Мольберт в саду Джоконды

– Три миллиона четыреста тысяч три!..

Но тут над головами гостей, сидевших в соседнем ряду, взметнулась табличка, а аукционер произнес:

– Увы, я не слышу вас из-за собачьего лая… Что вы сказали, месье Шахрияр? Три миллиона пятьсот тысяч евро?

Перс кивнул, подтверждая это, и я уставилась на Воротыйло.

Предложит или нет? Лимит был не просто исчерпан, а уже с лихвой. Но если Воротыйло не приобретет кодекс, то все мои предварительные договоренности с покупателем пойдут прахом.

А для бизнеса это было крайне вредно.

– Месье Воротыйло, желаете ли вы дать три миллиона шестьсот тысяч? Возможно, иную сумму, превышающую ту, которую предложил месье Шахрияр?

А ведь все было бы так просто! Если бы из-за лая собаки аукционер не услышал слов перса, мой босс заполучил бы кодекс Леонардо.

И мой тайный покупатель – примернополгода спустя.

Я ведь уже рисовала себе картинку нашего сегодняшнего триумфа. Мой босс, принимая поздравления своей четвертой супруги, удовлетворенно мне кивает, я же, чувствуя, что накопившееся напряжение спадает, задумываюсь над вопросом, куда вложить прибыль, полученную за продажу на сторону кодекса Леонардо.

В один из этих транснациональных, мегагигантских инвестиционных фондов, которые ворочают бюджетом, сопоставимым с ВВП отдельно взятых, далеко не самых бедных стран?

Да, один из подобных фондов мог бы купить «Мону Лизу», попади она по какой-либо причине на аукцион, и за сто миллиардов, и за триллион – в качестве инвестиции, ведь через десять лет цена станетеще больше.

Ведь если какой рынок и растет, так это рынок раритетных предметов искусства. И будь хоть кризис, хоть война, хоть всемирный потоп, это не только не уменьшит цены на шедевры, а, наоборот, только увеличит.

Потому что они, и только они, в отличие от денег, акций, национальных валют, криптовалют, золота, прочих драгметаллов и самоцветов, никогда не потеряют в стоимости, не подвергнутся инфляции, не окажутся ненужными по причине технического прогресса, открытия новых источников энергии или запасов чего-то ценного на соседних планетах.

И всегда найдутся те, кто готов выложить за них немыслимые суммы.

Ведь «Мона Лиза» как была одна, так и останется.Навсегда и навечно.

Только все дело в том, что «Мона Лиза» никогда на аукцион не попадет, ведь она, являясь собственностью Франции, висит в Лувре.

А жаль, что никогда. Я бы с удовольствием приняла участие в этом аукционе тысячелетия:вот ведь шоу было бы!

– …Три! Продано месье Шахрияру за три миллиона пятьсот тысяч евро! Примите мои поздравления, месье!

Я настолько замечталась, пытаясь представить себя участницей аукциона, на котором выставлена «Мона Лиза», что на несколько секунд забыла обо всем и обо всех вокруг себя, что бывает со мной редко.

Крайне редко.

Всех и вся – и в первую очередь моего босса, который, выпучив глаза и таращась на меня, как на привидение, ловил лиловыми губами воздух.

– Дура, какая же ты дура, Мона! – завопила на весь зал по-русски, сверкая бриллиантами на руках, Кариночка (двуногая), перекрикивая бешеный лай своей четвероногой тезки в бриллиантовом ошейнике.

Мой босс что-то шептал, и мне наконец удалось разобрать, что именно:

– Знак… Я же дал тебе знак… Ты должна была предложитьтри шестьсот!

Я окаменела. Воротыйло, пренебрегая собственными же принципами, был готов бороться до последнего и повысить ставку.

Точнее, не был готов, но все же сделал это, как водится подав мне сигнал при помощи выпяченной губы. Который я, витая в облаках,не заметила. И не услышала его слов, потому что рядом заливалась лаем эта треклятая собаченция.

– Говорю же, какая она дура, пупсик! – произнесла, одаривая меня злорадным взором, ее двуногая хозяйка. Та самая, которая, конечно же, слышала обращенные ко мне слова своего супруга, но, узрев возможность выбить у меня почву из-под ног, не передала их мне.

И не ткнула меня, как до этого, локтем под ребро.

Да, я ее как противника явно недооценила…

– Давай мы ее уволим, пупсик! – произнесла Кариночка, гладя по руке своего мужа, который все еще ловил воздух губами, не в силах поверить, что лот ушел к его главному конкуренту. – Прямо сейчас, пупсик!

Возможно, он бы и уволил, но стресс сыграл с моим боссом злую шутку. Швырнув себе в рот последний леденец из кулька, рубиново-красный, он закашлялся, побагровел, а потом повалился на пол без сознания. Пока все вокруг кудахтали и таращились, бездействуя (в первую очередь Кариночка, которая виделась себе уже чрезвычайно богатой вдовой, распродающей ненужную ей коллекцию покойного супруга, что привело бы к полному краху всех моих начинаний и, более того, стоило бы мне в весьма недалеком будущем свободы и, вероятно, дажежизни), я прыгнула на лежавшего навзничь Воротыйло, согнула его массивное тело в пояснице, взяв его сзади в обхват, и, не чувствуя его веса, явно перевалившего за центнер, принялась резко сжимать и разжимать грудную клетку, позволяя леденцу, застрявшему в трахее, вылететь наружу. А затем, убедившись, что причина всего, липкий рубиново-красный камешек, стукнулся об пол, бросила туда же босса, разорвала ему рубашку до пупа и принялась делать искусственное дыхание, сопровождаемое массажем сердца.

Делая это, я отчего-то думала, что красный леденец около бездыханного тела моего босса, в которого я буквально вдыхала жизнь, так похож на рубин в перстне месье Шахрияра.

Глупость,правда же?

А потом, когда ко мне прорвался перепуганный охранник с дефибриллятором, выхватила прибор из его рук и заявила:

– Я умею обращаться! Отойдите!

Мне повезло – Воротыйло удалось вытащить с того света, о чем мне сказали прибывшие спустя несколько минут парамедики. То же сообщил Воротыйло и главный врач лучшей частной клиники в Париже, Американского госпиталя, куда он был доставлен в спешном порядке.

– Мадемуазель спасла вас от смерти в результате остановки сердца, – произнес он назидательно, а Кариночка на своем отвратительном английском пробормотала:

– Если бы она не прошляпила кодекс, леденец не попал бы моему пупсику, от этого распереживавшегося, не в то горло!

Ах, вот оно как? Нет, если быКариночка не пожелала вкусить леденцов, отказавшись их потом грызть и сбагрив супругу, то ничего бы не случилось!

И за это надо было уволитьменя?

Нет, не с руки ему было увольнять человека, который только что спас своими четкими, профессиональными действиями жизнь.

И лишил Кариночку, которая была на меня ужасно зла, возможности статьужасно богатой вдовой.

Когда врач наконец удалился, мой босс, выглядевший уже совершенно нормально, постучал рукой, прикрепленной к капельнице, по кровати и сказал:

– Мона, сядь!

Кариночка, фыркнув, заявила:

– Может, мне вообще выйти?

Ее четвероногая тезка оглушительно тявкнула (в люксовой палате российского миллиардера на шавку его накачанной силиконом жены смотрят снисходительно), а Воротыйло произнес:

– Неплохая идея! Иди прогуляйся со своей сумасшедшей псиной. Она меня сегодня и за палец тяпнула, и едва не угробила. Радуйся, что я из нее еще холодец сделать не велел!

Всхлипывая, Кариночка вместе со своей тезкой вылетела прочь, я же присела на больничную кровать босса.

– Кодекс мы упустили… – сказал он, я же четко произнесла:

–Я упустила, Юрий Дмитриевич, я. Оправдываться, прикрываясь лаем собаки, который и помешал мне услышать ваши слова, не стану…

Хотя именно это я и делала.

Я помолчала, а Воротыйло, как то от него и требовалось, сказал:

– Ну, с псиной я еще разберусь. Но ты теряешь хватку, Мона…

Я сделала непроницаемое лицо. Что это значит: он все же последует совету своей благоверной и уволит меня?

– Но если бы не ты, Кариночка уже трезвонила бы моим, то естьсвоим адвокатам, желая узнать, сколько денег она унаследовала после моей кончины.

Я сочла, что дипломатичное молчание более всего подходит в подобной ситуации.

– Но кодекс мы упустили… – снова вздохнул он. – Ладно, не только ты теряешь хватку, но, видимо, и я. И все-таки жаль, что этот иранец его заполучил!

Можно подумать, если бы его заполучил один из китайцев, американец или даже немка, это было бы лучше.

Наверное, да, потому что с любым из них, по крайней мере теоретически, можно было заключить кулуарную сделку и выкупить кодекс, а с месье Шахрияром, помешанном на Леонардо, такой возможности изначально не представлялось.

– Думаешь,не продаст? – спросил с надеждой босс, и я правдиво ответила:

–Не продаст.

Он, снова вздохнув, откинул одеяло, отцепил капельницу и встал.

– Юрий Дмитриевич, вы что! Вам нельзя… – начала я, но босс заявил:

– Что мне тут валяться? Не сердечный же приступ и не инсульт, а всего лишь чертов леденец не в то горло попал. Никогда больше их есть не буду. Не зря я не люблю Париж, а после того, как тут чуть не помер, больше приезжать сюда без особой необходимости не буду. Доктор сам сказал, что все показатели в норме…

Это было чистой правдой.

– И все же вам стоит провести ночь в клинике… – начала я, сама в это не веря, а Воротыйло ответил:

– Вот сама и проводи – в качестве наказания за то, что не услышала моих команд. Ладно, кто нам может помочь?

– Вчем? – спросила я, а босс, облаченный только в большие семейные трусы, покрикивая, на моих глазах делал приседания, вытянув перед собой руки.

– Пять-шесть… Мона, не тупи! А то и в самом деле решу, что ты начинаешь сдавать – в первый раз я это просто ради красного словца ляпнул. Кто нам поможет договориться с иранцем?

Не говорить же боссу, чтоникто. Месье Шахрияр обитал в собственном дворце времен Луи Пятнадцатого в фешенебельном предместье Парижа Сен-Клу, в подвалах которого и хранилась его уникальная коллекция.

Однако стоит ли разубеждать босса, который, казалось, черпал энергию от мысли, что все же перекупит у своего конкурента кодекс Леонардо, хотя бы и за заоблачную сумму.

Мне это было только на руку, ведь сделка позволит в итоге все же не разочаровать моего тайного клиента и, совершив подмену, продать ему оригинал, в то время как Воротыйло придется восторгаться копией.

Только во всей схеме была одна-единственная закавыка: месье Шахриярникогда и ни при каких обстоятельствах не продавал экспонаты своей коллекции.

Однако если я скажу об этом боссу, то снова за короткий промежуток времени разочарую его, и он, чего доброго, решит, что мне в самом деле пора на покой.

Пришлось на ходу что-то придумывать, и наконец я выдала:

– Мадам Барбара… Помните, мы как-то несколько лет назад были в ее антикварном салоне в районе Сен-Поля? Ну, когда речь шла о гравюре Мастера Е. S., которая оказалась подделкой…

Босс, продолжая делать приседания, заявил:

– Тридцать один – тридцать два… А, эта эксцентричная особа, что по-русски шпарит, как мы с тобой, хотя и француженка насквозь, которая нас надуть пыталась? Ну, и чем она нам может помочь? Она ведь какая-то мелкая сомнительная антикварша, не более того…

Я усмехнулась, поняв, что настал момент блеснуть инсайдерскими знаниями, недоступными подавляющему большинству занятых в сфере бизнеса с предметами искусства.

– Это так, и доверять старухе я бы не стала, так как она нечиста на руку и, говорят, даже когда-то отмотала за это срок, причем немалый. Однако она в течение многих лет была пассией месье Шахрияра…

– Сорок девять – пятьдесят…

Босс, резко прекратив делать приседания, заявил:

– Вот видишь, даже дыхание не сбилось! Так что хоть и умер три часа назад, сейчас я живее всех живых!

Но стоило ли в таком случае делать пятьдесят приседаний, яне была уверена.

Воротыйло продолжил:

– Так он что, разве не «голубой»? Как он одевается, как говорит, как ведет себя…

Я сдержала вздох. Босс как был простым воронежским пацаном, так им и остался.

– Ну, яне в курсе его сексуальных предпочтений и не хотела бы, если честно, быть в курсе. Думаю, все, что вы подметили, это его тусовочный имидж. Но то, что мадам Барбара много лет состояла с ним в связи, факт. Правда, потом она его бросила…

– Наверное, все же поняла, с каким гусем связалась! – не унимался босс, а я сказала:

– Но, и это мне хорошо известно, является одной из немногих, с кем месье Шахрияр поддерживает тесные отношения и кто имеет допуск в его дворец в Сен-Клу. Если вы попросите месье Шахрияра принять вас, вам будет отказано в аудиенции. А вот если это сделает его бывшая пассия…

– А ты голова, Мона! – заявил босс, просияв. – Так, где мои шмотки? Кроме ботинок ничего не осталось, так как пришлось разорвать для реанимации? Ничего, заедем сначала в отель, а оттуда рванем к этой мадам Барбаре!

Что мы и сделали – разубеждать босса в необходимости соблюдать постельный режим после клинической смерти все равно было делом бесперспективным.

Шофер, по настоянию Воротыйло, выпустил нас неподалеку от антикварной лавки мадам Барбары, и я заметила, как оттуда вышла молодая рыжеволосая девица, несмотря на весь свой модный прикид,явно русская, направившаяся к коренастому, еще более явно русскому, смазливому брюнету, с индифферентным видом ожидавшему ее на улице. Судя по тому, как скованно они себя вели, молодые люди не сошлись во мнениях.