Мольберт в саду Джоконды

Мона

Всю свою жизнь я придерживалась мнения, что если ставки в игре максимально высоки, то обязательно надо принять в ней участие.

Не то чтобы я была азартным человеком, вовсе нет, скорее всего, даженаоборот: про меня все всегда говорили, что у меня интеллект преобладает над эмоциями, я просчитываю все на десять ходов вперед, люди для меня ничто и никогда никто не знает, что у меня на уме.

Это не так. Я стараюсь просчитывать все на два, от силытри хода вперед, потому что десять – это удел суперкомпьютера, каковым я не являюсь.

А в остальном, наверное, злые языки правы. Вероятно, я не самый приятный человек из всех живущих, однако я никогда не ставила перед собой цель быть таковым.

Моя цель, как я уже отметила выше, принять участие в игре с максимальными ставками – исорвать банк.

Оказаться в числе проигравших в мои планыне входит.

Однако я реалист и всегда понимала, что графини Монте-Кристо из меня, Моны Лаце,не выйдет. Потому что таковым в массе своей приходится рано или поздно переквалифицироваться в управдомы.

Ну, или, в моем случае, – в приватные секретарши и частные референты.

Получить возможность сесть за стол, за которым идет игра по максимальным ставкам, не так-то просто. Вернее, очень дажесложно.

И, если уж на то пошло,нереально.

Такой шанс выпадает, не исключено, раз в жизни. А может и вообще не выпасть, если активно не искать его.

А яискала. Активно искала.

Причем с самого детства.

И думаю, что наконец-тонашла.

Никто никогда не знает, что у меня на уме –сущая правда. А собственно, почему кто-то должен знать? Вы что, так хотите, чтобы другие знали, что на уме у вас?

Вот то-то же.

Почему с самого детства? Потому что с самого детства мне стало понятно, что надо использовать и развивать в себе те возможности, которые были заложены то ли генами, то ли провидением, то ли случайностью.

* * *

– Мона! – раздался капризный голос накачанной силиконом в губы, груди и, вполне вероятно,прочие, моему взору, к счастью, недоступные части ее организма четвертой супруги моего нынешнего работодателя. – Принеси мне бокал апельсинового сока!

Я с умилением, переходящим в ненависть, которую, однако, тщательно скрывала за своей нордической внешностью и очками в оранжевой (мой любимый цвет) оправе, посмотрела на несчастную девочку, которой я годилась пусть не в матери, так в старшие сестры или тетки, и произнесла ровным тоном (впрочем, тон у меня былвсегда ровный, даже в моменты душевного волнения, а их не наблюдалось никогда):

– Апельсиновый сок содержит слишком много сахара. Это, Карина, негативно скажется на вашей идеальной фигуре. Поэтому лучше гранатовый.

Четвертая супруга моего работодателя то ли с восхищением, то ли с раздражением посмотрела на меня и произнесла:

–Пупсик, она всегда такая зануда?

Мой босс, находившийся в салоне того же президентского люкса отеля «Георг V» на Елисейских Полях, не отрывая взгляда от экрана своего мобильного, пробурчал:

–Всегда. Поэтому Мона на меня и работает. Делай, как она говорит, и не прогадаешь!

Однако четвертая супруга моего босса, бывшая, не в пример третьей,действительно капризной и избалованной (хотя, общаясь с третьей, теперь уже бывшей, я была уверена, что именно она капризная и избалованная, но это еще до того, как мой работодатель решил жениться в четвертый раз, причем спонтанно, в Копенгагене, где это возможно без особых проволочек, не спросив на этот счет моего мнения), завернутая во что-то белое, пошлое (якобы стильное) и в перьях, вытянулась на длиннющем диване и заканючила:

– Хочу апельсинного сока, хочу апельсинового сока,хочуапельсиновогосока…

А ее любимая собаченция, эта крошечная, на редкость уродливая фурия в сверкающем (не стразами –настоящими бриллиантами!) ошейнике, которая то и дело норовила меня укусить и которой мне хотелось свернуть голову, примостившаяся тут же, на длиннющем диване, деловито подтявкнула.

Мой босс, оторвав наконец свою массивную бритую голову от экрана мобильного, произнес:

– Мона, пусть получит свой апельсиновый сок!

– Немедленно получит, Мона!Немедленно! – вставила четвертая супруга, и ее собаченция снова подала голос.

Я вышла, чтобы отдать распоряжение. Вообще-то в мои обязанности гастрономические мелочи не входили, и дажетретья супруга моего работодателя не смела донимать меня таковыми, однако четвертая превзошла ту и по глупости, и по мерзопакостности, что было практически невозможно.

Но главное, чтобы мой работодатель был доволен. Судя по избороздившим его лоб глубоким морщинам, это было далеко не так. И он уже явно раскаивался, что не спросил перед спонтанной свадьбой моего профессионального мнения.

* * *

Мой босс был одним из так называемых олигархов, правда, второго или даже третьего ряда. Даже фамилия у него была подходящая: Воротыйло. Когда-то Юрий Дмитриевич Воротыйло, в самом делеворотил многомиллионными сделками в нефтегазовом бизнесе, имел доступ к сильным мирам сего, с каждой секундой увеличивая свое и без того огромное состояние, и не без причины считал себя королем жизни и царем Вселенной.

Но, как случается почти у всех королей и царей,неожиданно грянула революция. То ли не с тем сделку заключил, то ли с кем-то не поделился, то ли возомнил себя слишком всемогущим, однако практически в одночасье Воротыйло потерял часть своих активов и, что гораздо опаснее, свое положение и доступ к телу.

Вернее даже, кТелу.

Сам являясь хищником, он утратил хватку, потерял бдительность – и оказался слопанным еще более крупными и безжалостными монстрами бизнеса и политики.

Поэтому ему пришлось на какое-то время даже покинуть Москву, затаившись в своем швейцарском шале, переждать бурю рейдерских захватов своих предприятий и ураган судебных преследований, договориться с теми, кто уже активно дербанил его бизнес-империю, о том, что же останется ему самому, попытаться реактивировать старые связи и минимизировать потери.

Он не был ни плохим бизнесменом, ни плохим стратегом, просто время его прошло, и Воротыйло, смирившись с этим, что далось ему гораздо легче, чем ожидал он сам, заключил кулуарную сделку, перестал являться фигурантом ряда уголовных дел, уступил филейные части своей и без того зажеванной и отчасти даже переваренной уже кем-то гораздо более могущественным бизнес-империи и, сохранив кое-какие активы в виде одного или двух не самых крупных банков, провинциальных судоверфей и пакета акций чего-то сталелитейного, а также всю свою российскую и зарубежную недвижимость и, что важнее, иностранные счета, решил уйти на досрочную пенсию.

Для этого он первым делом развелся со своей супругой, тогда даже еще не третьей, а всего лишьвторой (первая, с которой она заключил скоропалительный брак в студенческие годы и тогда же развелся, внимания не заслуживает), матерью его взрослых уже детей, причем развелся шумно, с привлечением желтой прессы и интернет-сообщества.

Причемнамеренно, ведь развод мог состояться тишайше, потому как, перейдя в свои неполные пятьдесят пять лет в разряд приватье, Воротыйло открыл для себя новую стезю: наслаждаться своими богатствами, ведь даже после ухода из большого, даже очень большого, бизнеса не по своей воле он был крайне состоятельным человеком, сохранив то ли пару, то ли даже тройку-пятерку заработанных до этого непосильным олигархическим путем миллиардов в иностранной валюте, принимать участие в тусовках высшего общества как в Москве, так и за границей и, вообще, стать героем бульварных изданий.

Видимо, этой сомнительной славой пожилого плейбоя он компенсировал потерю своего былого влияния и бизнеса.

* * *

– Спасибо, Мона, – поднял на меня свои темные, глубоко посаженные глаза Воротыйло, когда я на серебряном подносе подала его четвертой супруге столь желанный апельсиновый сок.

Та же, строча сразу на трех мобильных, надула накачанные губы:

– Фу, с мякотью! Ты же знаешь, Мона, что с мякотью я не люблю! Пусть принесут без мякоти.Немедленно принесут!

Конечно, я знала, что не любит, ведь такой человек-компьютер, каковым являлась я, по крайней мере в воображении четвертой супруги моего работодателя, никогда ничего не забывал, в особенности нанесенных мнебеспричинных обид, однако не отказала себе в удовольствии попросить на безупречном французском (который, впрочем, был не столь безупречен, как мой русский, латвийский и английский, почти родной немецкий и голландский, беглый испанский и итальянский, но намного лучше рудиментарных турецкого, китайского, тайского и фарси) именно с мякотью.

Прекрасно понимая, что это приведет к нареканиям четвертой супруги моего работодателя. Весь вопрос заключался в том:как долго ей еще надлежало оставаться супругой, перед тем как перейти в разряд экс.

Воротыйло, морщины на лбу которого стали еще глубже, произнес, протягивая в мою сторону свою короткопалую мохнатую лапу:

– Я люблю. Я возьму!Мона!

Я подошла с подносом к нему, а четвертая супруга, вскочив с дивана, заявила:

– Ну, может, ты вообще на своей Моне женишься, пупсик!Ах!

И,весьма коротконогая, запутавшись в чем-то своем стильно-пошлом, длинном, с перьями, полетела на персидский ковер.

* * *

Пришлось помогать ей подниматься, вызывать врача, который констатировал, что ничего страшного не произошло, хотя четвертая супруга вела себя так, будто находится на смертном одре, при этом принимая телефонные звонки для моего босса и пытаясь отвязаться от злобной крошечной твари в бриллиантовом ошейнике, любимицы четвертой супруги моего босса, которая прыгала около меня и все норовила укусить.

Конечно же, прыгалане четвертая супруга моего босса, потому как она корчилась в затемненной гигантской спальне президентского люкса от падения с дивана на персидский ковер, а всего лишь ее любимая собаченция, которая, как и сама супруга Воротыйло, звалась Кариночкой. Прыгала и пыталась укусить. Хотя не сомневаюсь, что и двуногая Кариночка тоже бы искусала меня, если бы это было возможно.

Наверное, она не любила меня в еще большей степени, чем я ее, совершенно напрасно видя во мне конкурентку и, более того, претендентку на роль супруги ее мужа номер пять.

В то время как она сама, напомню, носила всего лишь порядковый номерчетыре.

– Спасибо, Мона, ты, как всегда, была на высоте, – произнес Воротыйло, когда утренняя вакханалия, учиненная Кариночкой (точнее, двумя Кариночками – как двуногой, в бриллиантовых перстнях, все еще корчившейся в затемненной спальне президентского люкса, так и четвероногой, в бриллиантовом ошейнике, запертой в одной из ванных комнат). – Что бы я без тебя делал?

Действительно,что? Похвала босса была мне приятна, но я, как водится, виду не подала. Не будь меня, завел бы себе другую Мону – в этом я не сомневалась.

Однако отказываться от меня он не намеревался, и чем активнее пыталась склонить его к этому Кариночка (двуногая!), тем больше она, сама этого не понимая, досаждала своему супругу и укрепляла его в мысли о том, что их брак был ошибкой. Причем ошибкой, которую надо как можно скорее исправить.

Мне это было только на руку – Кариночки, что двуногая, что четвероногая, только всему мешали. Нет, в мои планы, и это я хочу заявить со всей ответственностью и полной искренностью, никогда не входила возможность стать супругой моего босса номер пять, номер шесть или, не дай бог, номерсемь.

Юрий Дмитриевич Воротыйло, с его миллиардами, несуществующим художественным вкусом, однако открытой недавно, не без моего влияния, страстью к коллекционированию предметов искусства (чем еще мог заняться олигарх-пенсионер, не по своей воле отошедший от дел и вынужденный ошиваться большую часть года за границей?), был мне нуженсовершенно для иного.

Не для того, чтобы стать моим мужем, а затем, вероятно, иэкс-мужем (тем более в мои тридцать семь мне не стоило особо обольщаться: боевые подруги моего босса были лет на пятнадцать, если не больше, моложе меня, и компенсировать эту разницу я своим интеллектом и вкусом была просто не в состоянии), а для того, чтобы позволить мне принять участие в игре с максимальными ставками.

Адо этой игры – и в прочих, со ставками поменьше.

Он и позволял, о чем, однако, сам не догадывался. Потому что если бы догадался, то наверняка бы не только уволил меня в одночасье, но и убил.

Да, именно так: то, что мой босс не чурался, во всяком случае, в те времена, когда заправлял своей бизнес-империей, ныне благополучно переваренной кем-то из его могущественных врагов, насилия, было мне хорошо известно.

Он сам иногда, придя в благодушное настроение после четвертого бокала раритетного арманьяка, пускался в воспоминания о своем прошлом.

По большей частикриминальном прошлом.

– Думаю, то же, что и со мной, Юрий Дмитриевич, – ответила я, зная, что мой босс не терпел сантиментов. – Наслаждались жизнью!

Воротыйло, хмыкнув, поинтересовался, кто и зачем звонил, я четко обо всем ему доложила, а когда с бизнесом было покончено (после краха его империи заниматься делами приходилось не более получаса в день), он поинтересовался:

– Ааукцион когда?

Прекрасно ведь знал, что начнется в четыре пополудни, однако хотел услышать это от меня.

– В шестнадцать ноль-ноль, Юрий Дмитриевич. Или по причине инцидента с Кариной Львовной хотите отменить свое личное участие и делать ставки по телефону?

Подобного Воротыйло, обожавший подобные мероприятия, делать не намеревался, и это мне былотоже хорошо известно.

– Нет, поедем. Карина, если что, пусть хворает. Обойдемся без нее. И без этой ужасной собаки!

Собаку, тезку своей четвертой супруги, Воротыйло ненавидел не меньше моего, и я иногда задавалась вопросом, уж не переносится ли его нелюбовь с четвероногой Карины на двуногую?

Однако двуногая Карина, участница какой-то пару лет назад бешено популярной дамской группы, теперь, впрочем, всеми благополучно забытой, вбила в свою пустую головку, что может появляться везде и всюду только с малюсенькой страшнючей собаченцией в бриллиантовом ошейнике (впрочем, у той имелись еще изумрудный, рубиновый, сапфировый и дажежемчужный), – и оставалась верна своему имиджу.

Что мне было только на руку: так на нервы моему боссу действовала не одна, а целых две Карины. Что означало: крах их супружеских отношений наступит еще быстрее, чем я планировала.

– Отличное решение! – произнесла я обыденным тоном, не допуская, чтобы в моей похвале прозвучало панибратство и тем более фамильярность, и Воротыйло, просияв, заявил:

– Ладно, я иду принимать ванну!

– Только не в вашу ванную комнату, – напомнила я, – там заперта собака!

Чертыхнувшись, Воротыйло удалился, а я же решила, что после всего этого хаоса, впрочем, как водится, мною в одночасье и без особых трудов устраненного, янаконец-то могу позволить себе чашечку эспрессо.

* * *

Да, собственно, отчего я никогда не намеревалась выйти замуж за Воротыйло и, искусно манипулируя его желаниями и играя на его тщеславии, заполучить контроль над все еще более чем солидным состоянием бывшего олигарха?

Кариночка уверена: потому что я – лесбиянка, но это далеко не так – подобную мысль я сама вбила ей в гламурно-латунную головешку, чтобы онане видела во мне соперницу и не попыталась избавиться от меня. Любовницы у меня, соответственно, нет, и любовника тоже, и все потому, что страсть моей жизни совсем иного рода.

Воротыйло мне как муж тоже не требовался, потому как я прекрасно понимала: если я из разряда правой руки и незаменимой советницы, дельные предложения которой в последнее время принималисьбезоговорочно, в которой он видел исключительно стильно одетого, с нордической внешностью робота, не испытывая к этому роботу никакого сексуального влечения, в отличие от всех своих боевых подруг и последующих жен и даже экс-жен, перейду в категорию супруги, то мое на него влияние, и так гигантское, о чем Воротыйло, несмотря на всю свою деловую хватку и хитрость, похоже, не подозревал, не только не увеличится, а начнет стремительно уменьшаться.

И плачевно завершится нашим разрывом, более чем скупыми отступными и, что важнее всего, отлучением от ресурсной базы, каковой являлся для меня мой босс.

И пусть он считал, что я, Симона, или сокращенноМона, его правая рука с латвийским гражданством, с безупречным русским (как и всеми прочими языками), незаменимая советница, дипломированный историк, искусствовед и культуролог, воплощаю в жизнь его мудрые идеи и практически каждую неделю обогащаю его эксклюзивную коллекцию, – я-то знала, что собираю не его, а свою коллекцию.

* * *

Потому что, поверьте слову эксперта, нет ничего проще: убедить несведущего в искусстве миллиардера, который, однако, не сомневается в своем тонком вкусе и огромных познаниях, в том, что надо приобрести тот или иной шедевр.

Действительно шедевр: картину, гобелен, инкунабулу, драгоценность.

А потом, убедив босса в том, что дело всей его жизни – наслаждаться этим сокровищем, не перепродавая его, – используя свои знания, а также связи в определенных кругах мира искусства, сделать так, чтобы в швейцарском шале босса или его венецианском палаццо оказался не приобретенный имподлинник, а всего лишь копия, пусть первоклассная, на первый, второй и даже третий взгляд не то что коллекционера-обывателя, но даже маститого эксперта, неотличимая от оригинала.

В то время как подлинник по тайным каналам попадал к тем, кто был готов, не привлекая к себе внимания, раскошелиться и, зная, что шедевр попал к нему далеко не самым честным путем, наслаждаться им в одиночестве.

Поверьте, многие, очень многие коллекционеры были готовы пойти буквально на все, чтобы заполучить ту вещь, которую желали – и которую у них из-под носа увел кто-то другой.

Например, мой босс,последовав моему мудрому совету.

Это занятие было не только крайне прибыльным (думаю, у моего босса челюсть бы отвисла, узнай, сколько шедевров в его коллекции заменены копиями исколько я на этом заработала) и обеспечило меня уже сейчас до конца жизни, так, что я в любой момент могла остановиться.

Но не хотела, потому что это стало своего рода наркотиком, более того, основой моего существования.

Смертельно опасной игрой, моей игрой, в которой Воротыйло и его ресурсы были поставлены на службу исключительномоим желаниям.

Моейстрасти.

* * *

Да, я знаю, что это опасно,очень опасно. Что, если Воротыйло все же, не внимая моим мудрым советам, решит продать один из экспонатов своей коллекции, причем именно тот, который подменен на копию?

Конечно, копиями подменялась только какая-то крошечная часть его приобретений, и вероятность того, что он решит выбросить на рынокименно этот экспонат, была невелика, однако в последнее время, и это я сама прекрасно понимала, меня начало заносить, и за последний год, к примеру, из девяти приобретенных им экспонатов копиями были подменены шесть.

То естьдве трети.

Было понятно мне и то, что когда Воротыйло не станет, то его наследники, к примеру дети от второй жены или его очередная супруга, решат распродать коллекцию – выяснится, что часть экспонатовподдельная.

Что приведет к гигантскому скандалу и расследованиям полиции многих стран: или подделки были проданы на известных аукционах с незапятнанной репутацией, или подмена оригиналов на копии имела место ужепосле приобретения.

Но Воротыйло, хоть и приближался к шестидесяти, был еще в отличной физической форме и намеревался наслаждаться жизнью как минимум до своего столетнего юбилея.

Но человек предполагает, а Бог располагает.

Ведь рано или поздно я тоже хотела уйти назаслуженную пенсию – и наконец в полной мере воспользоваться теми деньгами, которые успела накопить. Хотя деньги для меня были приятным и, что уж тут скрывать, важным приложением, более того, результатом моей деятельности, но не более того.

Мне важен сам процесс игры, ведь то, чем я занималась с Воротыйло, было игрой – опасной смертельной игрой.

Я бы никогда не смогла вести размеренное, спокойное существование, наслаждаясь плодами своих трудов, зная, что в любой момент этому может прийти конец и ко мне заявится национальная полиция или Интерпол.

Или, что хуже, некоторые мрачные люди, выполняющие особый заказ своего разъяренного работодателя, вдруг осознавшего, что его годами илидаже десятилетиями водили за нос.

Люди, которые не ведают пощады и которые решают все проблемы при помощи пистолетов с глушителем.

Посему можно предположить, что я, зарываясь (а то, что, подменив в последний год две трети покупок босса копиями, стала зарываться, мне и так прекрасно понятно), сильно, я бы даже сказала, смертельно рискую, должна дрожать от страха от неминуемого, пусть и не скорого, разоблачения.

Как бы не так.

Потому что я уже давно разработала план, как не только предотвратить разоблачение в ближайшие годы, но и вообще сделать так, чтобы правда никогда не стала достоянием общественности.

Или, во всяком случае, моего босса и его наследников.

Играя на тщеславии Воротыйло, я уже давно начала исподволь внушать ему мысль о том, что все эти покупки – не только отличная возможность вложения капитала (единственный рынок, который растет, это рынок эксклюзивных предметов искусства), но и возможность сделать себябессмертным.

А это возможно, если все экспонаты (или, по крайней мере, всеподдельные экспонаты его коллекции, которые я, конечно же, знала наперечет) войдут в экспозицию музея Юрия Воротыйло, который будет им основан.

Логично, если то, что находится в музее, пусть и частном,никогда не попадет на рынок и навечно останется висеть в залах, вызывая восторг посетителей.

Ведь кто знает, сколько копий и подделок висят в музеях по всем у миру и, принимаемые человечеством за оригиналы, затрагивают самые тайные струны души, заставляя застывать часами перед шедевром, впадать в экстаз, плакать, сходить с ума?

Не ведая, что это всего лишькопия, а не оригинал. А если так, то какая разница, что висит в музее, – уровня эмоционального воздействия это не уменьшает.

Ни один музей, тем более с международной репутацией, посещаемый в год миллионами паломников от туристической индустрии, никогда и ни при каких обстоятельствах не признается в том, чтоэтот или вот этот шедевр – подделка. Тем более если речь идет о всемирно известном экспонате.

Ни музеи Ватикана, ни Метрополитен-музей, ни Эрмитаж, ни Прадо, ни Музей Д’Орсэ, ни Галерея Уффици, ни Британский музей.

НиЛувр.

А если так, то дело оставалось за малым: завершить тонкий прессинг Воротыйло, который уже начинал себе нравиться в роли мецената и учредителя собственного музея, куда перейдет большая часть его коллекции (отобрать экспонаты ему помогу я, внимательно следя за тем, чтобы все фальшивки оказались именно в музейных залах), на что, как я была уверена, понадобятся последующие три-четыре года.

Если, конечно, мне не будет мешать очередная молодая супруга, в искусстве ничего не смыслящая, однако именно поэтому уверенная, что если какая-то картина стоит теперь в три раза больше, чем еще десять лет назад, то почему бы ее не продать.

Ведь на вырученные миллионы можно купить новую яхту или канареечно-желтый бриллиант-семнадцатикаратник – конечно же,для самой молодой супруги.

Именно этим – капаньем на мозги моего босса – и занималась Кариночка, которая меня сразу невзлюбила, чувствуя, вероятно, какую тайную власть я имею над ее мужем.

А распродажи коллекции, даже частичной, я допустить, естественно, не могла, потому что если положить этому начало, то кто гарантирует, что рано или поздно не будет принято решение выбросить на рынок подделку.

Кариночка же, та, что двуногая, была необычайной транжирой, постоянно отвлекала моего босса от мыслей о его коллекции, новых приобретениях и, что важнее всего, о необходимых инвестициях для основания и строительства собственного музея.

Да, от Кариночки, в первую очередь двуногой, но вместе с ней и четвероногой, требовалось избавляться, причем как можно быстрее.

И над этим яупорно работала.

* * *

– Она меня укусила! – раздался дикий вопль моего босса откуда-то из глубин президентского люкса. – Эта тварь меня цапнула за палец ноги!