Живец. Хитрец. Ловец

– За что его? – осторожно спросил я у госпожи Муди.

– Да ни за что, – холодно зевая под прикрытием лапы, ответила почтенная сука. – Укурился, нюх потерял.

– Это не лечится?

Муди пискнула от удовольствия, потом завыла в полный голос: «Оу-у! Не лечится!.. О-о!» Отсмеявшись, добавила: «Язычок у тебя. Репризу сделай. Можно ли вылечить пустоголового? Сам не видел, что ли? Укуренный – он как свистулька: дуешь в левое ухо, свистит в правом». Я счёл за благо Муди больше не расспрашивать. Странное у неё чувство юмора. Мне бы, чем негодовать попусту, прямо тогда и сделать выводы, но, видимо, и сам я отупел от кинодской жизни. «Отъелся на харчах у Мастини, – думал я, роняя в воду болты один за другим. – Перестал задавать вопросы. Почему все киноды поголовно с шариками в ушах? Без толмачей друг с другом общего языка найти не могут? Откуда они берут шарики эти самые, чтоб каждому щенку совать в ухо? Откуда у них вообще техника: лодки, машины, ружья эти антикварные? Максимум на что способен среднего ума кинод – гвоздь в стену вбить, не более. Когда надо поменять лампочку, зовёт кого-нибудь выше среднего уровня. А тот умник глянет на лампу и спросит глубокомысленно вслух: «Что это?.. Как это вынуть?» Хорош электрик. Но, надо отдать должное, потом он всё-таки ухитряется лампу выкрутить и поставить новую.

– Э! – сказал я вслух, швырнув очередной болт дальше прочих. – А не подсказывает ли ему кто?

Булькнул в воду болт, мне почудилось: «…сказывает».

– Откуда здесь может быть эхо?

Действительно, откуда? Причал, море, домов поблизости нет, до ближайшей стены метров пятьсот. Волны чмокают, облизывая сваи, хлюпают в изумрудных пучках водорослей. На нижнем этаже причала…

– Кто здесь?

Я перевесился через парапет. Час равных теней, высшая точка прилива, но вода невысока, близится тёмное время фелид. Нижний этаж пирса Метизной бухты обнажён, плиты сухие. Какое-то шевеление. Крысы? Кто-то там внизу поскользнулся, в воду посыпались камешки.

– Если крысы, то очень крупные, – сказал я громко и кинулся к лестнице.

Тот внизу заскулил. «Святые наставники!» – перевёл толмач. Я так спешил – сам чуть не сверзился с лестницы. Немудрено и грохнуться: три земных месяца ступени под водой; ещё шесть – то нырнут, то вынырнут; и только в тёмное время года просыхают при жиденьком свете Кербера.

Кого я надеялся там увидеть?

Ощущение, что всё вокруг – дурная инсценировка, чёртов собачий цирк, не оставляло меня, особенно в последнее время. Казалось, все они, даже старший Мастини, прилежно исполняли роли, один я нёс отсебятину. Мне хотелось глянуть в глаза режиссёру, а ещё лучше – зрителю. Я решил: внизу – зритель-безбилетник, из тех, что прячутся за портьерами и забираются на прожекторные мачты. Никому из подданных Мастини в голову не могла прийти такая глупость – прятаться. «Человека бы встретить… – думал я, выглядывая из-за сваи, обросшей морской какою-то дрянью. – Или хотя бы гомида… Должны же они здесь водиться… Техника вся для них… Мебель…»

Он жался возле двухметрового провала. Перекрытие в том месте обвалилось, остались источенные ржавчиной балки. Туда-то залез, а обратно – не вышло. Сорвался, нашумел, меня накликал. Мокрый, жалкий, смотрел на меня оттуда, как описавшийся щенок на хозяина. Не гомид, кинод. С мешковатой хламиды вода лила ручьём.

– Ну, что смотришь? – спросил я. – Лезь сюда, не трону. Или ты утопиться собрался?

– Свят-свят!.. Упаси меня Наставник! Наложить на себя лапы?!

Никак он не мог решиться, а мне лень было к нему прыгать.

– Лезь ко мне, говорю!

– Тише, господин Ёся!

– Откуда ты меня знаешь? – строго спросил я, соображая: «Никаких сомнений, он здесь нелегально. Но меня знает. А действительно – откуда?»

– Это долго рассказывать, – пробормотал он, пробуя лапой скользкую балку. – Не дай Наставник, явится кто-нибудь из шакалов Мастини.

– А ты не возись, прыгни с разбегу.

Всё-таки он перелез, цепляясь за балку, как ленивец за ветку. Хотел шмыгнуть мимо меня, но я поймал его за хламиду: «Стой! Ты куда?»

– Сюда, господин Ёся! Скорее!

Он тащил меня за собою.

– Ты же не хочешь, чтоб тебя видели! – возразил я. – Зачем…

Удержать его не получилось, пришлось поддаться. Я понял: он не собирается подниматься по лестнице. Где-то есть ещё один выход. Нора. Но зачем так спешить?

Зал, куда он затащил меня, в прежние времена служил багажным отделением. Когда-то на стальных стеллажах выстроены были разнокалиберные чемоданы, баулы и пакеты; расхаживал между стойками ленивый кладовщик, швырял на ленту транспортёра чужие вещи и они уезжали прочь – через багажный люк. «Теперь задраен наглухо, но не так давно его открывали. Струпья краски на полу. А на ленте транспортёра их нет. Смели? Нет. Вот они где – на пол посыпались. Кто-то недавно включал транспортёр, загружал что-то снаружи внутрь». Я огляделся. На стеллажах у стены штабели перекрещенных верёвками одинаковых пакетов. Какой-то груз. Рядом на упаковочном столе тряпьё – кучей, подушка. Кто-то спал там, как на нарах, его разбудили или проснулся сам, он вскочил, не заботясь о том, чтобы убрать за собою постель. Кто? Этот в мокрой рясе или есть с ним ещё кто-то? Что в пакетах? Любопытно…

Пока я озирался, мой новый знакомый успел переодеться в сухое. Промокшее тряпьё развешивал для просушки на протянутой между стойками верёвке с таким видом, будто свалиться с причала и вымокнуть до нитки – обычное дело. При этом он поскуливал, подвизгивал, поглядывая на меня искоса, но рыжей острой морды не поворачивал. Толмач бормотал чепуху: «Слава наставникам, вода тёплая… Слава наставникам, это Ёся… Кому ещё и быть… Шакалы… Думал, пронюхали… Свят-свят! К лучшему, к лучшему… Давно хотел поговорить…» Я не сразу понял, что не просто так он болтает – ко мне обращается. Прикидывает, как навести мосты. Давно хотел поговорить – это со мной.

– О чём нам разговаривать? – спросил я. Прямой вопрос хитрая штука, если правильно задать.

– Думаете, не о чем?! Сдадите меня своре Мастини?

– Ещё не решил, – с расстановкой ответил я, соображая: «Прячется от Мастини. Выдачи боится. Ещё чего-то опасается. Тянет время? Чего-то или кого-то ждёт. Напарника? Не подобрались бы ко мне с тыла».

Я уселся на стеллаж так, чтобы за спиною – глухая стена, а люк и дверь – в поле зрения, сказал:

– Сдать тебя я всегда успею. Решу, смотря по тому, как будешь отвечать. Хотелось бы узнать, кто ты и откуда знаешь, как меня зовут. Не припомню, чтобы мы встречались раньше.

– Фокс. Терье, как вы могли заметить.

«И как же я мог заметить? Терье… Фокс… Имя и фамилия? Впервые вижу кинода, у которого имеется то и другое. Впервые кинод говорит мне „вы“. Проявляет уважение из страха, что выдам?» Между тем Фокс Терье, увидев, что я настроен поговорить, успокоился, переспросил:

– Откуда знаю ваше имя? В Мастини-логе вас знают все.

«И твой пёс знает тоже», – подумал я, сообразив, чего боялся Фокс. У него на пирсе в Метизной бухте была назначена встреча. Я помешал, явился некстати, мог подсмотреть, что за шавка работает на сторону. «Вот зачем он тянет время. Его шпик сейчас там, на причале».

– Знают все, – возразил я, – но не все сейчас ждут тебя на причале. Не дёргайся. Я не хочу знать то, что легко узнать. Скажи лучше, что в пакетах?

Спрашивая, внимательно следил за Фоксом, но что можно понять по кинодской морде?

– Книга, – ответил Фокс Терье.

«Опять толмач взбрыкнул. Почему в единственном числе? Книга! В первый раз вижу, чтоб киноды интересовались книгами. Морочит голову?»

– Крутишь, Фокс. Не хочешь говорить – как хочешь. Пройдусь-ка я на пирс, подышу. Потом прямиком к Мастини.

Я встал.

– Святое слово, Книга! – Терье потянул меня за рукав к стеллажу, ободрал с пакета бумагу…

«Правда, книги. Не ожидал. Штук десять в каждом пакете. Чего он про святость через слово?»

– Почему тогда прячешься? – спросил я. – Мастини книгами не интересуется. Я думал, ты крысятничаешь, валишь налево его товар.

– Свят-свят! Чтоб Терье торговали!.. Упаси Наставник!

Он приставил лапу к уху, как будто подслушивал.