил – отдеру, ну и отодрал.

– По… пойду! Только… только помянешь эту плеть!

– Ладно. Стращай. Поговори ты мне еще!

– Хорошо… Пойду…

Степан перестал реветь, повернулся на живот и заплакал тише.

– Плечами задергал! Расхныкался! Реви больше! Завтра пораньше пойдешь. За месяц вперед возьми. Да и за четыре дня, что прослужил, возьми. Твоей же кобыле на платок сгодится. А за плеть не серчай. Отец я… Хочу – бью, хочу – милую. Так-то-ся… Спи!

Максим погладил бороду и повернул к избе. Степану показалось, что Максим, вошедши в избу, сказал: «Отодрал!» Послышался смех Семена.

В избе отца Григория жалобно заиграло расстроенное фортепиано: в девятом часу поповна обыкновенно занималась музыкой. По деревне понеслись тихие странные звуки. Степан встал, перелез через плетень и пошел вдоль по улице. Он шел к реке. Река блестела, как ртуть, и отражала в себе небо с луной и со звездами. Тишина царила кругом гробовая. Ничто не шевелилось. Лишь изредка вскрикивал сверчок… Степан сел на берегу, над самой водой, и подпер голову кулаком. Мрачные думы, сменяя одна другую, закопошились в его голове.

На другой стороне реки высились высокие, стройные тополи, окружавшие барский сад. Сквозь деревья просвечивал огонек из барского окна. Барыня, должно быть, не спала. Думал Степан, сидя на берегу, до тех пор, пока ласточки не залетали над рекой. Он поднялся, когда уже светилась в реке не луна, а взошедшее солнце. Поднявшись, он умылся, помолился на восток и быстро, решительным шагом зашагал вдоль берега к броду. Перешедши неглубокий брод, он направился к барскому двору…