Инварианты Яна

– Вас если послушать, получается, что во всём виноват Горин, – сказал инспектор, всматриваясь в лицо собеседника. Облака оставили от новорожденного месяца тусклое пятно, уследить за мимикой при таком освещении нереально. Тон ответа не оставлял сомнений – удалось-таки на этот раз задеть Сухарева за живое.

– А кто ж ещё? – огрызнулся он. – Кто управляет авторитарно, несёт полную ответственность за результаты.

– И каковы результаты?

– Вы о чём? Сами знаете. Или вы о научных?

– Вот именно, – слукавил Володя, думая при этом: «Надо бы вытащить его вон туда, под фонарь». И попросил:

– Расскажите, что такого в работе Горина? Из-за чего горит сыр бор?

Инспектор побрёл вдоль набережной, похлопывая ладонью по парапету, к одинокому зарешеченному фонарю.

Сухарев тащился за ним, как собачонка на привязи, невнятно и многословно оправдываясь, что, дескать, он бы и рад дать господину инспектору подробные разъяснения, но опасается, что уровень знаний упомянутого чиновника недостаточен для того, чтобы, так сказать, охватить вопрос. И даже оценить результаты хотя бы в общих чертах.

Фонарь в решетчатом колпаке висел над плоской крышей небольшого павильона, похожего на торговый лоток: о трёх стенах, чин по чину. На высоком прилавке инспектор с удивлением разглядел три или четыре ружейных приклада. «Да это тир! К чему он здесь?»

– Кому пришло в голову устроить здесь тир?

– Это Горина затея. Палатка и ружья валялись в кладовой, труднее всего было раздобыть пульки, но если Яну Алексеевичу что-нибудь втемяшится…

Андрей Николаевич снова принялся извиняться и оправдываться, что не сможет удовлетворить желание инспектора – ознакомить с предметом научных изысканий Горина. Говорил: прихоть похвальная и даже достойная уважения, но прыгнуть выше головы невозможно и…

– Вы идиотом меня считаете? – перебил Володя. Лик индейского идола, ярко освещённый фонарём, дрогнул.

– Всё-таки хотите потратить время даром? – выцедил сквозь зубы Сухарев. Глаза у него, как прорези деревянной маски, в них искры фонарного огня; у крыльев носа презрительные складки. – Что ж, я расскажу, но… Что вам известно о векторных расслоениях? Вы знакомы с частными случаями применения теоремы Артмана? Конкретно – с тем случаем, когда расслоение становится локально тривиальным? Командир ваш, когда ставил задачу сегодня утром, довёл до вас информацию о поведении касательных пространств кусочно-гладкого орбиобразия в окрестностях особых точек? А о топологии Зарисского вы имеете представление?

– Погодите, не так быстро. Расслоение, как мне кажется, всегда локально тривиально. Или вы сейчас не о векторном? А топология Зарисского тут к чему?

Видимо, была ни к чему. Сухарев осёкся, пожевал губами и потом без всякого перехода заговорил по делу, не злоупотребляя терминами.

Выяснились интереснейшие подробности. Пяти лет, оказывается, не прошло с тех пор, как Ян Горин вместе с частью сотрудников разгромленного института математики явился в Италию. Как-то он убедил местные власти, что исследования имеют узкоспециальное значение и никакой угрозы не представляют, поскольку неприменимы на практике. В известном смысле так и было. Так и остались бы преобразования Яна теоретическими вывертами, если бы в Триесте он не встретил Синявского. Дмитрий Станиславович бедствовал, находясь в Италии на нелегальном положении после трагедии в Церне. Нужно было выдумать общую тему, чтобы оправдать существование в институте математики отдела теоретической физики. При этом надо было максимально дистанцироваться от гиперструн и обобщённой теории взаимодействий. Решение, если верить Сухареву, подсказал Сухарев.

– Вы-то как в Триест попали? – поинтересовался инспектор.

– Не стал ждать, пока меня сошлют на Баффинову землю. Знаете же, что случилось в Нижегородском институте физиологии мозга? Вы должны знать. Мы решили, что Адриатика лучше моря Баффина.

– Кто это «мы»?

– Оставьте. В печёнках сидят проверки лояльности. Это легко вычисляется, достаточно взять список сотрудников отдела топографии мозга.

– Инна Гладких тоже с вами приехала?

– Инна была тогда аспиранткой Горина. Ян не считал её особенно толковой, но после того, как я дал ей новую тему, стал относиться иначе.

– То есть, и она тоже должна быть вам благодарна?

Ирония разбилась вдребезги о панцирь самодовольства господина заместителя директора. Он стал подробнейшим образом описывать суть учредительной инициативы, в результате которой появился институт математики и теоретической физики в его нынешнем виде.

Оказывается, именно он, Сухарев, сумел найти точки соприкосновения специальных разделов квантовой теории поля, которыми занимался Синявский, и кружевных пространств с ослабленной метрикой – предмета научных интересов Горина. Позднее, ознакомившись с данными сканирования мозга, привезёнными Сухаревым из Нижнего Новгорода, Ян заинтересовался, и в конечном счёте поэтому согласился возглавить новоиспечённый институт. Вот так, можно сказать, случайно и появилась почва, на которой выросло открытие – преобразования Горина.

Слушая о преобразованиях, Володя провёл ладонью по прикладу пневматического ружья (случайно подвернулся под руку, оказался влажным), вдохнул солоноватый воздух (тоже влажный, и не от морской пыли, просто будет дождь) и подумал: «Понятно, почему Яну, а не Сухареву взбрело в голову устроить здесь тир, у этого в голове одни учредительные инициативы и преобразования. Спору нет, материал интересный – расшифровка воспоминаний, взятых напрямую из волновых срезов мозга. В принципе, получается у него складно: физическая часть, исследование суперпозиции волн – Синявский; распаковка данных – Горин со своими преобразованиями; моделирование и интерпретация – он сам. Минутку. Есть ведь ещё лингвисты! Почему он всё время умалчивает о роли Берсеньевой? Возьмите это на заметку, господин инспектор».

Сухарев все говорил:

– Выяснилось, что человеческий мозг, извлекая информацию из долговременной памяти, многократно выполняет преобразование всего массива данных и пользуется при этом конечным набором базовых воспоминаний. Мы называем их инвариантами Горина. Инварианты индивидуальны, формируются в раннем детстве. Можно сказать, они и составляют основу личности, если мы примем как данное, что личность – это комплекс воспоминаний и привычных рефлексий. Представьте теперь: мы считываем полную картину мозга, выделяем инварианты, строим по ним тензоры преобразования и последовательно применяем их. Массивы данных, которые мы получим, и будут полным слепком личности, причём уже в развёрнутом, пригодном для расшифровки виде. Можно определённым образом изменить связи, внести дополнительную информацию, снятую с другого мозга, применить серию обратных преобразований и выполнить перенос в мозг.

– Зачем?

– Ну, как же? Мы получим изменённую личность. Вам, к примеру, можно было бы внедрить некий набор знаний. А можно убрать из вашей памяти нечто, что мешает вам нормально жить, избавить от комплексов, если комплексы не связаны с каким-то инвариантом.

– А можно и вовсе вытереть память, что вы и сделали с Яном – негромко проговорил Володя. – Я понимаю, почему начальство сочло ваши безответственные опыты угрозой для человечества.

– Хватит фарисействовать! Нас здесь никто не слышит. Мы-то с вами оба прекрасно знаем, что нужно вашему начальству. Угроза для человечества?! Чушь. Не для того я вас сюда позвал, чтобы выслушивать лозунги.

– Для чего же?

– Не понимаете? Нужно договориться, как действовать, чтобы не дать уничтожить результаты работы. Это главное, остальное – чушь. Кто-то затёр массивы. Непостижимо, но факт. Кому-то удалось уговорить «Аристо» забыть…

– Мне кажется, кому-то удалось больше, – с улыбкой сказал инспектор. – Кто-то лишил памяти не только «Аристо», но и самого Яна. Не вы ли?

На сей раз, прямое обвинение попало в цель. Андрей Николаевич выкатил глаза, голос его сорвался на фальцет:

– Я?! – завопил он, потом истерически расхохотался. – Я! И зачем я это сделал?!

«Чтобы закрепить за собой приоритет и отодвинуть в сторону Яна», – подумал. Вслух сказал:

– Успокойтесь, это всего лишь ни на чём не основанное предположение. Не станете же вы отрицать, что возможность у вас была, а мотив… Ну, о мотивах после поговорим. Лучше скажите, что вы хотите спасать? Насколько я понял, память Яна стёрта, сканы – тоже. Сам Ян впал в детство и вряд ли сможет в ближайшие тридцать лет помочь вам восстановить работу. На что вы надеетесь?

– Да затем же я и позвал вас сюда, чтобы сказать! – перехваченным голосом выкрикнул Сухарев. – Света… доктор Берсеньева при вас звонила! Инварианты в мозгу Яна уцелели! Самопроизвольно запустился процесс распаковки! Прямо в мозгу! Это нужно остановить, иначе возможны серьёзные искажения! Яну нельзя просыпаться, иначе…

Андрей Николаевич до того забылся, что с каждым выкриком стал тыкать в грудь инспектора всей пятернёй, прямыми пальцами, пришлось поймать его за руку.

– Послушайте, Сухарев! Не воображайте, что сбили меня с толку мистикой! Ни черта у вас не сходится: то память стёрта целиком, то, оказывается, уцелели какие-то инварианты! Положим, и уцелели. Но если остались одни инварианты, к чему тогда применять преобразования? Ведь нет массивов данных. И вообще, я вам не верю. Найдите кого-нибудь попроще, ему рассказывайте сказки о расшифровке воспоминаний. Скажите ещё, что можете смотреть их, как кино.

– Да! – заорал Сухарев, пробуя высвободиться. – Именно как кино! Пустите руку!

– Мне показать можете?

– Пусти руку, говорю! Захотелось зрелищ? Не думал я, что придётся ублажать всяких…

– Андрей! – прозвучал взволнованный женский голос.

Володя повернул голову. Инну Гладких узнал не сразу – от света фонаря тьма вокруг казалась гуще.

– Что такое? – недовольно проворчал Сухарев. – Я просил не выходить на пляж, пока мы не договорим.

– Извини, но это срочно. Что-то случилось с Яном. Скачком активизировалась мозговая деятельность. Зона Брока…