Народная Русь. Круглый год сказаний, поверий, обычаев и пословиц русского народа

В предисловии к «Народной Руси» сам автор рассказал, что анонимно публиковал свои этнографические очерки, написанные на материалах поездок и публикаций этнографов, в «Правительственном вестнике» с 1895 по 1899 год, где состоял помощником редактора – знаменитого К.К. Случевского. Очерки-фельетоны не остались незамеченными и читателями, и профессионалами-этнографами, хотя в те времена недостатка в подобного рода сочинениях не наблюдалось. Увы, далеко не всякому этнографу дано владение хорошим литературным языком. Иной раз читателю приходится продираться сквозь такие словесные заросли… А тут этнографическую прозу писал хороший поэт, потому-то и вышла из-под его пера проза поэтическая, очаровавшая читателя. Не знаю, владел ли Коринфский иными, кроме поэтических, «навьими чарами»… Похоже, что владел.

Очерки охотно перепечатывали провинциальные издания, их переводили на иностранные языки. Великая княгиня Милица Николаевна в официальном порядке запросила редактора «Вестника», «будут ли фельетоны изданы отдельной книжкой». Алексей Сергеевич Ермолов, тогдашний министр земледелия и государственных имуществ, выразил желание познакомиться с неизвестным автором и очень одобрил его работу, почему Коринфский и счел нужным посвятить ему книгу. Сам Ермолов был не только видным сановником, но и этнографом-собирателем. Его «Народное погодоведение» и другие книги пользовались и пользуются сейчас заслуженной любовью читателей, хотя поэзии в них нет ни на грош.

Издал «Народную Русь» московский книгопродавец М.В. Клюквин в 1901 году. Питерских не нашлось. Этнографические материалы Коринфского вошли в его другие книги – «Трудовой год русского крестьянина» и «В мире сказаний. Очерки народных взглядов и поверий».

Творчество Аполлона Коринфского, как поэтическое, так и прозаическое, записным критикам рубежа XIX и XX столетий не нравилось. Читатель, голосовавший рублем, раскупал поэтические и прозаические книги автора в нескольких изданиях. Коринфский-стихотворец принадлежал к направлению поэтов второго ряда, которых мало волновали «больные вопросы русской жизни», почему и сами они мало волновали «прогрессивных» критиков, хотя они и сочинили порядка 400 критических статей, так или иначе отозвавшихся на творчество поэта. Записных либерально-демократических критиков задевало народное признание Коринфского, широкое распространение его произведений, особенно в провинции.

Коринфский не оставил собственной поэтической школы, но его творчество оказало большое влияние на поэтов из народа, сердцем понимавших, что учиться надо не у декаденствующей интеллигенции с ее изломами и изысками, а у тех поэтов-профессионалов, кто разговаривает с читателем «голосом сердца». Не случайно среди ближайших друзей Коринфского оказался Спиридон Дрожжин – крестьянский поэт, происходивший из самых народных глубин. Коринфский написал и опубликовал несколько критических очерков, посвященных поэтам из народа, тем самым поддержав их, отнюдь не избалованных вниманием всякого рода корифеев либеральной критики, присвоивших себе исключительное право казнить и миловать на литературном Парнасе. «Записные критики» ставили и самого Коринфского обыкновенно в третий поэтический ряд.

Так же равнодушно относились к Коринфскому и многочисленные представители «литературного мира» предреволюционного времени. Читаешь немногочисленные воспоминания о Коринфском и поражаешься тому, что их сочинители стихов самого поэта, за редким исключением, явно не читали и через них явно не пытались понять Коринфского-человека. Их интересовала только внешняя, богемная сторона жизни. В редакционном интернет-портфеле журнала «Наше наследие» опубликована рукопись воспоминаний третьестепенного петербургского литератора Николая Александровича Карпова (1887–1945), оконченная в 1939 году (из собрания РГАЛИ). Он сам весьма остроумно определил свое собственное место в литературе, назвав воспоминания «В литературном болоте». Вот как представлялся Коринфский со дна питерского болота одному из его обитателей. Кстати, не исключено, что легенда о помещике и коринфском стиле, частенько встречающаяся в печатной биографии поэта, восходит к самому Аполлону Аполлоновичу, не слишком склонному к откровениям с малознакомыми людьми. В обществе он явно предпочитал театральную маску, а уж что за ней скрывалось…

«Особым искусством находить меценатов обладал поэт Аполлон Аполлонович Коринфский. Небольшого роста, с длинными, до плеч, рыжими кудрями и пышной, раздвоенной на конце бородой, одетый в сюртук, боковые карманы которого оттопыривались от рукописей и книг, он просиживал в ресторане в компании до закрытия, докучая собутыльникам чтением своих стихов.

Коринфский – не псевдоним, такова была настоящая фамилия рыжекудрого поэта. Этой фамилией наградил его отца – крепостного – самодур помещик, вдобавок, в насмешку, навязав ему имя греческого бога. Отец, по странному капризу, назвал Аполлоном и сына, хотя с греческим богом поэт имел весьма отдаленное сходство. Из существ, созданных фантазией, он скорее походил на потешного гнома.

Коринфский и пил, и работал, как говорится, запоем. Засядет, бывало, у себя в кабинете недели на две и пишет стихи, вытягивая длиннейшую ленту. Овладев элементарной техникой стихосложения, писал без срывов и достижений банальные, без ярких образов, тусклые и неинтересные вещи. Печатался главным образом в изданиях Сытина, Сойкина и Маркса и ухитрялся издавать толстые, как кирпич, на хорошей бумаге, сборники своих произведений.

Наработавшись вдоволь и исчерпав вдохновение, Коринфский «продавал», как он сам выражался, новые рукописи издателям, получал деньги и «пускался во все тяжкие». Когда он появлялся в ресторанах, вокруг него сразу образовывалась компания прихлебателей, любителей попить и поесть на чужбинку. Когда кошелек поэта истощался, он вскакивал и исчезал, бросая на ходу:

– Подождите, я сейчас разыщу какого-нибудь мецената.

Он пробегал по ресторанным залам, заглядывал в отдельные кабинеты и почти всегда возвращался с незнакомцем, которого торжественным тоном представлял компании:

– Вот вам меценат, прошу любить и жаловать. Угостит водкой, а может, расщедрится и на коньячок. А ты, дядя, не скупись. Раз хочешь сидеть за одним столом с писателями – за эту честь и удовольствие нужно платить!

Меценат присоединялся к компании и вынужден был раскошеливаться. Иногда это был богатенький студент, иногда чиновник или служащий какой-нибудь коммерческой фирмы, а однажды в роли мецената очутился запьянствовавший швейцар какой-то гостиницы. Надо ему отдать справедливость, он оказался щедрым и заплатил по счету порядочную сумму. Впрочем, швейцары гостиниц имели большие доходы и часто, не бросая службы, являлись крупными домовладельцами и в конце концов становились богаче своих хозяев.

После закрытия ресторанов в три часа ночи Коринфский обычно предлагал компании отправиться в ночную чайную. Ночные чайные открывались в четыре часа утра, а иногда торговали без перерыва и днем и ночью.

– Стоит ли? – не решались продолжать кутеж собутыльники. – Чаю мы твоего не видели!

– Чаю? – обиженно восклицал Коринфский. – Да что вы – вчера родились? Младенчики? Нам там беленького чайку в чайниках с почтением подадут! Наконец, а это что?

И он с торжеством извлекал из необъятного кармана своего потертого сюртука запасливо захваченную в ресторане бутылку коньяку. Этот аргумент сразу разрешал все сомнения.

В ночной чайной, среди извозчиков, проституток, сутенеров, воров, газетчиков и шоферов, компания усаживалась и сидела чуть ли не до полудня, закусывая «белый чай» дешевым рубцом, который завсегдатаи чайной называли «рябчиком». Расходились сонные и обалдевшие, чтобы встретиться снова вечером в кабаке.

Такова была жизнь большинства рядовых писателей. Жизнь без идеалов, без идей, без руля и без ветрил. Днем – редакции, выклянчивание авансов, вечером – кабак.

Как-то в литературной компании я выразил сомнение в праве писателя пользоваться угощениями и мелкими подачками так называемых меценатов. На меня посмотрели как на наивного чудака и снисходительно разъяснили мне, почему можно даже требовать угощение от меценатов. Разъяснения эти сводились к следующему:

– Писатель своими произведениями приносит огромную пользу обществу, но труд его оплачивается очень низко, на гонорар он существовать, тем более пьянствовать, не может. Кроме того, у него бывают периоды, когда на продолжительное время его оставляет вдохновение. Наконец, он может даже маленькое стихотворение обдумывать полгода. Святая обязанность общества в лице меценатов, любителей литературы, всемерно поддерживать писателя, вплоть до графина водки и десятки взаймы без отдачи. Писатель выше толпы, он избранник, почти жрец. Его должно поддерживать общество, он вправе от него этого требовать.

Жалкие были мысли у прежних «инженеров человеческих душ», жалкие нравы и жалкие меценаты».

Несколько иные слова звучали декабре 1911 года, когда отмечался 25-летний юбилей литературной деятельности Коринфского. «Русское общество от мала до велика, русская интеллигенция и народ – все в наших песнях нашли и находят выражение своих чувств…», «Ваша нежная душа, незлобивое сердце, готовность всегда прийти на помощь ближнему вызвали ту любовь, которая собрала нас всех сюда, объединив в дружную семью…», «Чистый служитель искусства, хранитель заветов бессмертного Пушкина, прямой наследник Алексея Толстого и Льва Мея, Вы за четверть века неустанной работы внесли драгоценные вклады в сокровищницу родной литературы…», «Воскрешая старую Русь с ее величавым эпосом, Вы являетесь то торжественным баяном, то веселым гусляром».

Итоги своей творческой жизни Коринфский подвел в начале 1918 года, напечатав последние строки. Затем последовало почти двадцатилетнее вынужденное молчание. Его творчество не пришлось к большевистскому двору. Не помогло даже давнее знакомство с Ильичом, которым Коринфский воспользовался, впрочем, лишь в самую голодную пору жизни. Надо заметить, что поэта не любили не столько власти, сколько собратья по перу, искренне завидовавшие его былой славе. Властям долгое время было плевать – и сам помрет, если выразиться прилично.

Вот еще характерный образчик гаденького взгляда на старика-поэта (едва за пятьдесят!), который без стеснения тиражировался в советское время, когда воспоминатели твердо знали, что разрешено печататься исключительно им, а не каким-то старорежимным сочинителям вроде Аполлона Аполлоновича. В обширном сборнике воспоминаний о великом К.И. Чуковском помещены такие любопытные строки, относящиеся к Петрограду первых лет Гражданской войны. Их автор – И.А. Бродский, племянник выдающегося советского живописца Исаака Израилевича Бродского.

«Корней Иванович всегда охотно знакомил меня с Людьми чем-нибудь интересными, как бы угощал меня ими… А однажды представил меня старику, очень прозаично выглядевшему, несшему в заплечном мешке картошку. Это был поэт Аполлон Коринфский.

– Вас еще не было на свете, а Аполлон Аполлонович уже был на поэтическом Олимпе… – сказал мне Корней Иванович.

– Я давно уже опустился на землю, по которой еле хожу… Но скоро вознесусь опять и очень высоко, – грустно сказал старый поэт.

– Живите, живите и не думайте об этом. Вы поэт Божьей милостью… Вы так много сделали и еще сможете сделать для русской поэзии…

Чуковский щедро завысил заслуги Коринфского перед отечественной литературой, и когда мы попрощались с ним, Корней Иванович «отредактировал» сказанное.

– Я хотел сказать – поэт Божьей милостыни… Признаюсь, покривил душой, но уж очень хотелось поддержать старого литератора. А Коринфский действительно был еще в девяностых годах, наряду с Фофановым, очень популярным поэтом, но, конечно, дарование его небольшого калибра. Этот Аполлон был служителем «чистого», «возвышенного» искусства, и теперь ему после заоблачных высот живется очень трудно… Хотя начинал он как поэт-демократ…»

Действительно, отход от «демократических» традиций во все времена обходится недешево… «Демократы», выросшие на книгах «доброго дедушки Корнея», превосходно умеют мстить, и не только в воспоминаниях. Не обошли они своим пристальным вниманием и старика Коринфского. «Колыбель революции» не вынесла его присутствия на улицах «великого города», и поэту пришлось перебраться на жительство в дачный пригород Петрограда – Лигово. Здесь ради хлеба насущного он трудился на самых разных незаметных должностях.

До последнего времени имелось совсем немного сведений о поздних годах жизни Коринфского и о причинах переезда в Тверь так сказать не совсем добровольного порядка. Понятно, из Петрограда его, как и многих бывших, выгнал голод. В Лигове же подвела поэта «общественная жилка», вечное стремление людей предреволюционных лет к «сеянию разумного, доброго…». Еще как-то не привыкли к тому, что заниматься «сеянием» среди сексотов небезопасно, а точнее – смертельно опасно.

Зато не подкачало чуткое классовое чутье сотрудников Ленинградского «Большого дома». 14 ноября 1928 года скромный библиотекарь Аполлон Коринфский подвергся аресту. Времена еще стояли вегетарианские, Кирова убить не успели, поэтому бывший поэт в наказание за свою антисоветскую деятельность получил всего лишь трехлетнюю ссылку в Тверь, где и остался на веки вечные.

В Твери уже в наши дни многое делается для изучения и сохранения творчества поэта, восстановления светлой о нем памяти. Опубликовано несколько небольших воспоминаний о тверском периоде жизни Коринфского и исследований, посвященных «темным местам биографии».

Приведу большой отрывок из превосходной статьи «Сторонник величия России» тверского исследователя А.М. Бойникова, опубликованной в журнале «Мономах». Автору было доступно следственное дело поэта, а такого рода документы лучше не пересказывать, а воспроизводить возможно ближе к оригиналу.

«С 1918 года поэт вместе с женой Марианной Иосифовной жил в поселке Лигово под Ленинградом. Не имея возможности обеспечить семью литературным заработком, он в 1917–1920 годах состоял на службе корреспондентом в Просветительском Комитете, в редакционной Коллегии Всеобуча, в отделе учета лавок Петрокоммунии, а с ноября 1920 года стал библиотекарем 54-й Трудовой Советской школы в Петрограде-Ленинграде.

Биография А.А. Коринфского может показаться достаточно хорошо изученной, хотя это далеко не так. Мало известны последние годы его жизни, связанные с Тверским краем.

В 1929 году семья Коринфских переезжает с прежнего места жительства в Тверь. Данный факт неоднократно упоминался исследователями, однако причины этого неожиданного поступка не раскрыты даже в новейших публикациях. Отчасти проливает свет на это обстоятельство небольшая биографическая справка на Коринфского, составленная Е.Е. Шаровым, в которой говорилось следующее: «В 1927 году А.А. Коринфский, вследствие неблагоприятных для него обстоятельств, вынужден был из Ленинграда перебраться на постоянное жительство в Калинин, где и прожил около 10 лет, работая корректором типографии «Калининская правда».

Окончательно стирает это «белое пятно» в биографии А.А. Коринфского знакомство с уголовным делом «по обвинению группы подпольной контрреволюционной организации», которое было заведено Полномочным представительством ОГПУ в Ленинградском военном округе 14 ноября 1928 года и окончено 23 февраля 1929 года. Уже сроки его ведения доказывают, что А.А. Коринфский не мог переехать в Тверь в 1927 году.

Основанием для возбуждения дела послужили материалы оперативной разработки под условным наименованием «Литовцы». Список обвиняемых, в котором арестованный 14 ноября 1928 года А.А. Коринфский значился под номером 13, насчитывал 17 человек. В постановлении о принятии дела к производству констатировалось, что «указанные лица принимали участие в контрреволюционной работе группы монархистов».

Суть обвинения «литовцев» сводилась к следующему: «…в 1918 г. в г. Лигово, ныне Урицк, Ленинградского округа, был организован спортивный клуб «Орион». Так как клуб являлся единственным легальным органом, которым можно было бы прикрывать антисоветскую деятельность, то вокруг его (так в документе) быстро сгруппировались бывшие люди: дворяне, офицеры, бывшие чиновники, священники, жандармы и прочие…

После закрытия клуба лица с явными монархическими убеждениями перенесли свою деятельность в подполье – под видом «семейный литературный кружок». Следствием установлено, что кружок был монархического направления».

Из показаний Н.П. Вельяминова, бывшего дворянина: «Характеризуя группу этих лиц в целом, считаю, что группа эта, уходя в свои закрытые собрания, как бы изолируясь от общественности, была, конечно, по одному этому антисоветской. Содержание произведений отдельных лиц этого кружка было настолько далеко от тем, созвучных нашему времени, что кружок этот, можно сказать, имел девизом «Всё в прошлом».

Весьма красноречивы и имеющиеся в деле отметки о политических убеждениях ряда членов кружка: «славянофил», «националист», «националист-демократ», «ярый монархист и антисемит».

Понятное дело: участники кружка – «осколки старого мира» – хотя и относились к категории «бывших», жили отнюдь не прошлым, а животрепещущим настоящим. Собираясь на квартирах друг у друга, они обсуждали внутреннюю ситуацию в стране, читали нелегально доставленные в СССР зарубежные газеты, декламировали свои литературные произведения.

Именно литературно-творческая атмосфера собраний и привела в кружок Аполлона Коринфского. Лишённый после революции возможности не только жить писательским трудом, но и хотя бы просто печататься, он хотел чувствовать себя поэтом и найти благодарную читательскую аудиторию.

Из материалов дела усматривается, что его приглашение в кружок состоялось в 1922 году. Душевно ободрённый, Коринфский активно выступал там с чтением прежних и вновь написанных стихотворений, рассказывал о себе и своём творчестве. В благодарность члены кружка 14 декабря 1923 года организовали «домашнее празднование» 35-летия его литературной деятельности.

Следствие усиленно искало в действиях Коринфского состав преступления и, естественно, нашло его.