Калифея

– Бревно? – Приам почесал блестевшую, как шпинель, черную бороду. – Ты – самовлюбленный прагматик.

– Я просто вижу их насквозь, – ответ Александроса прозвучал так буднично, будто он зевнул.

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Во всяком случае, твоя уверенность заразительна, – признался Приам.

– Уверенность – это единственное, что отличает нас от баб.

– Эти рамки давно стерты. Хотя, возможно, ты прав.

Для себя он заметил, что рамки эти стерты только для тех, кто недостаточно хорош, чтобы считаться мужиком, и для тех, кто слишком туп, чтобы заметить разницу между мужчинами и женщинами. Приам выключил телевизор и встал.

– Нам как будто больше не о чем поговорить. Давай пройдемся до Йоса. У него мать болела, купим гостинцев.

– Я с собой не взял денег, да и посмотри на мой вид, – потянув за край рубашки, сказал Александрос. – Надо идти домой, меня наверно обыскались.

– Уверен?

Александрос заметался: – Да, они ж забудут мое лицо.

– Иди, иди, и обязательно передай от меня приветы кириэ Филоменесу и кирии Агати.

– Да уж. От твоей официальности еще не вешаются студенты? Нэаре![4 - Молодой человек!] Дэспинис![5 - Девушка!], будьте так добры, прошу вас к доске, – Александрос самодовольно рассмеялся.

– Все эллины знают правила приличия, но следуют им только спартанцы, – как бы невзначай сказал Приам.

– Тоже мне, спартанец. Слушай, а когда ты навестишь своих родителей?

Тут Приам чуть не закипел, но его охладила внезапная головная боль.

– Они в Серре.

– Я знаю, где они.

– В Серре им хорошо.

– Наверняка.

– Я не вижу проблем, если у них все хорошо.

– Думаешь, твой приезд доставит им проблемы?

– Скорее наоборот, этим приездом я доставлю проблемы себе. Они не просто так уехали. В душе они оба еще молоды, у них большие планы.

– Отправишь им долю с выигрыша?

– Я решу, – ответил Приам, меряя его сердитым взглядом.

– Ладно, не хочу лезть. Ты от меня тоже передай привет Йосу. И нечего так трястись по поводу кризиса. Не бери кредиты – и будешь спать спокойно. По большей части, кризисов стоит бояться должникам. А ты вон как вчера поднялся – на целых десять тысяч… десять штук! Такие деньги на дороге не валяются.

Приам мысленно извинился за то, что солгал ему, назвав не всю сумму. Потом успокоил себя тем, что не обязан ставить всех и вся в известность о своих финансах.

Они пожали друг другу руки. Деловито приподняв подбородок, Александрос пошел вниз по улице. Проводив друга, Приам проверил счет на карте. Семнадцать с половиной. Неужто не сон?.. От недосказанности, если не сказать лжи, все внутри него горело. Это чувство влекло за собой тревогу и страх.

Механическая память заставила его взяться за пульт и включить телевизор на секунду раньше, чем рассудок успел себе в этом отказать. Картина не изменилась. Те же графики, та же ведущая.

Он вдруг понял, что наличие денег не принесло ему счастья. Радость была мгновенна, едва ощутима, а теперь ее будто нет совсем. Секунда успеха стала равносильна внезапной бренности. Азарт породил мысль, что вчерашняя победа не сделает его вновь победителем на рассвете нового дня. Он почувствовал, будто за спиной кто-то беззвучно над ним смеется, но, обернувшись, никого не увидел.

Илиадис вспомнил, что не прошло и суток с тех пор, как в кармане звенели последние монеты. Он тяжко вздохнул, затем резко потянулся к телевизору и выдернул шнур из розетки. Дом наполнился тишиной, а когда звон в ушах затих, за окном послышалось пение птиц. Он вспомнил: нельзя сидеть без дела, иначе сойдешь с ума от вездесущей духоты. В полдень, переодевшись в классические брюки и белую рубашку, он вышел из дому.

С помутившейся от смешанных чувств головой Приам добрался до входной двери Йоса, уже дважды постучал и только потом понял, что забыл купить для его матери фруктов. Было совсем не до апельсинов, когда он в полудреме бился за свое будущее, борясь с призраком, подавляющим волю.

Безликие толпы шли мимо одной угрюмой полосой: люди бурно обсуждали серость своих дел, стояли в очередях и топтались у стоянок, докуривая остаток жизни. Совсем недавно все было хорошо: он окреп, возмужал и всерьез стал думать о том, чтобы найти себе спутницу.

По пути, он вспомнил слова кириэ Полиэна, одного из своих преподавателей: «Когда Древо жизни зеленеет, люди не задумываются о том, что осенью его листья опадут». Теперь он понял, о чем размышлял всю дорогу и почему забыл купить апельсины.

Стало неудобно перед Даной Мораитис, но теперь обратно пришлось бы идти не меньше десяти минут. Он потянулся к двери, чтобы постучать в третий раз, но в ту же секунду она открылась.

Перед ним был Йос. Настолько худой, что нос, губы, глаза и брови казались приделанными к узкому детскому лицу. Он все время носил черные неглаженые футболки, вероятно думая, что черный цвет измятым не бывает. Плечи до самых краев были завалены целыми сугробами перхоти. Любому собеседнику хотелось ее стряхнуть, пока от тяжести не рухнула тонкая конструкция его воробьиных ключиц.

– Привет, Прими.

Приам ненавидел, когда Йос его так называл. Он был единственным, кто называл его так с тех пор, как они начали заводить первых подружек. «Чтобы на тебя обратили внимание девчонки, – объяснял старший брат Александроса, – надо сначала забыть о своих побрякушках и идиотских прозвищах». К совету прислушались все, кроме Йо. Он продолжал себя так представлять, что неминуемо обрекало его на одиночество и безответную любовь к компьютерным играм.

– Йос, привет, – раздраженно улыбаясь, ответил Приам. – Как мама? Все еще болеет?

– Иди, сам глянь, – он подвинулся и пригласил Приама в дом.

Приам вошел и сразу же справа от себя, на кухне, встретил смешно переступающую с ноги на ногу под музыку Дану Мораитис. Она обернулась и заметила гостя только тогда, когда ее золото, ее драгоценный сын Йос, выключил музыку. Кисти рук у нее были в муке, фартук перекосился на бок, взгляд был одновременно умный и наивный, как у школьных старост, которых назначили только за то, что они тряслись от ответственности. Ее волосы всегда были собраны в пучок, а краешек носа постоянно был красным – и создавалось впечатление, будто она пять минут назад плакала.

Увидев ее, Приам вспомнил одну девчонку в школе. Каждый раз подходя к учителю она начинала плакать, еще не успев произнести ни слова. Даже когда ей просто надо было передать справку от врача или задать вопрос, волнение выплескивалось из нее искорками слез. «Разрази меня!.. – подумал Приам. – Одно лицо».

– Здравствуйте, кириа Дана, как ваше здоровье? – Приам уже знал, что она оправилась от болезни, но этот вопрос необходимо было задать хотя бы из вежливости.

– О, ты очень вовремя зашел, Приам! – Она весело шагнула в сторону, открыв вид на «шведский стол», на котором пирамидами была сложена еда – хлеб, овощи, мясо. – Как считаешь, к чему это я так готовлюсь? – она смешно трясла головой и вертела пальцами под нескладную музыку, которая звучала только в ее собственной голове. Дана Мораитис широко улыбалась и ждала реакции, но не дождавшись, выдала то, что сын оттягивал вот уже несколько месяцев. – Наш малыш Йос сделал предложение малышке Анисии.

Губы Приама вывалились вперед, он поджал их и, обернувшись к Йосу, ненаигранно закашлялся.

– И ты молчал, да? – с дружеским упреком спросил Приам. – Куда ж тебя… погоди-погоди… Анисия?.. – он отвернулся от матери Йоса, еще крепче сжал губы и закрыл глаза.

В этот момент Йос скрестил руки за спиной и зашмыгал носом.

– Пошли, Прими, покажу тебе кое-что.

Приам, поглаживая затылок, пошел за ним. Иногда он ловил себя на том, что уже давно не друг, а старший брат, взявший на себя бремя его взросления.

Комната Йоса была по всем углам обклеена светодиодными лентами. На каждой стене для поглощения звука были установлены по четыре квадрата из китайского поролона. На столе был дорогой игровой компьютер, на который Йос потратил трехмесячную зарплату официанта в кафе «Диагор».

– Смотри! – тягомотно сказал Йос. – Какой микрофон купил! Теперь нельзя чавкать на стримах: он записывает даже работу желудка.