Казачий домострой

– Да – добавил дед Рыкавсков,– Попил ты нашей кровушки, комбед хренов. А нонь ты, как и мы, пенсионер и нужон ты власти своёй как шобол брошенный…!

Сколько я себя помню, старики ругались с Балабоном, изгоняли его с майдана, но утром он являлся, как ни в чем не бывало.

– Не с того конца бересси… – заметил старик Григорьев. Он вел внуков из детского сада. Их у него было не то восемь, не то десять . И он их все время сам нянчил Рядом с ним всегда было двое – трое карапузов, которые сидели у него на руках , цеплялись за галифе или, опасливо, выглядывали из за ног.

– Че ты его учишь? – старики переключились на Григорьева. – Он табе спрашваить?

– Каждый казак – царь в своем дворе! Ня лезь!

– Ну, срубишь – не унимался Григорьев. – А пень куды?

– Да он старый ,гнилой весь , трактором подцеплю…

– Корни подкопать надоть ! С корней умны то люди корчують…

– Стый мовчки! – цыкнул Кудинов на Григорьева. – Ен образованнай! А ты яво учишь! Сказано: не учи – пока не спросють. Може, он лучее знаить, что да как …

– Ох, – вздохнул Григорьев – Хоша ты, Борюшка, с бородой, а умишком молодой! Все на силу берешь! На «давай-давай», по-советски! Вот состарисси – на ум брать научисси.

До конца отпуска бился я над проклятым деревом. Сначала валил, потом разделывал, потом складывал дрова. Потом чинил чувал, поскольку, падая, ствол разворотил полдвора.

И все это время старики молча глядели мне в спину.

Я сатанел, постоянно чувствуя на себе их взгляды, будто я на сцене, а они – зрители. В последние дни они даже между собой не переговаривались, а только смотрели и молчали.

– Ну вот! – сказал я, прощаясь со стариками, и гордо оглядывая палисадник, раскорчеванный и перекопанный, как под английский газон. – Теперь порядок!

– Конешна,– согласились старики – Теперь можно в футбол гонять.

– Я тут такое посею!

– Етта ишо дожить надоть!

– Сеять не родить – лучшее погодить…

– Зямля не девка, яи дуриком не возьмешь.

– И что ты заботисси? Табе в городе жалование ить не от земли идеть?

– Булку то, нябось, в гамазине покупаишь?

С тем я и уехал.

Всю долгую осень и зиму я томился и мечтал, как приеду в родной хутор и возьмусь за посадки. Мне даже снилось, как я сажаю сад. Каждый солнечный день заставлял меня сворачивать все дела и считать часы и дни, когда поезд унесет меня на Дон.

Хутор встретил меня так, будто я и не уезжал. Только Балабон помер. Помер бестолково суетно, как и жил. А другие старики все так же сидели на скамеечке у церковной ограды, как раз напротив правления колхоза , в стеклянных современных стенах которого отражались и церковь, и старики, и наш дедовский курень.

Раньше от автобусной остановки был виден тополь, а теперь только старые яблони кривили стволы на фоне беленых стен. «Нечего! – подумал я – с тополем покончил, я и до яблонь доберусь.» Я вез пучок саженцев, с которых должен был начаться теперь уже не дедовский, а мой сад.

Вот она калитка, скрип которой я вспоминаю в самые трудные минуты своей жизни… Я толкнул ее и остолбенел. Вся земля, раскорчеванная и перекопанная мной, в палисаднике была покрыта буйными побегами. Крепкие, сочные полуметровые, в палец толщиной, ветки вспороли землю и было их столько, что у меня рубаха прилипла к спине.

– Вота оно как, – сказал, неслышно подошедший, старик Кудинов – Ты его и

так и едак, без ума то! Вроде бы и нет нас! А мы – вот оне! Мы были, мы есть и мы будем!

– Что ж теперь делать то?

– Раньше спрашивать то надо было! Теперь хлопот то поболе станется! Чем со стволом. Таперя надоть трактором, на всю глубину. Да кабы, дом не повело! Почем былочки то энти? – кивнул он на мои сортовые саженцы, – У нас таки розги в базарный день – пучок пятачок, да и то не на всяку задницу гожи....

Ночью я не мог уснуть. Выходил смотреть на изуродованный палисадник. Глядел на низкое небо в крупных южных звездах. Оно было похоже на черный платок, которым мама занавешивала окно днем, когда я, маленьким, не хотел спать после обеда. Платок был старый, битый молью, сквозь мелкие дырочки пробивалось солнце. Вот и теперь мне казалось, что только там, за черным небосводом и может быть вечный сияющий свет

Утром я пошел к Григорьеву.

– Ну? – спросил он, досадливо мотая седым чубом. – Ить говорил я табе! Куды!… «Царь в своем дворе!» Нацарствовалси?

Внучок – немтырь, румяный и толстый, как поросенок, сидел у Григорьева на коленях и ждал, когда дед сунет ему в рот очередную ложку каши. Он смотрел на меня дедовскими синими глазами и недовольно сопел, потому что каша задерживалась.

– Ты и в саду – то дров наломаешь, – волновался Григорьев.

–– Ы-Ы – напомнил о себе внук басом.

– Сачс, счас, счас, – заторопился Григорьев, дуя на кашу. – Ты вон, гуторят, деньгами горазд швыряться! Накупил, сказывають, каких -то веников..

– Да это саженцы сортовые!

– Мысленное ли дело – в яблочный хутор саженцы возить? Ты вот что – купи барана и позови дедов! С почтением приглашай! Уважению оказывай! – кричал он, мне вслед, выскакивая на крыльцо, с ложкой в руке. Внука он держал подмышкой, как арбуз. Внук молча вырывался.

– Почему я должен их приглашать? – думал я , лежа на полу при затворенных ставнях, всем телом чувствуя, как дом вытягивает из меня суетливую городскую усталость. Я чувствовал на лице теплые солнечные спицы и никуда не хотелось идти, хлопотать ,покупать…Мне и вспоминать то о стариках было неприятно… Что ж они меня не остановили? Издевались – воспитывали? Толку то в них теперь. Дело то уж сделано.

И тут же возникла мстительная мысль – а, что, если и мне все превратить в издевку. Пригласить, а сделать все по -своему. Сразу после угощения сбегать в библиотеку и там все прочитать и про сад, и про посадки, что старикам и не снилось…

Старик – калмык с фиолетовым морщинистым лицом, с бороденкой, которая росла редко, как волоски на конской морде, долго отнекивался и махал руками:

– Все – колхозное. Никак продавать нельзя. Уголовный кодес…Кодес…

Я молчал. Здесь были свои правила жизни и, чтобы не быть чужим, нужно было им следовать. Я стоял, молчал и ждал.

– Ночь, ночь, – зашептал старик, – Ночь – привезем! И заломил тройную цену.

– Что? – Я не в первый раз покупал барана и цены знал. – До свидания.

– Зачем до свидания? Торгуйся! Свою сену давай! Давай-давай назначивай сену!

– За стриженного такие деньги? Старый кумыс пьешь, папаша, – в голове шумит.

– Савсем настоящий баран! Мясо! – толковал продавец.

– Баран и вон тот тулуп, – тогда годится.