Приключения Шерлока Холмса

– Да у вас аневризма аорты! – воскликнул я.

– Она самая, – безмятежно подтвердил он. – На прошлой неделе я ходил к врачу, и он сказал, что эта штука может лопнуть со дня на день. Она у меня уже много лет. Я заработал ее, когда жил в горах у Соленого озера и питался чем попало. Ну, теперь-то я свое дело сделал и готов помереть хоть завтра, только лучше бы до того рассказать, как все было. Не хочу, чтобы меня считали обычным головорезом.

Инспектор и двое сыщиков быстро обсудили, можно ли разрешить арестованному говорить.

– Как по-вашему, доктор, его жизни угрожает непосредственная опасность? – осведомился первый.

– Безусловно, – ответил я.

– В таком случае, снять с него показания в интересах правосудия – наш долг, – заявил инспектор. – Можете говорить что хотите, сэр, но я еще раз предупреждаю, что все ваши слова будут записываться.

– Если позволите, я присяду, – промолвил наш пленник и, не дожидаясь нашего ответа, опустился на стул. – Из-за этой моей аневризмы я быстро устаю, да и возня, которую мы затеяли полчаса назад, силенок мне не прибавила. Я на краю могилы и врать вам не собираюсь. Каждое мое слово будет чистой правдой, а как вы эти слова потом используете, мне все равно.

После такого вступления Джефферсон Хоуп откинулся на спинку стула и поведал нам весьма примечательную историю, которую я привожу ниже. Он говорил спокойно и размеренно, будто описывал самые обыкновенные события. Я могу ручаться за точность передачи его рассказа, поскольку мне удалось раздобыть блокнот Лестрейда, где все слова арестованного были зафиксированы в том порядке, в каком мы их услышали.

– Для вас не имеет значения, почему я ненавидел этих двоих, – начал он. – Довольно будет сказать, что они повинны в смерти близких мне людей, отца и дочери, и за это поплатились собственной жизнью. С тех пор как они совершили свое преступление, прошло очень много времени, и сейчас ни один суд уже не вынес бы им официального приговора. Но я ничего не забыл и решил, что сам буду их судьей, жюри присяжных и палачом – всеми сразу, в одном лице. Любой нормальный мужчина, окажись он на моем месте, поступил бы так же.

Девушка, о которой я упомянул, двадцать лет назад должна была стать моей женой. Но ее вынудили обвенчаться с этим самым Дреббером – и она этого не пережила. Я снял кольцо с пальца усопшей и поклялся, что он будет умирать, глядя на это кольцо, и что его последними мыслями будут мысли о преступлении, за которое его карают. Я повсюду носил кольцо с собой и изъездил в погоне за Дреббером и его сообщником два континента, прежде чем настиг их. Они хотели измотать меня, но просчитались. Если я и впрямь завтра умру, что вполне вероятно, я умру, зная, что хорошо сделал дело, ради которого жил на этом свете. Они погибли, и погибли от моей руки. Больше мне нечего желать и не на что надеяться.

Они были богачи, а я бедняк, так что преследовать их мне было непросто. Когда я попал в Лондон, в карманах у меня свистел ветер – пришлось думать, чем заработать на кусок хлеба. Ездить верхом и править лошадьми для меня так же привычно, как ходить пешком, поэтому я попросился в кебмены, и меня взяли. Каждую неделю я должен был отдавать назначенную сумму владельцу, а все, что набиралось сверх того, оставлял себе. Правда, лишку выходило немного, но мне хватало. Труднее всего было не заблудиться, потому что такого лабиринта, как ваш город, я в целом свете не видывал. Но я все время держал наготове карту, скоро выучил основные гостиницы и вокзалы, и дело пошло на лад.

Я не сразу выяснил, где живет моя парочка, но не ленился расспрашивать каждого встречного и поперечного и наконец отыскал их. Они поселились в одном пансионе в Камберуэлле, по ту сторону реки. Найдя их, я понял, что теперь всё в моей власти. Я отрастил себе бороду, так что узнать меня они не могли. Оставалось только повсюду ходить за ними и ждать удобной минуты. Я твердо решил, что на этот раз не дам им сбежать.

И все-таки они чуть не провели меня снова. Куда бы они ни отправились в Лондоне, я не терял их из виду. Иногда я следовал за ними в кебе, а иногда пешком, но первое было лучше, потому что тогда они не имели возможности от меня улизнуть. Получалось, что заработать грош-другой я мог только рано утром или поздно вечером, и у меня стал накапливаться долг владельцу кеба. Но я не обращал на это внимания – главное было добраться до моих беглецов.

Но до чего ж они были хитрые! Похоже, они понимали, что я в любой момент могу очутиться рядом, и всегда выходили из дому только вместе и только до сумерек. Я следил за ними битых две недели, не пропуская ни дня, и ни разу не видел их поодиночке. Сам Дреббер почти не просыхал, зато Стенджерсон постоянно был начеку. Я наблюдал за ними с раннего утра до поздней ночи, и мне не подвернулось ни малейшего шанса взять свое. Но я не отчаивался: внутренний голос подсказывал мне, что мой час скоро наступит. Я боялся только, что эта штука у меня в груди лопнет раньше чем надо и не позволит мне довести дело до конца.

И вот однажды вечером я ездил туда-сюда по Торки-террас – так называется улица, на которой они жили, – и увидел, как к их двери подкатил кеб. Скоро оттуда вынесли багаж, а еще через несколько минут появились Дреббер со Стенджерсоном. Они сели внутрь, и кеб тронулся. Я хлестнул лошадь и отправился за ними. Меня грызла тревога: было похоже, что они опять меняют место жительства. На Юстонском вокзале они вышли, а я попросил мальчишку присмотреть за лошадью и прокрался за ними на перрон. Я услышал, как они спросили про ливерпульский поезд и кондуктор ответил им, что этот поезд ушел пять минут назад, а следующий будет только через пару часов. Стенджерсона это явно раздосадовало, но Дреббер, наоборот, скорее обрадовался, чем огорчился. В толкотне я подобрался к ним так близко, что слышал каждое их слово. Дреббер сказал, что у него есть маленькое дельце – пусть, мол, его спутник обождет тут, он скоро вернется. Второй стал возражать и напомнил ему, что они согласились держаться вместе. Дреббер сказал, что дело у него деликатное и он должен пойти один. Я не расслышал ответа Стенджерсона, но другой разразился руганью и заявил ему, что он всего лишь наемный слуга и не имеет права указывать ему, как поступать. Секретарь понял, что плетью обуха не перешибешь, и просто предупредил Дреббера, что если тот опоздает на последний поезд, его можно будет найти в гостинице «Халлидей». Дреббер пообещал, что вернется на платформу до одиннадцати. На том они и расстались.

Наконец-то наступил момент, которого я так долго ждал. Мои враги допустили роковую оплошность. Вместе они могли защитить друг друга, но поодиночке были бессильны против меня. Тем не менее я решил не торопиться: зачем рисковать? Мой план был готов давно. Месть не приносит удовлетворения, если жертва не успевает сообразить, кто нанес удар и за что на нее обрушилась кара. По моему замыслу, преступники должны были понять, что их настигла расплата за старые грехи. Случилось так, что за несколько дней до этого человек, присматривавший за пустыми домами на Брикстон-роуд, обронил в моем экипаже ключ от одного из них. Вечером он обнаружил потерю, вернулся за своим ключом и получил его обратно, но к тому времени я уже изготовил дубликат. Благодаря этому в моем распоряжении оказалось по крайней одно место в вашей огромной столице, где можно было не опасаться помехи со стороны. Теперь мне предстояло придумать, как заманить туда Дреббера – задача, согласитесь, нелегкая.

Он вышел на улицу и двинулся по ней, заглядывая во все питейные заведения подряд. В последнем из них он провел добрых полчаса и выбрался оттуда шатаясь – видно, времени зря не терял. Прямо передо мной стоял наемный экипаж, и он в него влез. Я ехал сзади так близко, что всю дорогу морда моей лошади была в каком-нибудь ярде от задка его кеба. Мы пересекли реку по мосту Ватерлоо и долго колесили по городу, а потом, к моему удивлению, снова очутились на той самой улице, где они снимали жилье. Я понятия не имел, зачем его туда принесло, однако проехал мимо и остановил свой кеб чуть подальше, ярдах в ста от пансиона. Он отпустил экипаж и вошел в дом. Дайте мне, пожалуйста, воды, а то во рту пересохло.

Я протянул ему стакан с водой, и он выпил его до дна.

– Ну вот, так-то оно получше, – сказал он. – В общем, подождал я его с четверть часа и вдруг услыхал внутри шум, как бывает, когда люди дерутся. Через минуту дверь распахнулась, и на пороге появились двое – одним из них был Дреббер, а второго, молодого парня, я никогда раньше не видел. Этот парень держал Дреббера за шиворот, а когда выволок на крыльцо, дал ему такого пинка, что тот кувырком полетел на мостовую. «Ах ты свинья! – крикнул он, грозя ему палкой. – Я научу тебя, как оскорблять честную девушку!» Он был так разъярен, что наверняка хорошенько отделал бы Дреббера своей дубинкой, если бы этот трус не драпанул от него что есть мочи. Хромая, он добежал до угла, увидел мой кеб и вскочил в него. «Едем в гостиницу «Халлидей»!» – приказал он.

Когда он очутился в моем кебе, сердце у меня в груди так подпрыгнуло от радости, что я испугался, как бы моя аневризма не лопнула прямо тут же, на месте, и не оставила меня с носом. Я поехал медленно, прикидывая, как лучше действовать. Можно было вывезти его за окраину города и где-нибудь на глухой улочке побеседовать с ним по душам в последний раз. Я склонялся к этому варианту, но Дреббер облегчил мне задачу. Его опять обуяла жажда, и он велел остановиться у распивочной. Приказав мне дожидаться его, он вошел внутрь. Он проторчал там до закрытия и так нализался, что мне стало ясно: уж теперь-то он никуда от меня не денется.

Не думайте, что я собирался хладнокровно убить его, и дело с концом. Разумеется, это было бы только справедливо, но я не мог заставить себя так поступить. Я давно решил, что дам ему шанс уцелеть, если, конечно, он захочет им воспользоваться. Скитаясь по Америке, я сменил много занятий и одно время работал уборщиком и сторожем при научной лаборатории в Пенсильванском колледже в Йорке. Как-то раз тамошний профессор читал лекцию про яды и показал студентам алкалоид – так он его назвал, – извлеченный из настоя, которым южноамериканские индейцы отравляют стрелы, и такой сильный, что одна его крупинка означала мгновенную смерть. Я приметил пузырек с этим веществом и, когда все разошлись, взял себе немножко. Между прочим, я еще и неплохой фармацевт, так что мне удалось приготовить из этого алкалоида маленькие растворимые пилюльки. Каждую из них я спрятал в коробочку с другой такой же, но без яда. Мне пришло на ум вот что: когда наступит мой час, я предложу своим господам по такой коробочке. Пусть каждый из них выберет одну пилюлю, а я съем оставшуюся. Это будет не менее эффективно, чем стрелять через платок, зато все пройдет без лишнего шума. С того дня я всегда держал при себе эти коробочки с пилюлями, и сейчас пора было пустить их в ход.

Время близилось к часу пополуночи, и непогода разыгралась не на шутку: дул сильный ветер и вдобавок лило как из ведра. Но хотя вокруг бушевало ненастье, на душе у меня было светло – так светло, что я едва сдерживал ликующий крик. Если бы кто-нибудь из вас, джентльмены, лелеял заветную мечту на протяжении долгих двадцати лет и вдруг понял, что она вот-вот сбудется, вы бы поняли мои чувства. Я раскурил сигару, чтобы унять расходившиеся нервы, но руки у меня дрожали, а в висках стучало от возбуждения. Я ехал и видел, как из темноты смотрят на меня и улыбаются старый Джон Ферриер и моя милая Люси, – видел так же ясно, как вижу сейчас каждого из вас. Всю дорогу они были впереди, один слева от моей лошади, другая справа, и исчезли, только когда я затормозил у того дома на Брикстон-роуд.

Я окинул улицу взглядом и прислушался – никого и ничего, только дождь шумит. Дреббер в экипаже весь обмяк и спал хмельным сном. Я потряс его за руку.

«Вылезайте, приехали», – сказал я.

«Ладно, приятель», – отозвался он.

Наверное, он решил, что мы приехали в названную им гостиницу, поскольку ничего больше не спросил и двинулся за мной следом в палисадник. Мне пришлось идти рядом и поддерживать его, потому что он с трудом сохранял равновесие. Когда мы добрались до двери, я открыл ее и провел его в прихожую. Даю вам честное слово, что все это время отец с дочерью шли впереди нас.

«Темно, как у черта за пазухой», – пожаловался он, топая ногами и спотыкаясь.

«Сейчас зажжем свет, – ответил я, чиркнул спичкой и поднес ее к восковой свече, которую захватил с собой. – А теперь, Инок Дреббер, – продолжал я, обернувшись к нему и поднеся огонь к своему лицу, – скажи, кто я такой?»

Несколько секунд он пялился на меня мутными, бессмысленными глазами. Потом я увидел, как в них вспыхнул ужас и исказил все его черты, – стало быть, он меня узнал. Он отшатнулся, побелев как полотно, на лбу у него выступил пот, а зубы громко застучали. При виде этой картины я прислонился к двери и громко, с наслаждением рассмеялся. Я и раньше знал, что месть сладка, но и не представлял себе, какое это будет блаженство.

«Паршивый пес! – воскликнул я. – Я гонялся за тобой повсюду, от Солт-Лейк-Сити до Санкт-Петербурга, и ты всегда ускользал от меня. Но теперь этим метаниям пришел конец, потому что один из нас не увидит завтрашнего восхода солнца». Пока я говорил, он отодвинулся от меня еще дальше – на его лице было написано, что он считает меня сумасшедшим. Пожалуй, в тот момент он не ошибался. Мне хотелось сжать виски, в которых точно бухали паровые молоты, и я наверняка свалился бы в обморок, если бы у меня не пошла носом кровь – это принесло небольшое облегчение.

«Помнишь Люси Ферриер? – продолжал я, заперев дверь и тряся ключом прямо у него перед глазами. – Пускай не сразу, а через много лет, но наказание все же настигло тебя». Я видел, как при этих словах у труса задрожали губы. Он наверняка стал бы молить меня о пощаде, если бы не понимал, что это бесполезно.

«Вы пойдете на преступление?» – еле выговорил он.

«При чем тут это? – возразил я. – Разве убить бешеную собаку значит совершить преступление? А ты пожалел мою бедную голубку, когда оторвал ее от убитого отца и утащил в свой бесстыдный, Богом проклятый гарем?»

«Ее отца убил не я», – пробормотал он.

«Но ее невинное сердце разбил ты! – воскликнул я и выхватил из кармана коробочку. – Пусть нас рассудят высшие силы. Выбирай и глотай. В одной пилюле смерть, в другой – жизнь. Я возьму ту, что останется. Проверим, есть ли на свете справедливость или всем правит случай».

Он съежился, визжа и умоляя меня о пощаде, но я приставил к его глотке нож, и ему пришлось покориться. Он проглотил одну пилюлю, я вторую, и мы молча стояли друг против друга целую минуту или больше, не ведая, кому из нас суждено жить, а кому умереть. Никогда не забуду выражения, которое появилось у него на лице, когда он почувствовал первые, едва заметные спазмы и понял, что отравился! Увидев это, я снова расхохотался и поднес к его носу обручальное кольцо Люси. Это длилось всего пару мгновений, потому что яд действует быстро. Гримаса боли исказила его черты; он взмахнул перед собой руками, пошатнулся и с хриплым воплем тяжело рухнул на пол. Я перевернул его ногой и положил ладонь ему на сердце. Оно не билось – он был мертв!

Из носа у меня текла кровь, но раньше я не обращал на это внимания. Теперь же мне почему-то вздумалось написать ею что-нибудь на стене. Может быть, я захотел потехи ради пустить полицию по ложному следу, потому что на душе у меня было легко и радостно. Я вспомнил, как в Нью-Йорке нашли однажды убитого немца и над ним слово «Rache»; в газетах тогда твердили, что это наверняка работа каких-то тайных обществ. Я решил, что лондонцы вряд ли сообразительнее нью-йоркцев, окунул палец в свою собственную кровь и вывел ею на стене, на самом видном месте, эти несколько букв. Потом возвратился к кебу и убедился в том, что улица по-прежнему пуста и дождь по-прежнему хлещет вовсю. Отъехав совсем недалеко, я сунул руку в карман, где обычно лежало кольцо Люси, и обнаружил, что его там нет. Меня как громом ударило: ведь это была единственная оставшаяся от нее памятка. Подумав, что мог уронить его, когда нагибался над телом Дреббера, я развернулся и, бросив кеб в соседнем переулке, пошел к дому: я был готов рискнуть чем угодно, лишь бы не расстаться с кольцом навсегда. Приблизившись к двери, я угодил прямо в лапы выходящему оттуда полицейскому, но сумел развеять его подозрения, прикинувшись в стельку пьяным.

Вот как встретил свой конец Инок Дреббер. После этого мне оставалось только сделать то же самое со Стенджероном: надо было расквитаться с ним за убийство Джона Ферриера. Я знал, что он снял комнату в гостинице «Халлидей», и прождал около нее целый день, однако он так и не показался оттуда: видно, почуял неладное, когда Дреббер не явился к нему, как обещал. Что и говорить, он был хитрый, этот Стенджерсон, – хитрый и осторожный. Но если он думал, что сможет избежать встречи со мной, отсидевшись у себя в номере, это была большая ошибка. Я выяснил, какое окно его, и на следующее утро, едва рассвело, забрался туда по деревянной лестнице, которая лежала на земле. Я разбудил его и сказал, что пришла пора расплатиться за жизнь, отнятую им много лет тому назад. Я рассказал, как умер Дреббер, и предложил ему на выбор такую же коробочку с пилюлями. Но вместо того, чтобы ухватиться за свой единственный шанс на спасение, он вскочил с постели и бросился меня душить. Защищаясь, я всадил нож ему в сердце. В общем-то это ничего не изменило: провидение все равно не позволило бы руке убийцы взять пилюлю, в которой не было яда.

Ну вот, я уже почти кончил – и слава богу, потому что силы мои на исходе. Я решил поработать кебменом еще несколько дней, чтобы скопить денег на обратный билет в Америку. Я был на стоянке, когда туда пришел оборванный мальчишка и спросил, есть ли среди нас кучер по имени Джефферсон Хоуп: его, мол, просят подать кеб на Бейкер-стрит, к дому 221-б. Ничего не подозревая, я отправился по вызову, и вдруг этот молодой человек нацепил на меня наручники и защелкнул их, да так ловко, что любо-дорого было смотреть. Вот и вся моя история, джентльмены. Можете считать меня злодеем, но, на мой взгляд, я такой же служитель правосудия, как и вы сами.

Рассказ арестованного так захватил нас, а сам он держался с таким достоинством, что никто из нашей компании, слушая его, не проронил ни слова. Даже профессиональные детективы, пресыщенные отчетами о самых разнообразных преступлениях, казалось, были заворожены его речью. Когда он умолк, в комнате минуту-другую стояла тишина, нарушаемая только скрипом карандаша – это Лестрейд вносил последние поправки в свою стенографическую запись.

– Остался еще только один вопрос, в который мне хотелось бы внести дополнительную ясность, – промолвил наконец Шерлок Холмс. – Кто ваш сообщник – тот, что приходил за кольцом по моему объявлению?

Наш пленник весело подмигнул моему другу.

– Свои тайны я могу выдать, – ответил он, – но зачем портить жизнь другим? Я увидел ваше объявление и подумал: или это ловушка, или они и впрямь готовы вернуть кольцо. Мой приятель вызвался проверить. Думаю, вы не станете отрицать, что он блестяще с этим справился.

– Согласен на все сто процентов, – добродушно откликнулся Холмс.

– А теперь, джентльмены, – веско произнес инспектор, – я должен напомнить, что нам следует считаться с требованиями закона. В четверг арестованный предстанет перед судом магистратов, где потребуется ваше присутствие. До тех пор я за него в ответе. – С этими словами он позвонил в колокольчик, и Джефферсона Хоупа увели двое надзирателей, а мы с Шерлоком Холмсом покинули участок, поймали кеб и вернулись на Бейкер-стрит.