Семена раздора

– Почему? – Аэльмеоннэ вздохнула. – Об этом знает лишь Непокоряющаяся, ясно одно: ты отмечена великой жертвой.

– Жертвой? Какой жертвой? – удивилась Кинана, лишь сейчас заметив жалость во взглядах сестёр.

Дриада промолчала, глядя куда-то за спину девушки. Кинана проследила за её взглядом, и своды пещеры сотряс крик горя.

Филомена лежала на спине, сложив руки на груди. Огромные серые глаза остекленевшим взглядом смотрели в потолок, на мраморно-белом лице застыло умиротворённое выражение. Могло показаться, что женщина просто спит, но её обнажённое тело было неподвижно и холодно, словно камень. Филомена, дочь Маи, иерофантида ковена Больших Камней была мертва.

Глава VI

– …двадцать человек убито, точное количество раненых неизвестно, многие ушли сами или их унесли. На площади подобрали пятнадцать человек. Жрецы говорят, пятеро не доживут до утра.

Маленький человечек с круглым брюшком и пегой бородкой – ишшакум, иначе градоначальник Нинурты – прервался и нервно глянул на непроницаемое лицо царя, но тут же опомнился и торопливо продолжил доклад. По его лбу и толстым щекам текли крупные капли пота, было видно, как мучительно ему хочется утереть лицо.

– Сейчас, о царь царей, площадь полностью очищена от толпы. Строители приступили к починке мостовой и повреждённых зданий. Твой недостойный слуга с одобрения совета выделил из городской казны всё, что требуется, и отрядил на помощь три сотни городских рабов. К утру всё будет исправлено.

Энекл и Диоклет вошли, когда градоначальник уже почти закончил. Оба выглядели совсем неподобающе для дворца. Густой слой пыли покрывал их одежду, а на ногах Диоклета так до конца и не засохла чёрная маслянистая кровь. Эйнемы бросились во дворец, едва установился хоть какой-то порядок, а Эн-Нитаниш исчез с площади ещё раньше. Теперь он с отсутствующим видом мялся неподалёку от трона. Вельможа также явился в доспехе, но нашёл время почиститься и привести себя в порядок. Курчавые чёрные волосы, лоснясь от умащений, спадали на плечи красивой волной, а пышный нагрудник сверкал, отражая льющийся через широкие оконные порталы свет.

Малый зал для приёмов полнился людьми. Вдоль стен выстроились военачальники, вельможи, весь городской совет Нинурты и царские любимцы, выделяющиеся роскошью и пестротой одежд. На резном палисандровом троне восседал сам царь Нахарабалазар – хорошо сложенный мужчина с гордым лицом смугло-золотистого оттенка, какой мидоняне почитали наиболее красивым и благородным. Одежда царя отличалась вычурным изяществом, чёрные волосы и борода были завиты, уложены в сложную эйнемскую причёску и умащены благовониями, на голове сверкала лёгкая золотая диадема с россыпью кроваво-красных рубинов.

Справа от царя, в кресле из слоновой кости, восседала по-эйнемски одетая женщина с неплотной вуалью на горделиво вскинутой голове. Артимия – царица-мать, в прошлом знаменитая гетера из Иола, а впоследствии жена царя Нахарахаддона. Некогда её красоту воспевали лучшие поэты, первейшие из мужей Эйнемиды добивались её благосклонности, а правитель Мидонии совершил ради неё больше глупостей, чем за всё время царствования. Чтобы заполучить свою красавицу, он едва не объявил войну Иолу, но, к счастью для иолян, Артимия согласилась принадлежать царю царей при условии, что войдёт в его дом одной из полноправных жён, что и было исполнено – к ярости мидонийских вельмож, чьих дочерей приравняли к чужеземной блуднице. Так Артимия из Иола вошла в легенды как женщина, чья красота едва не развязала войну, и как гетера, ставшая царицей. Её историю представляли на театральных орхестрах, а современники дали ей прозвище Исмена, в честь легендарной красавицы, из-за которой сыновья царя Мелея затеяли братоубийственную рознь.

За спиной царицы-матери расположились два могучих мужа, одновременно похожие и непохожие друг на друга: светлокожий и светловолосый эйнем и смуглый одноглазый мидонянин с уродливым шрамом на лице. Каллифонт, сын Алкмета – некогда главарь наёмного отряда, ныне же верховный военачальник, и Эшбааль хаз-Гуруш – начальник пешей стражи, вдохновитель заговора, усадившего Нахарабалазара на трон. Шрам на лице Эшбааля оставил топор неистового царя Ушшурбалиссара в ночь, когда младший из сыновей Нахарахаддона Мудрого пришёл к власти.

– Повелитель шести частей света, явился тот, кто ослушался тебя и поднял руку на твоих слуг.

Неприятный скрежещущий голос прозвучал негромко, но шум в зале тут же стих, и все обернулись на вошедших. Толпа раздалась, словно стая мелких рыбёшек перед хищным тунцом, и вперёд вышел коренастый мужчина в тёмных одеждах, резко отличавшихся от пёстрых нарядов придворных. Неровный череп, слегка покрытый тёмным пушком, чёрная с проседью густая щетина, крючковатый нос и заострённые уши придавали его облику нечто обезьянье. При взгляде на Энекла с Диоклетом его маленькие, глубоко посаженные глазки полыхнули такой злобой, что, несмотря на жару, захотелось зябко поёжиться. Этот взгляд наводил на мысли о могильном холоде тюремных подвалов.

– Вот как! – Царь резким взмахом руки отпустил чиновника, и тот скрылся в толпе придворных. – Подойдите и отвечайте. Как вы посмели помешать моему приговору?

Энекл и Диоклет поклонились, как это было принято у эйнемских командиров: достаточно низко, но с достоинством и без архенского раболепия. Энекл кинул быстрый взгляд в сторону Каллифонта, удостоившись ободряющего кивка. Он понял, что их дело уже представлено царю, и отнюдь не в лучшем свете.

– Великий царь, да продлится твоё царствование долгие годы, – подчёркнуто спокойно ответил Диоклет. – Я не могу поверить, что кто-то осмелился лгать тебе, но, боюсь, это случилось. Правосудие исполнено, осуждённый тобою на смерть мёртв, и мы сделали для этого всё возможное. Посмотри на наши одежды: на них грязь и кровь. Их вид говорит о нашем усердии лучше любых слов.

– Как смеешь ты лгать, чужеземец?! – Голос похожего на обезьяну придворного дрожал от злости. – Ты самовольно облегчил участь изменника, ты поднял меч на слугу царя! За такое преступление с тебя сдерут кожу и прибьют её к стене!

– Кто из нас дерзок, высокородный Саррун? – Диоклет был спокоен, точно речь шла о погоде за окном. – Я, ответив на вопрос повелителя, или ты, посмев говорить вместо царя царей?

Лицо Сарруна исказила гримаса ярости. Он было открыл рот, но сдержался – брань в присутствии царя была бы уж подлинным святотатством. Саррун смолчал, но тяжёлый взгляд, брошенный на Диоклета, стоил любых слов. Высокородный Саррун из рода Болг, первый смотритель царских тюрем и узилищ, не прощал оскорблений, а слава о нём ходила такая, что многие скорее предпочли бы иметь врагом самого царя, нежели его слугу.

– Саррун, почему ты говоришь за меня? – покосился на вельможу царь. От выражения Саррунова лица немного неуютно стало, кажется, даже повелителю шести частей света.

– Царь царей, мне нет прощения. – Саррун низко склонился. – Я достоин наказания, но верному слуге не сдержать гнев, когда законы государства в пренебрежении и воля повелителя шести частей света не исполнена.

– И это говорит тот, кто сам пренебрёг волей повелителя, чтобы потешить свою злобу. – Закутанная в вуаль голова Артимии повернулась в сторону Сарруна. Грудной, низкий, с лёгкой хрипотцой голос не отличался ни красотой, ни мелодичностью, но от него перехватывало дыхание у всех без исключения мужчин. Танец голоса – почти неизвестное вне Эйнемиды искусство, в той или иной степени знакомое всем посвящённым Аэлин. Царица-мать – бывшая гетера священного братства богини – владела им в совершенстве.

– Мать царственного сына, Саррун из рода Болг никогда не пренебрегал волей повелителя шести частей света. – Видимая учтивость стоила Сарруну немалых усилий. Их с Артимией взаимная неприязнь началась очень много лет назад. Поговаривали, что дело здесь в некоей тайной истории, но говорили очень тихо. Распускать слухи о матери царя и первом смотрителе царских тюрем и узилищ – не самый приятный способ свести счёты с жизнью.

– Ты хочешь сказать, что я лгу, Саррун?

– Я не могу себе это даже представить. Царица Артимия никогда не лжёт, это известно каждому… Если я ошибся, прошу, скажи мне в чём.

– А ты и впрямь не понимаешь? Я считала тебя умным человеком. Может, моему сыну следует поискать кого-то более толкового на твоё место?

– Если пожелает царь царей, я сам с радостью оставлю свою должность… – начал было Саррун, но тут терпение царя иссякло. Громко хлопнув в ладоши, он сердито воскликнул:

– Довольно! Только я здесь решаю, кому какое место занимать! Каждый будет делать, что повелел я, пока я не решу иначе!

Он гневно обвёл взглядом присутствующих и, удовлетворённый покорным молчанием, продолжил:

– Вернёмся к делу. Вы двое обвинены, что скажете?

– Великий царь, твоя достойная мать – мудрейшая из женщин, она сразу указала истинную причину. Когда обсуждалась участь преступника, ты велел избрать для него достойную казнь. Твоё распоряжение не исполнили, поэтому произошли беспорядки и погибли люди.

Сарруна вновь скривился, но на сей раз сумел взять себя в руки. Царь медленно обернулся в его сторону:

– Саррун, ты хочешь что-то сказать?

– Да, повелитель, хочу. Чужеземец лжёт. Ты повелел избрать для изменника достойную его преступлений казнь, и это было сделано.

– Тебе велели казнить его без лишнего шума, а ты устроил мерзкое представление! – вмешался в разговор Эшбааль.

Энекл вспомнил упрямо ходившие по Нинурте слухи, что Эшбааль – настоящий отец Нахарабалазара. Так это или нет, но молодой царь действительно не мог похвастаться орлиным носом – семейным признаком рода Харз. Оба сына Эшбааля, хоть и были обласканы, получили должности вдали от столицы. Не для того ли, чтобы не дать сплетникам возможности слишком часто сравнивать их с царём?

– Повелитель шести частей света велел подвергнуть изменника достойной казни, таковы были его слова в точности, – ответил Саррун. – Немногие из положенных наказаний достойны его проступков, но и их мне запретили выбрать – что бы ни двигало теми, кто присоветовал царю повелеть так. Мне пришлось потрудиться, чтобы дать изменнику то, что он заслужил, и доставить удовлетворение повелителю шести частей света.

– Внутренности твоего подданого на глазах толпы пожрал отвратительный червь. Ты получил удовлетворение, сын мой? – холодно спросила Артимия.

– А что ты предлагаешь, мать? Или нужно было его наградить за измену? Кто умышляет против царя, должен быть наказан – таков обычай.

– И после этого наказания на площади твоей столицы, на глазах чужеземцев, случился безобразный бунт, о чём и предупреждали те, кто советовал не затягивать с казнью. Твой враг умер бы в любом случае, но теперь, вместо того чтобы превозносить царя за милосердие, его станут ненавидеть.

– Это не говоря об ущербе для казны, владыка. На восстановление всех разрушений потребуется не менее таланта золотом, – заметил сухой старик в простом серо-голубом одеянии и белом войлочном колпаке.

Мал-Элай, прозванный Укротителем Монет, верховный хранитель царских подвалов, ключей и убранств – говоря проще, главный казначей, – занимал этот пост с незапамятных времён. На его заманчивую должность почти не находилось соискателей. Даже самые глупые и самые алчные понимали: без старого Укротителя Монет с его умением добывать золото из воздуха царская казна при нынешних расходах на увеселения и строительство вскоре покажет дно. Отвечать за это не хотелось никому.

– Важно ли золото, когда речь идёт о жизни повелителя? – сказал Саррун. – И стоит ли заботиться об этих бунтовщиках? Сброд посмел выразить недовольство решением господина, они открыто славили изменника! Наилучшим решением было бы посадить каждого из этих крикунов на тупой кол и расставить вдоль Хуррумской дороги!

– Высокородный Саррун прав! – воскликнул смуглый молодой человек в золотом оплечье начальника конной стражи. – Никто не смеет перечить повелителю, тем более чернь! Владыка, прикажи, и мои люди немедля отправятся на площадь, чтобы схватить мятежников.

– То будет подвиг, достойный великого героя, Бурруш, ведь на площади уже нет никого, кроме уборщиков, – сказал Эшбааль, и собравшиеся рассмеялись.

Молодой человек вспыхнул от злости, но вступать в перепалку поостерёгся.

– Не волнуйся, мой дорогой Бурруш. – Царя, по-видимому, развеселило замечание Эшбааля, его голос зазвучал спокойнее. – Хоть твоё рвение и запоздало, мятежники получат что заслужили. Соответствующие распоряжения уже даны.

При этом замечании многие из придворных обеспокоенно переглянулись, гадая, что бы это могло значить.

– Да, – продолжил царь, – негодяи, что дерзнули проявить неуважение ко мне, скоро будут наказаны, изменник также получил по заслугам. Я удовлетворён, но ты Саррун, – вельможа тут же изобразил смирение, – ты впредь не смей принимать такие решения без моего ведома. Всегда следует тщательно обдумывать последствия.