Мольберт в саду Джоконды

Я поспешила на помощь Юрию Дмитриевичу, застав его в гигантской ванной комнате в одних трусах, зато со злобной собаченцией, вцепившейся ему в большой палец правой ноги.

– Почему она здесь? – кричал босс. – Мона, ты же сказала, что тварь в другой ванной!

Да, сказала, прекрасно зная, что этоне так. Но надо ковать железо, не отходя от кассы. Если Воротыйло и так разозлен на Кариночку двуногую, то пусть разозлится еще больше и на четвероногую.

– Прислуга ошиблась и заперла собаку не в той ванной, – соврала я не моргнув глазом. Я вообщеникогда не моргаю, если приходится лгать.

Привычка.

– Прошу извинить, Юрий Дмитриевич, это мой недочет!

– Отцепи от меня эту мурену! – стенал Воротыйло, в изнеможении опускаясь на край ванны. – Мона, помоги мне!

Конечно,Мона помогла. Как всегда, помогала, разруливая любую критическую ситуацию, быстро и бесшумно.

В данном случае –ею же самой и созданную. О чем моему боссу знать, конечно же, было вовсе не обязательно.

После того как Кариночка (четвероногая!) была отцеплена от большого пальца правой ноги Воротыйло и водворена в спальню к Кариночке (двуногой!), а сам большой палец правой ноги все тем же, еще никуда из президентского люкса не девшимся, врачом обработан перекисью водорода, особой антисептической мазью и обернут эластичным пластырем, минимизирующим болевой эффект, я проводила хромающего босса на диван в салоне и произнесла:

– Прикажете отменить поездку на аукцион?

Прекрасно зная, что аукцион Леонардо Воротыйлоникогда не пропустит.

– Ни за что! – ответил мой босс. – Только приготовь мне, ради бога, чай с липовым медом!

Ну да, если он без чего и не мог жить, так это без чая с липовым медом.

– Уже готов, Юрий Дмитриевич, – сказала я, пододвигая к нему столик на колесиках, на котором стояла массивная кружка с ароматным напитком и баночкой столь обожаемого им меда из тех мест, откуда он сам родом.

За тем, чтобы этот мед был всегда и везде, я следила лично.

– Ах, Мона, что за кошмарное утро! – произнес Воротыйло, окуная ложку в баночку и отправляя ее в рот. – Не люблю я Париж…

Ну да, он ведь был тогда со своей супругой (до Кариночки, так сказать!) на романтическом, а-ля миллиардер рюс, уик-энде в Париже, когда получил инсайдерскую информацию, что его империю начинают дербанить и против него открыли сразу два уголовных дела.

Я тоже не люблю Париж, но говорить об этом боссу вовсе не обязательно: все же я не его подружка и не любовница, а подчиненная.

– Если бы не аукцион Леонардо, ни за что бы не отправился сюда! Думаешь, мы получим кодекс?

Речь шла об обнаруженной в частной коллекции одного не так давно умершего отпрыска бывшей бразильской императорской семьи рукописи, так называемом кодексе, который, по общему мнению экспертов, принадлежал руке самого Леонардо да Винчи. И пусть речь шла всего лишь о трех покрытых записями и парой рисунков желтых страницах, а не о многостраничном фолианте, – в Париж, чтобы приобрести кодекс, съезжались все состоятельные любители эпохи Возрождения.

К каковым, моими стараниями, принадлежал и Воротыйло. Мне удалось внушить ему отвращение к современному искусству, возиться с которым (в случаеподделки!) было муторно и сложно. Специализировался мой босс на искусстве эпохи Средневековья, Ренессанса, маньеризма и частично барокко.

Можно задаться вопросом: почему?

Потому что – и в этом я была уверена на все сто процентов – сорвать куш в игре с максимальными ставками можно было, только работая с предметами давно прошедших столетий, а не со всеми этими современными абстракциями, за которые, надо признать, платят бешеные деньги.

Ибо ни один из этих современных шедевров, во всяком случае созданныхпосле Второй мировой, утерян не был, всех их владельцев проследить можно легко, с заменой оригиналов копиями надо быть крайне, просто крайне осторожной.

То ли дело старинные картины! Например, эпохи Возрождения! Через сколько рук они прошли, сколько их затерялось, сколько лежит где-то на чердаках, в лавках старьевщиков и антикваров, так никем не распознанные, в подвалах замков, в монастырских архивах, наконец, просто над чьим-то камином или в чьей-то спальне.

Надо признать, не так уж много, но наверняка какая-то часть.

И именно это, а не только возможность смертельно опасной игры с Воротыйло и подмены части его коллекции подделками, и было источником моего вдохновения.

Мне требовался шедевр. Да,настоящий шедевр. Их немало было среди того, что я изъяла у своего босса и пустила на сторону. Но это шедевры с маленькой буквы, хотя и весьма дорогостоящие.

Мне же требовалсяНастоящий Шедевр.

И таковые, по моему скромному убеждению, имелись только среди предметов искусства предыдущих эпох, но не нашей с вами.

Они затерялись, пропали, были похищены, схоронены, спрятаны, зарыты.

И где-то, возможно, даже рядом, возможно, в столь нелюбимом ни Воротыйло, ни мной Париже, ждут того, чтобы кто-то на них наткнулся.

Так и мой Настоящий Шедевр ждет этого часа – а я жду того, чтобы отыскать его.

А чтобы наткнуться на него и, более того, стать его владелицей, мне требовались ресурсы моего босса.

Хотя он об этом не подозревал. Как, впрочем, и о многом другом.

Я же уже говорила: никто не знает, чтоу меня на уме.

И в первую очередь, конечно же, мой босс, Юрий Дмитриевич Воротыйло, который, стеная и чертыхаясь, возлежал в данный момент на затянутой шелком софе президентского люкса отеля «Георг V» на Елисейских Полях.

– Думаю, да, – произнесла я медленно, потому что, несмотря на то, что Воротыйло не сомневался: идея заполучить единственный появившийся за последние скоро как тридцать лет на рынке предметов искусств кодекс Леонардо принадлежала исключительно ему, в действительности эту мысль ему подбросила я и проследила за тем, чтобы босс посчитал ее проявлением своего собственного гениального вдохновения.

Потому что этот кодекс, точнее, три листа, покрытых записями Леонардо, требовался в первую очередь не моему боссу, а мне.

В поисках моегоНастоящего Шедевра.

Босс, снова застонав, произнес:

– А что ты думаешь об этой Лиге Леонардо?

Я презрительно скривилась.

– ЛЛ, как принято говорить в профессиональных кругах, к которым мы с вами принадлежим? Если вы хотите знать мое мнение, то все это – чушь собачья! Конечно, на сегодняшний аукцион Леонардо, приуроченный к отмечавшейся не так давно пятисотлетней годовщине кончины великого мастера, съедутся все профессионалы в области леонардологии, ну, или те, кто таковым себя мнит, но, в отличие от нас с вами, ими не являются…

Лесть, даже грубая, лучшее оружие – причем в первую очередь в отношении мужчин. Мужчин не первой молодости, крайне богатых и малообразованных. То есть таких, как мой босс.

– Однако все эти толстосумы стараются обойти друг друга и ненавидят конкуренцию, будучи готовыми убить за обладание тем или иным артефактом. Причем убитьдалеко не в переносном смысле. Но я не могу представить, что где-то на свете существует некая Лига Леонардо, эта самая ЛЛ, глубоко законспирированное, тайное общество, которое ведет охоту за потерянными шедеврами творца «Моны Лизы». Тайное общество, к тому же сеющее смерть, вероятно, пользующееся услугами крайне ловкого и абсолютно безжалостного наемного убийцы, может появиться на страницах очередного бестселлера Дэна Брауна, однако в жизни таких нет!

– Ну, и я тоже так думаю… – ответил слабым голосом босс.

Я не стала говорить ему, что хоть и скептически относилась к этим обрывочным слухам и темным сплетням, курсировавшим в определенных, далеконе самых легальных, кругах художественного сообщества, о существовании этой самой Лиги Леонардо, я не исключала того, что эта самая ЛЛ все же не являлась выдумкой, страшилкой или удачным маркетинговым ходом.

Потому что могла вполне допустить: где-то на самом деле имелись люди, основавшие подпольную организацию, целью которой были поиски пропавших шедевров Леонардо.

Организацию, которая была готова идтипо трупам.

Впрочем, кто бы не прошелся по ним, имей он возможность заполучить картину руки мастера?

Я посмотрела на стенавшего босса.

Ну, или она – ведь охотницей вполне могла быть и женщина. Например,я сама.

Что быя сделала, заполучив неизвестную работу Леонардо?

Думаю, работать на Воротыйло я быперестала.

– Значит, выйти на них тебе не удалось? – спросил босс, и я ответила:

– Юрий Дмитриевич, это же фантом, призрак, более того, выдумка. Даже если что-то и существует, то это клуб выживших из ума, трясущихся стариков, которые вообразили себя последователями Индианы Джонса.

– Так эта Лига Леонардо существует или нет? – раздался воркующий голос, и я вздрогнула.

Не столь уж от многих вещей я вздрагивала.

В салоне, держа на руках свою ужасную собаченцию, стояла Кариночка.

И адресовала мне по сути своейне такой уж праздный вопрос.

Для минусового уровня ее интеллекта вопрос весьма небывалый.

– Не лучше ли вам держать псину подальше от Юрия Дмитриевича? – ответила я ей с ледяной вежливостью, а Кариночка, поглаживая свою тезку, продолжила:

– Не уходи от ответа, Мона! Ты сама себе противоречишь: или эта ЛЛ – выдумка, или она все же существует. Ты просто морочишь пупсику голову. Ведь так,пупсик?

Скоро как шестидесятилетний пупсик с видом мученика (впрочем,действительно мученика: все же его только что тяпнула за большой палец правой ноги собаченция, примостившаяся на руках хозяйки) что-то промямлил, и Кариночка (двуногая!), положив другую Кариночку (четвероногую) на кресло, плюхнулась на диван, составляя компанию моему боссу.

– Как чувствует себя мой пупсик? Ах, ему больно? Ну, давай я тебе на пальчик подую…

Мне пришлось оставить Воротыйло с обеими Кариночками в салоне – мое присутствие там было явно излишне. Все же в определенных сферах я не могла составить конкуренцию четвертой супруге Юрия Дмитриевича.

Да и не хотела.

…К началу аукциона мы все же опоздали: Кариночка (двуногая!), несмотря на то что мы и так выехали слишком поздно, изъявила желание полакомитьсяособыми леденцами в особой дорогущей кондитерской лавке, о которой прочитала в Инстаграме какой-то своей интернет-кумирши. Пришлось заезжать за разноцветными камешками куда-то аж за Люксембургский сад, чтобы потом, с трудом продираясь сквозь сумасшедшее парижское движение, отправиться в фешенебельный столичный пригород Венсен, где в одном из тамошних роскошных дворцов, который служил теперь конгресс-центром, и проходил аукцион.

Когда мы входили в зал – босс, обе Кариночки и я, – как раз выносили очередной лот, некую железяку, собранную в восемнадцатом веке по чертежам Леонардо. Мы хоть и припозднились, причем солидно, но наш, самый сенсационный, лот был поставлен на самый конец аукциона.

Железяки, тем более к Леонардо имевшие отношение весьма туманное, ни меня, ни моего босса, который уже получил от Кариночки, попробовавшей два леденца и скривившей личико, кулек со сладостями, который он активно опустошал, не интересовали. Усевшись сбоку, я, словно рассеянно, бросила взор по сторонам. Ну да, так и есть: несколько знакомых лиц вечных завсегдатаев подобных аукционов – пожилая немка, среднего возраста американец, парочка вездесущих китайцев.

Ну, и, конечно, месье Шахрияр. Этот импозантный, явно не первой молодости господин с черными, как вороново крыло, длинными, зачесанными назад волосами и черной же, в завитушках, ассирийской бородой, наряженный как истинный франт (некое подобие камзола, трость, кожаные ярко-желтые туфли со вздернутыми вверх носами), был нашим главным конкурентом – одним из наиболее авторитетных приватных специалистов по Леонардо и обладателем потрясающей коллекции артефактов эпохи Возрождения.

И, как потомок крайне богатой персидской аристократической семьи, переселившейся во Францию еще в далекие времена правления шаха, – очень, очень, простоочень состоятельным субъектом.

Месье Шахрияр, завидев меня (встречаясь со мной на светских раутах, он неизменно делал мне комплименты на своем безупречном французском), склонил голову, а в уголках его тонких, сладострастно изогнутых губ сверкнула ухмылка. Мой босс, кинув в рот изумрудно-зеленый леденец, с хрустом его разгрыз и проигнорировал перса, которого активно не любил.

В этот момент раздался третий удар молоточка и сакраментальное «Продано!», что привело к пароксизму беспричинного лая у Кариночки (конечно,четвероногой).

Когда псину удалось наконец успокоить, и обе Кариночки – что двуногая, что четвероногая, – заполучив столь необходимую им порцию всеобщего внимания, наконец затихли, объявили тот лот, ради которого мы, собственно, и прибыли в Париж.

И не мы одни. Я заметила, как вцепился в набалдашник своей трости месье Шахрияр, да и прочие леонардофилы заерзали на своих стульях.

Мой босс шумно вздохнул, втягивая мощным носом воздух и грызя янтарно-желтый леденец из полупустого фирменного кулечка, а Кариночка (четвероногая!) громко тявкнула.

Только я одна, похоже, сохраняла спокойствие.

Но это тольковнешне.

Дело в том, что я – и такое бывает крайне редко – уже нашла покупателя на трехстраничный кодекс Леонардо, который мой босс намеревался сегодня приобрести, а я в скором будущем, заменив его на искусную подделку, переправить тому, кто так жаждал заполучить его.

Этот человек сегодня не находился в этом зале, ему и не требовалось: он знал, что скоро станет обладателем этого раритета и будет наслаждаться им в полном одиночестве.

Оставалось за малым: убедить босса купить три листа кодекса (что я уже успешно сделала, заверив его, что это станет венцом коллекции его личного музея), а также проследить за тем, чтобы лот достался нам.

Это былопроще простого.

– Дамы и господа, кто предложит сто тысяч евро?

Как обычно, первым в игру включился средних лет американец, кажется, какой-то ужасно богатый банкир, один из тех, кто, устроив мировой экономический кризис и заработав на этомчертову уйму денег, ушел на покой и теперь предавался тому, что тратил неправедно нажитые миллионы или даже, кто знает, миллиарды.

Потом подключились оба китайца – в искусстве Возрождения они ничего не смыслили, однако упорно скупали те или иные шедевры, впрочем, по моему скромному мнению, второразрядные.

Наконец (цена к этому времени дошла уже до шестисот тысяч) подала знак всегда одетая во что-то поношенное немка – старушке было уже под девяносто, ее возили в инвалидной коляске, однако, мажоритарная наследница одного из автомобильных гигантов, она с типично тевтонским упорством все увеличивала цену.

– Девятьсот тысяч, дамы и господа! – прожурчал голос аукционера. – Желает ли кто-то предложить миллион за кодекс самого Леонардо? Итак, девятьсот тысяч – раз, девятьсот тысяч – два…

Игра мне была знакома: главное – не входить в гонку слишком рано. Те, кому суждено заполучить лот, всегда выжидают.

– Девятьсот тысяч… – провозгласил аукционер, выдержав паузу и уже занеся молоточек, желая обрушить его вниз.

И прекрасно понимая, что гонка только начинается.

– Миллион евро! – раздалась заветная цифра. По залу, в котором сидели далеко не самые бедные люди, прошел ропот, а некоторые стали оборачиваться, желая узнать, кто же сделал очередную ставку, тем самым преодолев психологический барьер.

Но далеконе финансовый.

– Благодарю вас, месье Шахрияр, – произнес аукционер, обращаясь к нашему основному конкуренту, а тот, только поглаживая бороду цепкой рукой, на одном из пальцев которой сверкнул огромный рубин, в ответ тонко улыбнулся.

И взглянул в нашу сторону. Потому что правильно полагал – теперь борьба вошла врешающую стадию.

– Миллион евро раз… – завел знакомую песнь аукционер, и мой босс, вынув из кулька сапфирово-синий леденец, еле заметно поджал губы, что было для меня сигналом, вяло шевельнул табличкой с номером и произнес на весь зал на отличном английском:

– Два миллиона евро, месье!

Стоит ли говорить, что головами на этот раз закрутили не только мелкие сошки, пусть и из разряда толстосумов, но и наши конкуренты. Немка, прошипев что-то своим помощникам, явно потеряла к торгам интерес: являясь одной из самых богатых дам Европы, она была весьма прижимиста.

Китайцы, переглянувшись, разом сникли. А вот американец, вскинув табличку, заявил:

– Два миллиона сто тысяч!

Оценочная цена кодекса Леонардо составляла миллион триста тысяч евро. Теперь же она быстро удвоилась, потому как месье Шахрияр подал голос, на редкость тонкий и манерный:

– Два шестьсот!

Американец и перс, словно продолжая ту политическую борьбу, которую вели представляемые ими государства, перебрасываясь цифрами, меньше чем за минуту дошли до заветной цифры в два миллиона девятьсот тысяч.

С учетом того, что до этого самый дорогой лот был продан за триста тридцать тысяч, все, казалось, и сам аукционер, затаили дыхание.

А мне же пришла в голову мысль о том, за сколько бы на аукционе ушел невесть откуда появившийся на рынке шедевр Леонардо.

Мало кому известный «Спаситель мира», в отношении которого имеются обоснованные сомнения, что это полотно имеет хоть какое-то отношение к Леонардо, в конце восьмидесятых ушел на «Сотбис» за те же самые триста тридцать с чем-то тысяч долларов. И был продан приятелем, правда уже бывшим, моего босса, одним из российских миллиардеров, в ноябре 2017 года, по слухам, наследному принцу Саудовской Аравии за баснословные четыреста миллионов.

С учетом комиссии аукциона: зачетыреста пятьдесят.

Миллионов долларов.

Новый, ранее считавшийся потерянным шедевр Леонардо вполне был способен побить и этот рекорд.

А за сколько ушла бы с торгов «Мона Лиза», если бы она оказалась на рынке? За миллиард? Пять? Десять?

Сто?

И это при том, что в свое время она обошлась Леонардо в пару дукатов: доска из тополя, краски, модель, о личности которой до сих пор идут ожесточенные споры среди искусствоведов, и вдохновение великого мастера.

Ну, сто миллиардов никто, дажесамый богатый человек в мире, заплатить не в состоянии – пришлось бы тогда ради одного полотна стать банкротом. А вот консорциум миллиардеров? Или какой-нибудь ворочающий триллионами инвестиционный фонд?

Почему бы, собственно, и нет? Кто сказал, что гений Леонардо не стоит ста миллиардов евро?

Или дажетриллиона?

Размышляя, я едва не проспала выпяченную губу моего босса, так что Кариночка (двуногая!) весьма жестко толкнула меня в бок локтем, а сидевшая у нее на коленях другая Кариночка (четвероногая) злобно тявкнула, словно поругивая меня.

– Три миллиона! – произнесла я заветную фразу, зная, что босс установил планку в три триста.

На этот раз в зале воцарилась полная тишина. Американец, судорожно сглотнув, отрицательно качнул головой, давая вопрошающе смотревшему на него аукционеру понять, что вышел из игры.

– Благодарю вас, месье Воротыйло! – обратился аукционер, как надлежало, не ко мне (не я же, в конце концов, платила три миллиона плюс комиссионные), а к моему боссу.

– Три миллиона раз… Три миллиона два… Дамы и господа! Это последний шанс! Три миллиона три…

И, как водится, устроил неимоверно долгую паузу, все еще не опуская молоточка.

– …ииии…

Предоставляя тем самым всем прочим участникам торгов возможность все же поддаться сиюминутному импульсу и повысить ставки.

На что, судя по всему, никто не намеревался идти. Даже наш основной конкурент месье Шахрияр.

– …ииии…

Кариночка (двуногая!), прильнув к своему пупсику, моему боссу, уже шептала ему что-то в большое ухо, явно поздравляя того с новым приобретением.

Не подозревая, что скоро я лишу ее пупсикаоригинала, оставив ему, впрочем, весьма искусную копию.

– …ииии…

Да, «Мона Лиза», самая известная и самая непонятая картина в мире. Самая растиражированная и самая загадочная. Шедевр шедевров и мечта любого коллекционера.

И любого художника, которые уже больше полутысячи лет (вы только вдумайтесь вэту цифру!) черпали в ней вдохновение, копировали ее, издевались над ней, признавая только одно.

Что даже у самых одаренных из них нет и сотой доли таланта Мастера.

Уже любимый – хотя и не самый талантливый – ученик создателя «Моны Лизы», причем любимый, с высокой долей вероятности, не только в платоническом значении, Салаи, то есть «дьяволенок», или же Джан Джакомо Капротти да Орено, еще при жизни Мастера создал массу вариаций на тему «Моны Лизы», в том числе гологрудую, несколько разухабистую «Мону Вану», одна из которых висит в Эрмитаже, а другая – в Музее Конде.

Но голая грудь копии, к тому же весьма посредственной, не заменяет таинственной улыбки оригинала.

…А потом, с наступлением эпохи нового искусства в двадцатом веке, пошло-поехало (и это толькостотысячная часть реальных примеров!): «Мона Лиза», дважды перечеркнутая красным, на коллаже Малевича. «Мона Лиза» с мушкетерскими усиками и бородкой Марселя Дюшана. Автопортрет Сальвадора Дали в виде Моны Лизы – опять же, с усами, правда уже не мушкетерскими, а тараканьими, и иконографичным ликом самого мужа деятельной Гало. «Мона Лиза» с лицом, как воздушный шар, почти на все полотно колумбийца Фернандо Ботеро. Штампованная в виде красочного поп-плаката «Мона Лиза» Энди Уорхола. «Мона Лиза» – зомби от Жан-Пьера Казема. Наконец, из последнего: «Мона Лиза» с базукой на плече от короля граффити и стрит-арта Бэнкси, надежно скрывающего от мировой общественности свои подлинное лицо и имя, на белой кирпичной стене в лондонском Сохо. И, как апофеоз, от какого-то подражателя Бэнкси (который сам подражал Леонардо!): «Мона Лиза», задирающая юбку и презентующая всем… Нет, не свою загадочную улыбку, а весьма ординарную пятую точку. Опять эпатаж, опять голое тело, ведь за полтысячи лет посредственности ничего нового придумать не смогли – и вот круг от Салаи до неведомого копииста замкнулся…

– Три миллиона триста тысяч! – раздался изнеженный голос в тот самый момент, когда молоточек аукционера почти что коснулся пульта.

Вот именнопочти что!

Перс, в этот раз и не думая смотреть в нашу сторону, глядел вперед, на сцену, где двое молодых помощников в униформе и белых перчатках держали защищенный пуленепробиваемым стеклом стенд, на котором были размещены все три листа кодекса Леонардо.

– О, благодарю вас, месье Шахрияр! – Аукционер был сама любезность. Еще бы, ведь и он имел с каждого лота свои комиссионные, а цена кодекса превзошла оценочную стоимость на целых два миллиона.

Хотя почему за три ветхих желтых листка, покрытых несколькими рисунками гения, а также текстом в зеркальном отражении и странным, напоминавшим частокол орнаментом по одному из нижних углов, надо было платить три с лишним миллиона евро?

Видимо, по той же, по какой за «Спасителя мира», к которому Леонардо, возможно, не имел отношения, было всего несколько лет назад заплачено четыреста миллионов.

С комиссионными –четыреста пятьдесят.

И по той, по которой за «Мону Лизу», окажись она на аукционе, предложили бы и миллиард, и пять, и десять, и, кто знает, все сто.

Или дажетриллион?

– Месье? – Аукционер, как в подобных случаях обычно бывает, напрямую обратился к моему боссу, понимая, что если кто и предложит сумму выше, так это только он. – Итак, месье?

Воротыйло, чья шея приняла угрожающий свекольный оттенок, раздавил в руке только что вынутый из кулька алмазно-белый леденец и, смотря впереди себя, процедил по-русски:

– Мона, три четыреста!

Ну надо же, он переступил финансовый порог, который сам же себе установил!

Вскинув табличку, я оповестила об этом весь зал, который, казалось, выдохнул от облегчения.

Молоточек снова пошел вверх.

– Месье Шахрияр? Да или нет?

Возникла недолгая пауза. Перс, рука которого, казалось, приклеилась к его неестественно черной бороде, сверкала гигантским рубином.

– Да или нет, месье? Три миллиона четыреста тысяч евро раз, три миллиона четыреста тысяч евро два. Три миллиона четыреста тысяч евро…

И снова театральная, годами оттренированная пауза, самая драматичная за весь аукцион.

– Три миллиона четыреста тысяч…

В этот решающий момент Кариночка (двуногая!), сделав суетливое движение, задела сидевшую у нее на коленях другую Кариночку (четвероногую), да так неудачно, что та снова залилась диким лаем.