Восстанавливая реальность

В следующее мгновение я оказался у входа в пещеру. Птичьи голоса зазывали внутрь, в темноту. Мелкие камни врезались в ступни, пока я все глубже и глубже погружался в темноту, и вот, наконец, достиг самого глубокого места пещеры.

В общем, все эти подробности ни к чему: в глубине пещеры зияла огромная впадина; пожалуй, если быть не столь строгим, можно назвать ее ямой. Во сне эта могила или яма была до краев заполнена зубами. Я посмотрел вниз и увидел, что в мои ступни вонзались не мелкие камни, а зубы, которые были разбросаны по тропинке, как лепестки цветов, по которым невесту ведут к алтарю. Сколько зубов, сотни тысяч, миллионы – неужели они никому не нужны? Сколько ртов оставили здесь свои зубы и сколько им лет?

Кто знает, насколько глубока эта яма?

Потолок пещеры был залит неоном, по стенам струился холодный свет. Посреди моря зубов – как будто эти миллионы создавали довольно прочный фундамент – стоял патологоанатомический стол. На нем лежала обнаженная женщина.

Тут мне уже захотелось проснуться, сбежать в мир бодрствования, но люди с птичьими голосами не отпускали меня. Женщина на патологоанатомическом столе медленно повернула голову в мою сторону, и я понял, что нахожусь в клипе «Из праха», в третьем припеве, и это тело принадлежало не певице, а мертвой девушке, о которой там поется, о девушке, которая была убита своим парнем, и эту трагедию превратили в поп-песню. Как только я увидел лицо женщины, то пожалел, что написал этот рассказ. Женщина разевала рот в такт припева, хотя музыки слышно не было, и сама она ничего не произносила, только выбитые зубы выпадали из ее изуродованного рта, потому что, естественно, чтобы избежать сходства с песней «Пускай идет дождь», выдуманное для рассказа «Из праха» убийство было совершено не ножом.

А молотком.

Я проснулся от собственного крика. В темной комнате еще слышал птичьи голоса людей, которые, имитируя щебетание птиц, звали меня обратно в сон. Я включил свет, почувствовав, что в комнате не один. Моя подушка пропиталась по́том, и у меня не было ни малейшего желания ложиться обратно во влажную постель. Я чувствовал, что больше никогда не смогу заснуть, тогда наконец и решил прекратить поиски перевода. Кого волнует, что написано в тексте? Мой он или нет – уже без разницы. Я даже не против, если никто не узнает о том, что у меня появилась публикация на иностранном языке, лишь бы больше не видеть этот сон. Пока я сидел на краю кровати, пытаясь успокоиться, мой страх перерос в гнев, и даже ненависть. Я ненавидел Евросоюз за то, что он пытается сохранить такие дерьмовые языки, я ненавидел это племя, которое не может мирно вымереть, не нарушив мой так-то прекрасный цикл сна. Я ненавидел свое произведение, потому что, в конечном счете, череда неправдоподобных противоречий превращалась в сон наяву.

Я пошел на кухню сварить кофе. У меня дрожали руки, потому что после пробуждения сон не рассеялся, как это обычно бывает с моими снами. Мысленным взором я ясно видел это лицо, вернее, то, что от него осталось. Все еще чувствовал зубы под ногами, а в ушах звучал птичий щебет. Я сел у окна и принялся ждать восхода солнца, потому что днем все гораздо безопаснее; днем тебя не преследует фикция.

Утром я собирался заняться своими делами, но, выйдя на улицу, понял, что забыл, зачем шел. Я остановился, мое сознание было совершенно пустым, я помнил только детали сна. Достал телефон и написал Валерии, что, пожалуй, она может спокойно забыть про перевод. Я решил прекратить поиски и не хочу знать больше никаких подробностей. Деньги я ей заплачу, и она может оставить себе авторский экземпляр сборника, просто забудем об этом. Она не видела моего сообщения, но свою позицию я изложил четко, я больше не хотел заниматься этим вопросом.

Потом написал Ботонд: у Академии писателей-фантастов появился первый клиент. Даже в тексте сообщения читалась горечь, потому что клиент хотел исключительно ко мне. Он хотел записаться на частный курс и уже перевел Академии аванс в размере ста тысяч форинтов. Итак, как член и основоположник Академии писателей-фантастов я обязан выполнить свой долг (Ботонд так точно и написал, что это мой долг) и на следующий день провести первый урок для девушки по имени Ванда, которая, судя по ее резюме, подключится к Зум-конференции из городка Кишкунхалаш, чтобы со временем, обучившись ремеслу, стать писательницей-фантастом во всех смыслах этого слова.

Я принял к сведению сообщение Ботонда, но ожидаемой радости оно не принесло. Зато подтвердило, что все мои прошлые тревоги были напрасными; несмотря на то, что моя иностранная публикация нигде не продвигалась, я был важным человеком; по сути даже незаменимым в жизни только начавшей свое становление Академии.

И все же…

Около полудня мне позвонили с будапештского номера. Терпеть не могу звонки с неизвестных номеров, но всегда беру. Иначе потом только больше нервничаешь, беспокоясь о том, кто звонил. На другом конце провода раздался осуждающий голос: зачем я это сделал?

Я не знал, в чем дело, но заранее смирился с тем, что совершил ошибку. Только тогда я узнал его: глубокий, хриплый тембр доктора Андраша Войт-Келемена. Послышался щелчок зажигалки, и я представил, как догорает сигарета «Мальборо». Тут мне стало понятно, зачем он звонит. Очевидно, Валерия попалась за переводом, и это больно ударило по кошельку доктора Андраша Войт-Келемена, ведь работу взяли по заниженной ставке. Несмотря на ночной кошмар, я почувствовал, что моя самооценка выросла, так как бизнес есть бизнес, и любая работа стоит столько, сколько готов за нее взять исполнитель. Уже в начале разговора я решил не поддаваться на уловки доцента, которыми он будет пытаться вызвать чувство вины, только потому, что у него полдюжины дипломов, докторская степень, он говорит на куче вымерших языков и воспитывает многие и многие поколения студентов. С чего это он лучше и важнее меня?

Конечно, я был прав. Валерия попалась; доцент точно знал, что она переводит мой текст, точнее перевод моего текста. Доктор Войт-Келемен дал понять, что прямо сейчас держит в руках записи Валерии. Он с одобрением отметил, что по сути они были довольно точны, несмотря на то, что вместо слова «зуб» Валерия постоянно использует слово «цветок». Хотя она еще не дошла до конца рассказа, доктор Андраш Войт-Келемен заверил меня, что Валерия более или менее ясно объяснила мне суть текста. Я подозревал, что сейчас наступит та часть разговора, когда мне придется предлагать свою цену, чтобы узнать, о чем говорится дальше в переводе, который, как я полагаю, доцент у Валерии конфисковал.

В разговоре повисла долгая пауза. Мне даже пришлось проверить экран телефона, убедиться, что связь не прервалась. Если бы я прислушался, то смог бы услышать, как доцент глубоко затягивается.

Наконец, академик спросил о том, знаю ли я, почему он запросил так много денег за обратный перевод? Я подозревал, что это не потому, что его телу были чужды материальные блага, но предпочел этого не говорить. Я ответил, что нет, не знаю, почему он запросил полтора миллиона форинтов за страницу.

Потому что это не язык, сказал он. Это орган чувств. Рука, которая в темноте ищет другую руку, и, начав читать и интерпретировать этот язык, ты позволяешь ему утянуть тебя за собой, изменить тебя.

Ты позволяешь им увидеть себя, они же при этом остаются невидимыми.

Кто они? – спросил я, но доктор Андраш Войт-Келемен не ответил, вместо этого в разговоре повисла очередная пауза. Я почитал историю, сказал он, наконец. Перевод Валерии. Ужасно, сказал он. Кошмар, добавил он. У меня внутри все съеживается, полная жуть.

Здесь я заволновался, потому что, в конце концов, эта история вышла под моим именем. Если мне удастся сделать обратный перевод на венгерский, я смогу опубликовать ее на венгерском языке под своим именем, и тогда два текста наконец-то станут одинаковыми, и мне больше не о чем будет беспокоиться, мир будет восстановлен, и так из меня выйдет писатель еще лучше, еще успешнее, в некотором смысле еще фантастичнее.

Что значит «яма с зубами»? – спросил я, наконец, смирившись с тем, что это не моя история, ни названием, ни содержанием. Доктор Андраш Войт-Келемен то ли закашлялся, то ли засмеялся, трудно было понять. Это значит, сказал он, что кто-то ворует, и за это его постигает суровое наказание. Самое суровое из всех, которые в племени ратунов могут быть назначены преступнику.

Какое? – спросил я. Какое наказание самое суровое? На это доцент снова закашлялся или засмеялся и сказал, что вообще-то он по другому поводу звонит. Ему, собственно, не следовало звонить, но он подумал, что лучше уж мне знать, иначе я буду просто зря ждать.

Доктор Андраш Войт-Келемен сообщил, что сегодня утром Валерия Хеди была найдена мертвой в своей квартире. Рано утром ее соседка вернулась с вечеринки и обнаружила тело на полу печально известной полуподвальной студии. Предположительно, причиной смерти стало отравление угарным газом. Полиция выясняет, произошло это по вине арендодателя, или неисправность клапана на бойлере в ванной можно считать несчастным случаем.

Я стоял на улице и чувствовал, как шок парализовал мои ноги. Бедная девушка. Почему-то мне вспомнилась «Победа» с красным ремешком, которая была у нее на запястье в тот день в кафе. Я представил, как часы продолжают идти, хотя их владелец уже мертв, и от этих мыслей мое сердце до краев наполнилось горечью.

Но я звоню не поэтому, добавил доцент. Валерия умерла, это трагично, сказал он. Такие несчастные случаи происходят часто, особенно в некачественных съемных квартирах. В этом деле не было бы ничего особенного, продолжил он, если бы ни один момент, который полиция никак не может объяснить, даже несмотря на то, что они установили отсутствие состава преступления.

Что это? – спросил я, но мой голос был тихим, хриплым. Умирающим.

Дело в том, сказал доктор Андраш Войт-Клемент, что у Валерии во рту не осталось ни одного зуба. В квартире зубов тоже не нашли, поэтому полиция и позвонила доценту, чтобы спросить, пользовалась ли Валерия зубными протезами. Однако до вчерашнего дня по моим данным и данным доцента, зубы у Валерии были свои.

Вам нужно знать еще одну вещь, сказал доцент. Это последнее, что вы от меня услышите, потому что потом я покидаю Пешт, и мы больше никогда не встретимся.

Я ничего не сказал, и он продолжил.

Племени ратунов, сказал он, неизвестно понятие вымысла. Все, что они записывают, происходило с ними на самом деле. Вот почему абсурдно было думать, что ваша история будет переведена. Они не переводили ее, потому что истолковали ее как реальность. Перевод в их понимании – это обмен. Они дали вам реальную историю в обмен на то, что вы дали им. Поэтому я собираюсь сжечь перевод Валерии, так как «яма с зубами» – это не вымысел, а задокументированный факт.

На этих словах доцент повесил трубку.

В интернете появилась информация о трагедии; желтая пресса публиковала ее на первой полосе, менее желтая отправила в категорию новостей.

Имя Валерии нигде указано не было. Я открыл мессенджер. Мое сообщение с просьбой забыть про перевод по-прежнему было не прочитано.

Я разрыдался прямо на улице у всех на виду.

Следующие несколько часов прошли как в тумане. В конце концов, я добрался до дома, где меня встретило напоминание Ботонда, чтобы я не забыл об ученице, которая подключится к Зум-конференции в десять утра. Мне хотелось отменить встречу, но сил на это не осталось. Было проще ее провести, чем объяснять, почему я не хочу этого делать. К концу дня я убедил себя, что не имею никакого отношения к смерти Валерии, поскольку подобные трагедии происходят довольно часто, особенно в съемных квартирах, находящихся в плохом состоянии. Зубы я никак не мог объяснить, но если бы очень сильно захотел, наверное, смог бы. Например, существуют такие заболевания десен, от которых человек еще в детском возрасте теряет все зубы.

Я вошел в спальню и, как только увидел кровать, которую с утра так и не застелил, понял, что не усну. Мне не хотелось снова проснуться в холодном поту от еще одного подобного сна. Одеяло лежало так, как будто под ним кто-то был. Я вышел из комнаты и аккуратно прикрыл за собой дверь. Сел перед телевизором в гостиной и принялся смотреть в экран; посмотрел весь выпуск новостей по каналу RTL, затем передачу, где показывают дома знаменитостей, обращая особое внимание на туалеты, затем две серии одной мыльной оперы, которую всегда показывают в это время, и, наконец, на экране появился Дэвид Аттенборо, готовый хоть в столетнем возрасте рассказывать о природе. Он стоял в лесу и своим характерным голосом рассказывал о скандинавском дятле. Знаем ли мы, например, что скандинавский дятел может откладывать до ста яиц в год? К сожалению, из-за чрезмерной охоты этот вид находится на грани исчезновения. В первую очередь на них охотится местное племя, но не ради мяса, а потому, что они представляют собой языковую конкуренцию, потому что, хотите верьте, хотите нет, но язык этого племени один в один, как песня скандинавского дятла. Прислушайтесь, сказал Аттенборо, стоя в лесу. Издалека донесся птичий свист.

Все же птица это или человек? Человек или птица? – спросил Аттенборо, и я в ужасе проснулся перед телевизором. На самом деле по телевизору шло какое-то музыкально-танцевальное шоу, где мужчины переодевались женщинами, а женщины – мужчинами, судя по всему, это были звезды.

Я проснулся, но птичий свист не умолкал. Я выключил звук телевизора, но все равно слышал его. Как будто по комнате кружили птицы. Пролетев пару кругов, они затихли; либо на самом деле я ничего не слышал, это были просто остатки сна.

Тогда я увидел, что мне пришло полдюжины сообщений от Йожи Томашича. Я проспал все, поэтому теперь пассивно наблюдал за тем, как разворачивались события получасовой давности.

Его первый вопрос был такой: «Ты же не принял от них зубы?»

Очень хороший вопрос. Если мне в почтовый ящик подкинули зуб, а я не выбросил его в мусорное ведро, считается ли, что я его принял? Даже если я не просил ни у кого зуба и не давал ничего взамен?

При этом я почувствовал, что, вероятнее всего, считается, что я его принял. Ведь зуб в спичечном коробке все еще лежал в ящике стола.

«Слушай, я не знаю, как ты в это ввязался, но о ратунах никто не смеет писать. Я все же скачал браузер TOR и пошел искать в даркнете».

Йожи просто ангел.

«Там есть несколько очень закрытых комнат, в которых говорят о ратунах, особенно те, кто женился на членах племени, а затем сбежал».

Обнадеживает.

«Большинство, правда, больше не пишут, потому что они пропали (или умерли). LOL: D».

Уже не так сильно.

«Так что информации почти нет. Кажется, они живут на севере, но где именно, неясно. Возможно, это кочевой народ, а может и нет. Долгое время их считали родственниками саамов, но саамам это не понравилось, потому что они враждуют с ратунами. Боятся их».

Я вполне мог понять чувства саамов.

«Мне удалось узнать только то, что у них очень странный язык. Вот поэтому-то саамы их и боятся, они думают, что ратунский язык создает мир вокруг. Поэтому у ратунов нет литературы или театра. Они боятся, что то, что они исполнят, воплотится в жизнь. Понимаешь?»

Я слишком хорошо все понимал.

«Есть еще одна странность: они собирают зубы. Если ратун умирает, ему выбивают зубы, и все эти зубы хранятся в каком-то общем, но скрытом месте. Старейшины ратунов еще при жизни удаляют себе зубы и добавляют их в общую коллекцию, кажется, это знак уважения или что-то в этом роде. Зубы собираются всей общиной, и с помощью этих зубов заключают сделки».

Так значит, вместе с деньгами я все же получил договор.

«И это не просто сделка. То есть ты не получаешь расписки, что на что меняется, ты просто связываешь себя с этим племенем. Мне это тоже не до конца понятно, но больше похоже на что-то религиозное или спиритическое, чем на деньги. Еще поищу, что это такое».

На самом деле Йожи больше ничего не искал.

«Еще точно то, что самое большое преступление – это кража зубов. Потому что зубы считаются священными, прикинь? То есть просто так раздавать их нельзя. Племя принимает совместное решение о том, с кем можно обменяться зубами».

Я не обменивался зубами, да и не хочу их никому отдавать.

«Если кого-то поймают на краже, слушай, вот это самое классное… Тогда о нем рассказывают историю. Так-то они вообще не рассказывают историй. Выдуманные истории, по их мнению, это соприкосновение с миром мертвых, ведь только мертвые совершают поступки, которых в реальном мире не происходит. Получается, члены племени якобы наказывают похитителей зубов, сочиняя про них истории. Для ратунов это равносильно убийству, но похитители не умирают собственной смертью, а становятся героями рассказов. И для них это вечная, адская смерть. Подчеркиваю, это все не точно! Круто, да?»

Я начал задыхаться.

«Кстати, ты будешь участвовать в сборнике про государственный социализм? Альфонс и Балаж Фаркаш уже согласились!»

Я с долей интереса вспомнил про свою идею с черепом Яноша Кадара.

«Кстати, забавно, пока я искал тебе эту штуку с племенем, наш дом облепили птицы. Чирикают тут везде».

Нет! Сказал я, смотря в экран телефона, как будто это был Йожи.

«О, кажется, на кухню залетела. Пойду выгоню. Может, ты как раз уже прочитаешь все, что я написал».

Нет!

Это я уже начал печатать в чат! Не ходи на кухню! Однако мои сообщения остались непрочитанными. Я попробовал дозвониться по мессенджеру, но слышал только гудки, потом система просто сбросила звонок.

Йожи больше не вернулся из кухни.

Что я мог еще сделать? Я даже не знал его адреса. Вдруг он просто про меня забыл. Может, открыл на кухне пиво, или к нему кто-то пришел.

Может…

Я попробовал самостоятельно скачать программу, чтобы найти эти предполагаемые комнаты, но в технике я полный ноль, поэтому, в конце концов, пришлось бросить эту идею. Я написал общим друзьям, знает ли кто, где живет Йожи, или может ли кто-то с ним связаться, но мое сообщение никто не увидел.

Прежде чем я снова уснул на диване, мне послышался птичий свист, но я так устал, что сил реагировать не было. К счастью, мне ничего не снилось, и утром я проснулся отдохнувшим. Конечно, я испытал чувство вины, но не настолько сильное, чтобы помешать мне хорошенько потянуться и зевнуть. Телефон завибрировал, и я схватил его в надежде, вдруг это Йожи ответил, но к моему разочарованию это был Ботонд. Он напомнил, что сегодня в десять меня ждет первый воспитанник Академии. Не облажайся, добавил он, и я понял, что именно это и сделаю. Не мог я никого научить писать. Мне становилось плохо от одной только мысли о писательстве. Я воспринимал вымысел как некое зло, как ядовитого демона-вредителя, который незаметно прокрадывается в жизнь писателя, чтобы все испортить. Нет, отныне если я буду говорить о писательстве, то только с осуждением, с презрением, я буду очернять и ругать авторов и их произведения, принижая все литературные достижения и привлекая внимание к безнадежности писательского труда. Зачем писать, если никто больше не читает, вместо этого просто скролят ленту, играют в игры или пишут комментарии. Конечно, говорю я это все только потому, что ратуны научили меня бояться вымысла. В момент пробуждения я осознал, что, возможно, являюсь персонажем собственного рассказа. Если это так, как я могу выбраться из собственной истории? Какие шаблонные действия я постоянно совершаю и как бы мне от них увильнуть, чтобы избежать наказания за собственную жестокость?

Мысли эти, конечно, были напрасны. Я знал, чем закончится рассказ «Из праха». Только это не значит, что и моя история закончится так же.

Как бы то ни было, писательство – это ад, и я решил убедить в этом студентку, которая подключится в десять часов, чтобы раз и навсегда отбить у нее желание стать так называемым автором. И если потребуется, я и дальше буду говорить каждому подающему надежды автору, что писательство не есть решение. Более того! Писательство и есть сама проблема!

Я выпил чашку кофе и успокоил себя тем, что со мной не может ничего случиться, так как я сам написал эту историю, поэтому решил поставить пластинку. Какой банальный ход! Ведь я должен был знать, что нахожусь в опасности именно из-за пластинки. Это такой писательский прием: усыпить бдительность читателя, после чего выбить почву у него из-под ног. Но так хорошо и эффектно я бы не написал. Нет, все-таки я себя уважаю. Потому что вот что произошло: я подошел к полке и начал искать пластинку; сам не знал, что именно ищу; мне хотелось чего-то на фон, чего-то громкого, динамичного.

Естественно, среди пластинок я нашел одну, которая принадлежала не мне. Правда, если не мне, то я не знаю кому, но я точно ее не покупал, ни от кого не получал и не крал. Этой пластинки здесь не должно было быть, никоим образом, ее просто не должно было существовать. Потому что в руках я держал 12-дюймовый винил в антистатическом конверте. На внутренней стороне было четко написано Partytime. Ниже название: «Из праха (радиоверсия)». Я знал, что на стороне Б будет микс от DJ Шусинского.

Я стоял с винилом в руках и смеялся. Затем достал его из конверта, чтобы посмотреть, в каком он состоянии. Почти в безупречном, на канавках не виднелось ни пыли, ни царапин.

Я знал, что сделаю дальше. Знал, что зайду на маркетплейс Ватера, создам новый профиль и выставлю пластинку на продажу. Да, а потом почтой отправляю пластинку мужчине, который является героем моей собственной истории, и все начнется снова, и снова, и снова.

Мне было смешно, пока я устанавливал пластинку в проигрыватель. Я подумал, что пластинка будет пустой, но нет. Заиграла песня «Из праха», точно так же, как и во сне. Интересно, как долго у меня лежал этот винил? Несколько дней? Или с тех пор, как я написал рассказ? Или эта пластинка всегда здесь была, просто я ее не замечал? Мне было уже все равно; я, завывая, пел припев вместе с певицей, которая затем станет мертвой певицей, кто вообще знает, чем у нее там все кончилось. Может, ничем, может, она до сих пор жива и поет песни мертвых. Может, она скоро позвонит в дверь, чтобы спеть мне, как и главному герою моего рассказа, но это будет не она, не совсем, потому что мертвые изменили ее, и она утратила свой человеческий облик, стала вратами, которые воздвигли голоса мертвых.

Я посмотрел на телефон. Десять минут одиннадцатого. У меня снова возникло желание отговорить юную студентку от писательского мастерства, поэтому я встал и включил ноутбук. Нашел ссылку на Зум и нажал.

Конференция открылась быстро. Я попытался собраться с мыслями, придумать, с чего начать. На экране появилась еще одна комната. Сначала изображение было размытым, все в пикселях, но скоро прогрузилось. Было в этой комнате что-то не так, но я никак не мог понять, что именно, и прежде чем успел сообразить, в камере появилась Ванда. Она помахала мне, но я не помахал в ответ, потому что увидев ее, испытал огромное облегчение. Женщину эту звали вовсе не Вандой. По другую сторону экрана сидела Валерия, живая и невредимая.

Сноски