Нескучные истории большого города. Рассказы и повести

– Извини, что так получилось.

И страх перед этой минутой заставил его ещё ниже пригнуться к рулю, сильнее вдавить ноги в педали…

Послышался приближающийся звук мотора. Комраков обернулся, увидел ярко-оранжевый мотоцикл. Через минуту мотоцикл поравнялся с ним, и сидевший сзади парень в клетчатой ковбойке крикнул:

– Плюс две семнадцать!

Две минуты семнадцать секунд выигрывал он у пелетона.

Пестрый столбик мелькнул сбоку, остался за спиной, километровый столбик – крошечный маячок, указывающий путь…

Последнее время Комракову не очень везло, будто птица счастья, часто выбиравшая его до сих пор, упорхнула куда-то. И не сказать, что он плохо подготовился к сезону: тренировался, как обычно, зимой в зале накрутил достаточно на велостанке, попотел изрядно со штангой и кроссы набегал. Но чувствовал, чувствовал, что новый старший тренер как-то без уважения, что ли, смотрит на него. Эх, старший тренер, старший тренер!

Комраков поинтересовался в Спорткомитете, что это за человек, откуда приехал. За свою многолетнюю кочевую жизнь Виктор знал почти всех, кто что-то значил в велосипедном спорте, но Андрея Сергеевича Брыкина не встречал.

– Из Архангельска он, – пояснил Комракову знакомый чиновник из Спорткомитета. – Его документы как раз оформлял. Послужной список у него хороший, но мужик, говорят, крутой… Да что ты волнуешься, разве мы тебя в обиду дадим? Ты же незаменимый!

Тренером Брыкин оказался знающим. И вроде мельком приглядывался к гонщикам, а совершенно точно угадывал, кто в какой форме.

– Зайди ко мне! – бросил он однажды Виктору после тренировки и прошёл в свой крошечный кабинетик.

Комраков не спеша обтёр полотенцем потное лицо и направился туда же.

Брыкин, склонившись над столом, вычерчивал тренировочный график. Потом произнёс, чётко выговаривая каждое слово:

– Как думаешь, пора омолаживать команду?

– Думаю, не нужно! – тоже подчеркивая каждый слог, ответил Виктор.

Тренер довел тонкую паутинку линии почти до края большого листа ватмана, выпрямился, как бы со стороны полюбовался на свою работу и сухо сказал:

– Спасибо. Можешь идти.

Комраков чуть потоптался на пороге, будто ожидая, что его остановят, вернут и вышел из тренерской.

Потом быстро переоделся, поехал на такси домой. Расплатившись с водителем, посмотрел вверх, нашел на седьмом этаже свои окна. Они светились ровным розовым светом. Виктор вошёл в подъезд и, поджидая лифт, нащупал в кармане куртки два ключа, соединенные колечком

Два ключа. Один от обычного стандартного замка, врезанного в дверь еще при сдаче дома строителями. Другой – с затейливой нарезной головкой, купленный в маленькой лавчонке возле старинного собора во французском городе Авиньоне.

Ключи эти Комраков всегда носил с собой: горбатясь на тренировках или вися на педалях в горах, когда отвесный склон, кажется, опрокидывается на тебя, ощущал их легкую тяжесть в кармане веломайки. Ключи от тяжело заработанной двухкомнатной квартиры, где сейчас его жена, Света, выкуривая сигарету за сигаретой, сидит перед телевизором. А может, включив стереосистему, дремлет в кресле с наушниками на голове…

Со Светой его познакомил Вазген, знакомый мастер из автосервиса. Однажды Комраков пригнал свой «жигулёнок» на профилактику, и пока Вазген, открыв капот, возился с мотором, Виктор между делом похвастался, что привез с последней международной велогонки японский видеомагнитофон и, наконец-то, Спорткомитет пробил ему квартиру в новом доме.

– Ну, вы, спортсмены, живете, – завистливо отозвался Вазген. – Месяцами по загранкам мотаетесь… Послушай, продай видик, а? Себе другой привезёшь.

И когда Виктор согласился, на прощание вдруг сунул ему сложенный листок с шестизначным номером.

– Скучать будешь – позвони. Девушку Светой зовут. Хорошая девушка, потом спасибо скажешь.

Однажды вечером Комраков набрал этот номер…

Виделись они часто, катались на Витькиной машине по окрестностям, Света водила его на какие-то концерты и выставки, хотя Комракову на них было отчаянно скучно. Уезжая на сборы, он стал оставлять Свете ключи от своей квартиры. Потом они поженились.

Мотаясь по соревнованиям, он часто звонил ей по межгороду, терпеливо ждал, пока задёрганные телефонистки восстановят все время рвущуюся связь. И, чувствуя себя виноватым за долгие отлучки, привозил ей дорогую косметику, шмотки, сувениры.

Но в каждое короткое возвращение разговаривали они все реже и реже. А ночью, сославшись на головную боль, Света поворачивалась лицом к стене, и так, в темноте, они долго лежали молча, старательно притворяясь, что спят…

…Это был его шанс! Он оторвался от пелетона на две минуты семнадцать секунд, и нужно было сохранить разрыв!

Пока он чувствовал себя хорошо. Вверх-вниз! Вверх-вниз! Снуют, как челноки, ноги, равномерно крутят педали, и велосипед, послушный его воле, летит по этой уходящей вдаль бетонке…

Раз в музее, куда он забрёл, чтобы убить случайный свободный день, Комраков увидел картину. Густое синее небо соприкасалось на горизонте с красноватой землей. Между невысокими пологими холмами узкой лентой вилось пустое шоссе. А на переднем плане закладывал отчаянный вираж человек-мотоцикл. Плавные обводы мотоцикла переходили в мускулистую обнаженную человеческую грудь, красивая голова гордо сидела на крепкой шее, развевались длинные чёрные волосы, и, казалось бешено стучали два сердца – человека и мотоцикла.

Комраков наклонился, прочитал название картины: «Кентавр».

Этот человек-мотоцикл ему потом почему-то очень долго снился. А сейчас, на трассе, неожиданно пришла мысль, что он, Комраков, тоже похож на кентавра. Только с одним сердцем в груди. И бешено несётся туда, где на самом горизонте густое синее небо соприкасается с жаркой красноватой землёй. Перед ним пустое шоссе, только кувыркается и прыгает его собственная неотстающая тень…

Звук мотоциклетного мотора сначала был похож на комариный писк, потом стал гуще, гуще, раздался рядом, и тот же парень в ковбойке крикнул:

– Одна сорок четыре!

Значит, пелетон отыграл у него тридцать три секунды.

Комраков хорошо знал, что происходит сейчас в пелетоне. Каждые несколько минут из туго сбитой группы выстреливал велосипедист, чтобы, отработав изо всех сил свой отрезок, уступить место другому, а самому перевести дух, отдохнуть за спинами передних. Только он не может отдохнуть ни за чьей спиной. Нужно терпеть. Терпеть!

Терпеть Комраков умел. И когда в детстве лупил его второгодник Кислицын, лупил совсем ни за что, просто так, от скуки. Дожидался, пока закончатся уроки, а потом вел Витьку за школьные мастерские и бил. Витька стоял молча, закрывал только голову, а, потом, пересиливая страх, кидался на Кислицына, неуклюже размахивая длинными руками.

И, может, из-за этого сопротивления Кислицын отстал.

И потом, когда впервые пришёл в велосекцию и долго, умоляюще глядя на тренера, упрашивал принять его, а тренер, презрительно оглядев малый Витькин рост и страшную хилость, наотрез отказал. Но Витька, мечтая о гоночном велосипеде с рогатым рулем, шикарно обмотанным голубой изоляционной лентой, приходил в секцию каждый день, пока тренер не согласился.

– Хорошо, – сказал он, – Проедешь двадцать километров – приму.

И Витька поехал.

На середине пути ему показалось, что сердце сошло с места, поднялось вверх, прямо к горлу, и встало там, сумасшедше пульсируя, вбирая весь воздух, который он часто-часто хватал широко раскрытым ртом, как рыба, выброшенная на берег.

Тренер медленно ехал за ним на мотоцикле с коляской, иногда обгонял и заглядывал Витьке в глаза. И, может быть, заметил, что в них стоит гоночный велосипед с рогатым рулем, шикарно обмотанным голубой изоляционной лентой.

И Витька доехал…

Потом каждый вечер аккуратно ставил старенький будильник на полшестого, заставлял просыпаться свое невыспавшееся тело. Ёжась от утренней прохлады, бежал по пустынным улицам, держа направление к трамвайному парку. И когда подбегал, то видел, как из широко распахнутых ворот, позванивая, медленно выезжает первый трамвай.

Может, от этих каждодневных пробежек Витька здорово окреп, возмужал, мышцы его налились силой. И, наконец, однажды, получив долгожданный гоночный велосипед, он тщательно обмотал рогатый руль голубой изоляционной лентой…

…Похожая на молчаливую, хорошо обученную собаку, его тень бежит рядом, не отставая и не забегая вперед. Верный пес, которому можно всё рассказать.

Сегодня в гостинице он проснулся очень рано. И, ещё не успев поднести руку с часами к глазам, понял, что больше не заснёт. Рядом, на соседней кровати, по-детски свернувшись калачиком, посапывал Алишер Юлдашев, лишь в этом году пришедший из молодёжной сборной. Как хвост ходил он за Виктором, называя его уважительно по отчеству – Палыч, задавал бесчисленное множество вопросов. Иногда Комракову это надоедало, он хотел шугануть пацана, но темные раскосые азиатские глаза смотрели на Виктора с такой преданностью, что он оттаивал и продолжал учить пацана велосипедному уму-разуму.