Казачий домострой

В каждом войске существовали свои правила гигиены, приспособленные к местным условиям. Зимой, за неимением воды, казак ежедневно, обтирался снегом по пояс. В пустынях, где не было воды, казаки каждые три дня на походе прожаривали одежду на солнце, зимой над костром, при отсутствии воды устраивали «сухую баню» – валялись в мелком песке обнаженные и обтирались суконкой на ветру. (Вероятно, способ, восходящий к античным временам, каким пользовались древние греки, и до сих пор владеют жители пустыни).Брились даже в условиях окопной войны. При отсутствии мыла и горячей воды брились «свинячьим способом» – отросшая на щеках щетина подпаливалась и стиралась мокрым полотенцем.

Но это касалось только молодых и неженатых казаков и казаков гвардии, которые носили только усы. Женатые казаки носили, как правило, бороду. Борода тщательно подстригалась и подбривалась. Особый фасон казачьей бороды обуславливался способом бритья. Казаки брились шашкой. Шашка подвешивалась за темляк, и казак брился лезвием у боевого конца. Поэтому бритыми были три плоскости: щеки и шея под подбородком. Так брились до XVII века и позже, когда «опасная бритва» стала входить в обязательный набор казачьего снаряжения, фасон бороды сохранился.

Чуб, хохол, горшок, скобка и оселедец

Особой легендой овеян знаменитый казачий чуб и косо посаженная фуражка. Хотя никаких специальных указаний по этому поводу не имелось, казаки упорно носили чубы и заламывали шапки на ухо. Легенда же сообщает, что на Дону всегда существовал закон личной неприкосновенности всякого, кто пришел просить убежища и защиты у казаков. «С Дона выдачи нет!» Этот принцип соблюдался на протяжении столетий, особенно ярко это проявилось в Гражданскую войну, когда вся гонимая истребляемая Россия искала убежища у казаков.

На Дону никогда не спрашивали беженца, откуда он, что совершил, даже имени – пока сам не скажет, не выпытывали. Укрывали, кормили, защищали. Но горе было тому, кто нарушал законы гостеприимства или пытался насадить среди казачества чуждые им принципы и взгляды, «посеять соблазны». Такой человек бесследно исчезал в степях.

Со времени усиления самодержавного режима в России приток беженцев на Дон усилился, причем среди беглых было много прошедших каторгу. Преступник согласно русским законам «клеймился», но кроме клейма «вор», выжженного на лбу, ему отрезали уши, а в момент пребывания на каторге выбривалась половина головы. Часто в таком виде с еще не отросшими волосами беглецы оказывались на Дону. Посланные за ними «сторожа» требовали «свидетельствования всех казаков». То есть все казаки выстраивались на майдане, и присланный чиновник искал «вора». Вот здесь дня того, чтобы скрыть в строю беглецов, и возник обычай прикрывать одно ухо шапкой, а второе и часть лба закрывать чубом.

Это полный вымысел, легенда, апокриф, – сотворенный для утверждения постулата о том, что казаки – разбойники, поголовно из беглых преступников. Сколько же должно было быть в России преступников, чтобы в казачьих землях собралось многомиллионное население?

Я думаю это, так называемое, «вульгарное толкование», как например в Питере толкуется название Охта. Дескать, царь Петр I посмотрел через Неву на противоположный правый берег и вздохнул – Ох, та сторона! На самом деле «охти» на языке местных финнов – «болото». Точно также как слово «челдон», правильно «чолдон», расшифровывается, как аббревиатура слов «человек с Дона», хотя на самом деле это самоназвание части народа якутов – "кочевники" (бродяги), и к Дону не имеет никакого отношения.

Косо посаженная фуражка, а чаще бескозырка – уставное ношение этих военных головных уборов в Российской Императорской Армии.. Скорее всего, это происходило от того, что кивер – парадный и боевой головной убор, (в отличие от фуражки – мягкой шапки для хозяйственных работ, в частности, заготовки фуража – отсюда название), украшался высоким султаном, который крепился с левой стороны, и чтобы он не свешивался на сторону, кивер сажали на голову косо – «на правую бровь».

Иное дело – чуб. В средние века казаки носили три широко известные прически. Казаки – черкасы оставляли хохол по всей гладко выбритой голове (похожая на эту современная прическа называется «ирокез»), он дал основание для насмешливого прозвища украинцев – хохол, или оселедец, обе прически носили только воины казаки запорожцы. Оставление одной пряди волос на выбритой голове – обряд, восходящий к древнейшим временам. Так, у норманнов «оселедец» означал посвящение одноглазому богу Одину, его носили воины – слуги Одина, и сам бог.

Известно, что славяне-язычники, воины Святослава Киевского, тоже носили оселедцы. Впоследствии «оселедец» стал символом принадлежности к воинскому ордену запорожцев. Такую прическу носили, после принятия в «вийсковое товаритство», а еще раньше в древности у славян и у многих других народов юноши, прошедшие инициацию, т. е. обряд посвящения мальчика в мужчины. Любопытно, что у соседей казаков – персов – само слово «казак» и означает «хохолок».

А слово «хохол» некоторые историки лингвисты относят к готско – хазарскому хох – готск. – верх, оол – хазарск – сын. ( сохранилось у турок – как оглы, у гагаузов – оглу – смын, вроде славянского окончания вич. – сын Иваныч, Птрович.) Стало быть, избранный – сын неба. Вот те и обидная кликуха!

(Русских же, жителей степных краёв именуют "кацапами" выводя от украинского диалектного названия козла "цап"…Ну уж тогда было бы не совсем по украински "як цап", а не "как цап". Мол, русские носили "козлиные бороды" Это все то же безграмотное " народное" вульгарное толкование. Слово "кацап" – так именуется топор мясника да и сам мясник. А приклеялось это наименование в русским стрельцам, вооруженными огромными боевыми топорами "бердышами" наносившими страшные раны и пешим, и конным, когда с ними впервые столкнулись турки. Волосы втанут дыбом как представишь, что представляло собой поле битвы после того как по нему прошлись "кацапы"!… Прим. автора.)

Две прически были распространены и среди сабиров или севрюков (см. Северщина на Украине, Новгород-Северский, Северский Донец).

Казаки среднего Дона, Терека и Яика стриглись «под горшок», «под арбузную корку». Стригаль надевал клиенту на голову горшок или корку от выеденного ложками арбуза и ровнял волосы по краю. И конечно знаменитый казачий чуб, выбивающийся из под фуражки – самая молодая прическа. Появилась она не раньше ХУ!! века под влиянием польской и даже шире европейской моды: бритый затылок и кудрявый чуб надо лбом. Возможно, такая прическа возникла из необходимости стричь волосы, чтобы металлический шлем или каска не соскальзывали по волосам с головы. В наше время длинные волосы, по этой же причине стали носить битники – пацифисты, демонстрируя своими прическами невозможность надеть на такую волосатую голову военную каску.

Обычай стричь волосы, неверное, выделял казаков из среды хазар и, впоследствии, половцев, которые носили косы.

Срезанные волосы, во всех древнейших магиях, имеют огромную сипу, поэтому их тщательно прятали: закапывали в землю, опасаясь, что волосы попадут к врагу и тот совершит над ними заклинания, причиняющие порчу.

Во всех казачьих землях сохранился древнейший обычай первой стрижки ребенка. В Киевской Руси этот обычай назывался «постриги» и его совершали в церкви, в присутствии и по благословению церковных иерархов только над княжичами. Летопись зафиксировала, что над Александром (Невским), родившимся, скорее всего, в 1220 году, епископом Симоном в Спасо-Преображенском соборе г. Переяславля совершен обряда княжеского пострига в 1223 году.

Значит, ему было около трех лет, а в шесть лет Александр Ярославович стал Новгородским князем. Скорее всего, этот обычай еще древнее, возможно это наследие культуры кочевых народов, живших в степи прежде казаков. Важно другое, сами казаки свое происхождение ставили очень высоко, приравнивая этим обычаем себя к князьям – воинам. Что кстати служит косвенным подтверждением, что «казаковать» в Дикое поле или Великую степь уходили профессиональные воины высоких родов, а не черный люд, не умевший держать меча. И что такие «ухожаи», хотя и занимали в степи привилегированное положение, однако были редким вкраплением среди местного «аборигенного», степного населения.

Обычай постригов не умирал в казачьей среде никогда. Как и крещение, фактически, запрещенное при советской власти, он исполнялся тайно. Когда мальчику исполняется год, ( во всяком случае, не раньше) крестная мать, в окружении женщин-родственниц, но без матери родной, которая не присутствует и при крещении ребенка, усаживает его на кошму и первый раз в жизни стрижет. Обряд сопровождается благими пожеланиями и ритуальными песнями, волосы тщательно собираются и хранятся в киоте именной иконы, которая дарилась ребенку при рождении и сопровождала его всю жизнь. Если казак брал икону с собою в поход или на службу, то пакет с волосами мать перекладывала в киот своей домашней иконы. Волосы первого пострига всегда оставались в родном доме.

Эти волосы либо укладывались в гроб умершему или его гроб матери, если он бывал погребен на чужбине, либо сжигались с частью его личных вещей, какие не наследовались и не раздавались нищим.

В семь лет казачонка стриг крестный «в скобку», после чего ребенок первый раз шел мыться с мужчинами в баню. Происходило это, как правило, в субботу, а в воскресенье, облачившись в новую, мужского покроя одежду, мальчик первый раз шел к исповеди.

Третий, последний раз, ритуально казака стригли в 19 лет при зачислении в казаки и приведении к присяге на верность службе. За день-два до присяги, соблюдая строгий пост, малолеток шел с отцом и крестным в баню, где его стригли наголо, одевали во все новое и чистое. К присяге он шел «бритоголовым».

Эта третья ритуальная стрижка означала его расставание с гражданской жизнью и вступление в военную. Теперь главной заботой его и его семьи была «справа» и снаряжение на службу. За два года до призыва на действительную, он должен был многому научиться, многое собрать и… отрастить чуб.

Именно с этой стрижкой связана прибаутка:

– Стриженный калдаш, когда денежки отдашь! (Калдаш, калдай (тюркс.) – род кистеня, круглая гиря на ремне).

– Зараз погожу, покель не отслужу…

А вот древний обычай, связанный с волосами: когда казаки хоронили друга, чаще всего предательски, убитого, то бросали в могилу пряди волос, срезанные или вырванные из чубов, что означало их клятву мстить врагу без пощады. Вырванная из чуба прядь всегда означала «проклятие». Помните, у Н. В. Гоголя о предателе Андреи: «Вырвет старый Тарас седой клок волос из своей чуприны и проклянет и день, и час, в который породил на позор себе такого сына». Однако, казаки, вырывавшие, в знак проклятия и мести, пряди волос, знали, что Бог запрещает мстить! И потому считали проклятыми и себя. Решившись на месть, они понимали свою обреченность. «Я – человек конченный! – говорил в таких случаях казак. – И не будет мне покоя ни на том, ни на этом свете…» Кстати, ведь гоголевский Тарас Бульба погиб…

Одежда

Казак ценил одежду не за ее стоимость, дорогую материю, украшения и т п., а за тот внутренний духовный смысл, который она для него имела. Так, он мог штукой трофейного атласа запеленать больного коня, изорвать драгоценный шелк на бинты, но берег пуще глаза мундир или гимнастерку, черкеску или бешмет, какими бы ветхими или залатанными они не были.

Разумеется, одним из важных обстоятельств было удобство боевого костюма, его «обношенность». Так, пластун в поиск шел только в старых разношенных, удобных ичигах, а кавалерист сначала обнашивал мундир, а только потом садился в седло, опасаясь заработать от новой одежды губительные опрелости и потертости.

Но главным оставалось иное. По верованиям всех древних народов, одежда – вторая кожа. Потому казак, особенно казак-старовер, никогда не надевал трофейной одежды, особенно, если это одежда убитого. Ношение трофейной одежды разрешалось только в случае крайней нужды и после того, как она была тщательно выстирана, выглажена и над ней совершены очистительные обряды.

Казак опасался не только возможности заразиться через чужую одежду, сколько особой мистической опасности. Он боялся, что с чужой одеждой унаследует судьбу ее прежнего хозяина («мертвяк на той свет утягнеть») или его дурные качества.

Поэтому одежда, изготовленная «по домашности» матерью, сестрами, женою, а позже хоть и казенная, но со своего капитала купленная или у своего каптенармуса взятая, приобретала для него особую ценность.

В древности особо отличившимся казакам атаман дарил сукно «на кафтан», понимая скрытый смысл подарка. Скажем, боярин, получивший «шубу с царского плеча», радовался чести, казак же помнил, что это «пожалование» имеет сторону: надеть чужую одежду или облачиться в «чужие покровы» означало войти в чужую волю, она могла быть и доброй, а могла и злой. Тогда, надевший чужую одежду, мог «попасть в чужую волю», то есть стал бы действовать вопреки собственному пониманию добра и зла, и собственному здравому смыслу. Именно это вызывало у казака «смертный страх» – то есть страх, от которого он мог в самом деле умереть или сойти с ума. Ведь это означало потерю воли. Потеря воли для казака была страшнее всего. И это не заточение в темницу, не исполнение какого-то тяжкого обета или приказа, а страх что-то делать помимо своего желания, своего понимания, своей ВОЛИ.

Но вернемся к одежде. Первой одеждой считалась крестильная рубашка. Рубашку шила и дарила обязательно крестная. Надевалась рубашка только один раз – в момент крещения ребенка, и после этого всю жизнь сохранялась и сжигалась после смерти человека вместе с первой срезанной прядью волос и лично ему принадлежавшими вещами, подлежащими ритуальному уничтожению (письма, нательная одежда, постель и т. п.). Крестильная рубашка сохранялась матерью и сжигалась ею. Иногда женщина не могла поверить, что ее сын, ее кровиночка, который для нее всегда оставался маленьким, погиб в чужедальней стороне за Веру, Царя и Отечество. И тогда крестильная рубашка сохранялась до последних дней самой матери. С наказом положить ее в материнский гроб. Туда же, а гроб матери, клали рубашки без вести пропавших, которых нельзя было поминать ни среди мертвых, ни среди живых. Моя бабушка не сожгла рубашку своего погибшего сына – моего дяди. Не знаю, по какой причине это произошло. Может быть, она все еще верила, что сын вернется! Хотя доподлинно знала, что он пал смертью храбрых. Может быть, соблюдала другой обычай: рубашки погибших сжигались через три года после победы. Не знаю! Только дядина рубашка сохранилась. И крестильный крестик, который дядя не мог носить – он был офицер Красной Армии – сохранился. Этот сверток вместе с последними дядиными письмами лежал у бабушки в комоде. Там же хранилась первая пенсия, полученная за убитого сына. Этими деньгами бабушка заплатила за мои крестины. У казаков за крестины платит крестный, и бабушка считала, что дядя, будь он жив, обязательно был бы моим крестным. Уплата за крестины этими деньгами как бы подчеркивала его незримое, небесное покровительство мне. Но чудо все-таки состоялось. Бабушка перепутала свертки! Мой, с новой рубашкой, позабыли, а взяли дядин, и его нательный крест надели на меня, и его рубашку… Таким образом, выходит, что я, носящий его имя, рожденный через три года, в день и час его гибели, крещенный в его рубашке, носящий его крест, продолжаю его жизнь! Я прекрасно понимаю, какое благодетельное действие оказывала на мое воспитание эта мысль; что я – продолжение уже состоявшейся, уже праведной и героической жизни. И я тянулся изо всех сия, стираясь быть достойным убитого героя, чтобы его судьба, его воля, его крестильная рубашка стали мне впору…

Не только крестильная, но и любая нательная рубашка имела ритуальное магическое значение: с больного ребенка рубашку «пускали по воде», если болезнь была тяжелой, но не заразной, и сжигали в костре, если это была «глотошная» (дифтерит) или еще какая-нибудь напасть, чтобы вода и огонь – стихии чистые – пожрали болезнь. Для казачонка очень важным этапом было получение первых штанов. Именно е этого времени его начинали учить верховой езде, И в сознании ребенка навсегда соединялось получение штанов – гениального изобретения кочевников, без которого правильная езда невозможна, и первые уроки мастерства, без которого казак своей жизни не мыслил.

«Лучшая конница мира» начиналась с этих широких штанишек из домотканого холста на помочах, перекрещенных на спине, с двумя пуговицами на пузе. Для коренного родовитого казачонка штаны не только первая снасть для верховой езды, но и признание его мужского достоинства. Того, теперь уже бесспорного, свидетельства, что он уже большой.

– Батюшки! – всплескивали руками старики, сидящие на майдане. – Григорий Антипыч, да ты, никак, в штанах!

– А то! Я уже большой! – гордо отвечал карапуз.

– Да в длинных! – накаляют обстановку старики.

– С карманами! – золотит пилюлю обладатель новых штанов.

– И с карманами! – поддакивают старики. – Не иначе, отец тебя по осени женить собралси!

«Настоящими штанами» считались шаровары либо брюки, но даже на «малявочную» одежду казачонок требовал и до сих пор требует, нашивки лампасов. Когда мой трехлетний сын отказался надевать трусы «без вот таких полосочек», чем сильно меня развеселил, моя мама, сказав сакраментальное «это у него наследственное», достала из какого-то своего схорона совсем ветхие крошечные трусики с выцветшими алыми лампасами. Да! И я, и сын мой требовали пришить лампасы к штанам. Что же это такое – лампасы?! Откуда они взялись! Почему с ними, что называется, огнем и мечом боролись большевики. По распоряжению Донбюро за ношение лампасов, как равно и за ношение погон, царских наград, фуражек, мундиров, за слово «казак», «станица» и т. д. – полагался расстрел на месте. Лампасы вырезали на ногах казакам каратели Ленина, Свердлова и Троцкого, предварительно выколов им глаза и приколотив гвоздями к плечам погоны. На жаргоне карателей «полковник», например, назывался «костыль», потому что его погон без звездочек приколачивался к плечу жертвы железнодорожным костылем, погоны есаула, сотника, хорунжего приколачивались гвоздями или ухналями по числу звездочек. Так что наши погоны и наши звездочки, наши лампасы окрашены кровью жертв революции и геноцида, который за ней воспоследовал. Так что же означали лампасы? За что так ненавидела их, обрушиваясь на Тихий Дон, пролетарская диктатура и тоталитаризм, который ее породил!

Существует легенда, по которому лампасы появились в XVI веке… Царь московский пожаловал казаков наградою за то, что они одни остановили татарское и ногайское нашествие на Русь, рассеяв врагов в степи, собственными жизнями заслонив царство московское от погибели. Царь пожаловал казаков хлебом, ружейным припасом и сукном… Сукно было двух цветов: синего много и алого мало, поскольку алая аглицкая краска была на Руси дефицитом. Если сукна синего хватило всем, то на счет алого вышло на казачьем дуване затруднение. Казаки обратились к московскому чиновнику – приказному дьяку: – Как делит?!

Дьяк посоветовал выделить красного сукна на кафтан атаману. Послушались. Выделили. Как делить остальное?

– Оденьте в красное героев! – посоветовал дьяк.

– У нас тут не героев нет! – ответствовали казаки. – Мы тут все герои – иначе не выжить.

Дьяк растерялся. Тогда казаки разделили сукно по совести, по справедливости, то есть поровну. По две ладони с четвертью. Разобрали длинные ленты, совершенно не пригодные для пошива какой-либо одежды, и дьяк посетовал;

– Сгубили сукно.