Хромоногая правда. Страшная история для взрослых детей

Лидка осматривалась, тоже ей было не по себе.

– Почему не найти? – повторил я. – Там она, пойдём покажу.

«Кое-кто, помнится, хвастался, что найдёт в полной тьме, безлунной ночью».

Я привёл жену к месту, где не осталось даже столбов, к которым раньше была привешена лесная калитка, сказал: «Здесь».

– Откуда ты знаешь, что она была здесь?

Я присел на корточки, пошарил в траве, оборвал клеверные плети, расчистил торчащий из земли уголок железобетонной плиты, пояснил:

– Вот. Эта плита была под калиткой, при входе.

– Я не про то спрашиваю. Сама знаю, где она была. Но ты! Откуда знаешь, где была калитка? Откуда ты знаешь, что она называлась лесной?

– Сказал один человек. Мы с отцом отдыхали в санатории в начале восьмидесятых.

– Какой человек?!

– Что за тон, Лида? Это допрос?

Я поднялся, заложил руки за спину. Мы стояли друг против друга: она и я. Как рассказать ей? Почему я вообще должен кому-то такое рассказывать? Тут самому бы разобраться.

– А если допрос?

– Тогда не скажу.

– Зачем же было вести меня сюда?! Чтобы я сама…

Сердилась Лидка, но «чтобы я сама» – это уронила в отчаянии. Я спешно искал, как бы отшутиться, и не находил слов, в замешательстве глянул туда, где в чаще сирени виднелись серые доски, подумал: «Домик на двоих. Две кровати, между ними тумбочка. Два окна». Припомнить как следует обстановку санаторского домика не успел, краем глаза какое-то засёк шевеление. «Чёрная тень. Там второй домик? Да, точно. Были два синих домика, слева от тропы и справа, номера…»

– Чтобы я сама?! – повторила Лидка.

Ни номера вспомнить я не успел, ни удивиться лидкиному беспричинному озлоблению. Чёрной фурией, с рычанием бросилась на нас собака. Что я говорю – на нас? Между нами, щеря пасть, кинулась, а когда я отпрянул, присела, на меня глядючи снизу вверх, – морда к земле, хвост поленом, уши острые прижаты, и я понял – сейчас прыгнет. Хорошо, что на меня, а не на Лидку. Палку бы, камень, хоть что-нибудь. Ничего нет, придётся голыми руками, ногами. Кажется, я кричал. Только поэтому сразу не прыгнула или ещё почему? Руку на неё поднял. Не поднимать надо, а локтем лицо прикрыть и шею. Здоровенная тварь, бешеная. Всё исчезло, ничего я не видел, кроме слюнявого оскала. Строка под язык подвернулись: «прочь, прочь, прочь!» – и тут же из памяти выскочили будто наяву услышанные детские стишки:

Не рычи Эрида, Нюкты дочь,
Спрячь клыки и скройся
В ночь…

Девчачий голос пробормотал скороговоркой, но это мне, конечно же, почудилось. Я ждал: вот сейчас она хватанёт за локоть, и надо будет…

Не понадобилось.

Лидка на мне повисла, теребила, спрашивала:

– Всё в порядке с тобой, Люш? Ну что ты молчишь? Илья! Ты кричал…

Я огляделся. Собаки и след простыл. В горле першило, словно песка наглотался. Я откашлялся, проговорил:

– Эрида. Раздор. Ты как?

В порядке Лидка. Обошлось. Чёрную тварь ни словом не помянула, как и не было ничего. Вместо этого:

– Извини, это я. Я виновата. Не надо было выспрашивать, лучше я сама. Сама.

– Я скажу. Расскажу, откуда узнал про лесную калитку. Один мальчишка… Звали его Вовкой. Надо только присесть где-нибудь. Пойдём к танцплощадке, там скамейки. Если остались.

До танцплощадки мы не дошли, лавочка обнаружилась ближе, в самом конце барбарисовой аллеи, где раньше был последний фонарь.

– Давай здесь, – сказал Лидка.

«Вот именно, – с горечью подумал я. – Здесь больнее. И поделом».

Неприятно было сидеть на дряхлой скамье, неудобно, краска облупилась, брусья сплошь в жёстких струпьях. Обопрёшься – впиваются в ладонь, руку закинешь на спинку – тоже колко. Но Лидке хоть бы хны; усевшись, тут же спросила:

– Про мальчишку, которого звали Вовкой. Ты его знал? Что он тебе рассказывал? Я потому так выспрашиваю, что…

Я кивнул, поднял руку: «Сейчас». Собрался с мыслями. С чего бы начать? Про Вовкино порченое лето.

III

В комнатушке фанерного домика двое: отец и сын, – нет места для третьего, на двоих едва хватило. Расстояние между кроватями – ровно чтоб поместилась тумбочка. Курятники – так граждане, отдыхающие в санатории славного бронетанкового завода, называют между собою домики, но, правду сказать, больше всего строения эти похожи на ульи, а сам санаторий, если глянуть на него со стороны – на огромную пасеку. Влетают и вылетают из разноцветных ульев деловитые пчёлы разной степени обгорелости, роятся, собираются иногда в столовой, а когда и в других местах, на реку летают и вообще снуют по окрестностям, мёда только вот не дождёшься от них, одно слово – курортники. Ну что это за курорт, думал сын, дыра дырой. То ли дело – Ялта, но туда не поехали, и теперь понятно почему. Теперь всё понятно.

Зол сын на отца, ох как зол. Всё из-за него. Лето испорчено.

В автобусе, когда от станции ехали, догадался: нечисто дело, не зря были свободны два места позади тётки с рыжей девчонкой и тётка эта оказалась знакомой неслучайно. Вовсе не потому что ехали вместе от станции, в столовой попали с ними за один стол. Дурацкие уловки. Нельзя было прямо сказать? Отец подъезжал так и сяк: какая Юлечка симпатичная да как было бы хорошо, будь она сестрой. Большая радость! Тощая, рыжая, да ещё и старше на год. Вела себя как дура, говорить с такой не о чем. Дура-дура, а с какой стороны у бутерброда масло поняла раньше меня, думал сын. После обеда, когда отец завёл разговор про вечер, шепнула на ухо: «Вот что, Вовчик-братик, вечером ты в одну сторону, я в другую, у меня дела. Родакам ни слова. Понятно?» Ну что ж тут непонятного. Не будет в этом году моря, потому что отец уговорился с тёткой, с Татьяной Леонидовной, съехаться в санатории, и чего доброго женится, накачает сыну, и вправду, деловую Юльку в сёстры.

Злился сын, не знал куда деваться от злости. Комната два с половиной на два с половиной, душно, окна-двери закрыты, потому что иначе налетят комары и ночью не дадут спать, да ещё и отец, небось, как с вечера завеется с Танюшей, так и прошляется до полуночи, если не позже. Разговоры про «сходим на вёслах», «сплаваем» и про кино вечером – враки. Только чтоб сказать. Не зря же он закидывал, не хочу ли с Юлечкой после обеда в бадминтон перекинуться. А у неё дела. Чем я хуже? Ну что я валяюсь, как дурак?

– Ты куда? – сонно спросил отец.

Головы даже не поднял.

«Не твоё дело», – хотел огрызнуться сын, и даже хуже кой-что чуть не брякнул, но спохватился и ответил благоразумно:

– С Юлей договорился.

– О чём? Куда вы намылились?

Эти вопросы сын оставил без внимания, попросту вышел, хлопнув дверью. Чуть-чуть не хватило сил, чтоб развалить к чертям свинячьим фанерный курятник. Крепко приложил, аж стёкла в окнах задребезжали. Зашагал… Куда? После обеда в санатории все как вымерли: жарко. Нет, не все; слышно, стучит где-то по теннисному столу шарик, но что толку, если никого не знаешь? Даже если они там режутся навылет – это же надо подойти, напроситься. Нет. Сын брёл, думая: вот она, свобода, могу идти куда захочу, и что же – так и не найду куда себя деть? Получается не свобода, а одиночество. Пойти не к кому. Не к Юльке же. Деловая. Наверное ей никогда не бывает одиноко, всегда при делах. Сама решает, что можно и чего нельзя, а не как я. «Па, а если после обеда на реку?» «Нельзя сразу после обеда, часа через два» И я, как осёл, слушаю его, киваю. Вот бы сейчас прямиком на пляж… А кто мешает? Плавки на мне. Полотенца нету. Дурак, дверью хлопнул, полотенце не взял. Не возвращаться же. Нафига мне оно в такую жарищу? Так обсохну.

Пусто было на пляже в послеобеденную пору, какие-то девчонки на мостках, да ещё четверо картёжников в тени под ивой. В воде никого. Всем после обеда нельзя, а мне можно, думал мятежный сын. Что хочу, то и делаю.

«Вход только по санаторным картам!» Надпись над входом.

Фигня, решил он, раздеваясь возле ивовых могучих корней, утром никто не проверял и сейчас не станет. Никого в будке спасателя. А, вон он где, у лодок, базарит с какими-то. Парочка – пастух и доярочка. Мы на лодочке катались золотисто-золотой, не гребли а… Лодку бы взять. Ни денег нет, ни карты санаторной. Ладно, можно завтра. И послезавтра можно. Делаю что хочу. Свобода!

По вязучему песочечку мимо картёжников по сходсходсходням на мостки прочь! девчонки отшарахнулись прочь видят сразу бегу и с разбегу р-раз! И-их!..