Убить Каина. Хроники 18-го века

– Совсем от страха обнаглел, – подзуживая Семена, сказал Авдей.

– Разберемся! – прорычал Семен.

– Разберемся! – Ванька вскинул руку с кукишем вверх: – Слово и дело!..

Колодники поднялись, цепи звякнули, и в трактире сделалось тихо. Пахнуло чем-то темным, словно кто-то незримый появился в зале.

Полицейский со вздохом глянул на полный штоф и встал:

– «Слово и дело» сказано. Должен немедленно доставить заявителя в приказ в целости и сохранности. Пошли, Иван, там поведаешь, о чем «слово».

– Пошли, – весело согласился Ванька и подмигнул Семену.

Колодники и Иван потянулись к дверям. За ними двинулся полицейский, бурча на ходу:

– Вот работа… Даже отдохнуть по-человечески некогда…      Ушли.

– О чем это он? – Авдей с надеждой смотрел то на монаха, то на трактирщицу, ища поддержки. – Мы же тут не причем, верно? Ну, хоть ты подтверди, монах.

– А ну-ка выметайтесь отсюда! Живо!.. – Трактирщица сдернула шестипудового Семена с лавки. – И чтоб ноги вашей тут больше не было!.. Вон отсюда, ублюдки!..

Вытолкала Семена с Авдеем за дверь, закрыла дверь на крючок, устало опустилась на лавку и сказала монаху:

– Теперь затаскают, сволочи…

2

Зимой в Москве темнеет рано. В пятом часу дня уже зажигают нововведенные масляные фонари. Фонари светят желтым светом. Сыплет снег, вьется вокруг фонарей белыми бабочками.

Полицейский вел Ваньку и колодников посреди темной пустынной улицы. Снег скрипел под ногами. Звенели цепи колодников. Звон кандальных цепей и черные фигуры людей, бредущие по белому с желтыми пятнами снегу, создавали какую-то странную, пугающую своим одиночеством и безнадежностью картину.

– Располовинить меня хотели… – бормотал Ванька. – Ничего, Авдей, ты об этом еще пожалеешь…

Полицейский прислушался и догадался, о чем собирается доносить Ванька. Он, как и трактирщица, тоже опасался оказаться в свидетелях.

– Ты только меня свидетелем не выставляй, Ваня, – сказал он. – Я в трактире не был, только на минуту зашел, вина выпить. В долгу не останусь.

Ванька посмотрел на полицейского:

– Договорились.

В конторе Сыскного приказа было пусто. Дежурный следователь Белых дремал, уронив голову на стол.

Рассмотрев доносителя, спросил:

– О чем доносишь?

– Холопы боярина Мятлева Авдей и Семен поносили в трактире их сиятельство губернатора, – заявил Ванька.

– Слышал? – спросил дежурный у полицейского.

– Он не слышал, – сказал Ванька. – Он с колодниками только в дверь вошел. Трактирщица слышала. – И взглянул на полицейского. Полицейский ответил ему благодарным взглядом.

Белых заметил перегляд Ваньки с Прохором. Было что-то подозрительное в их перегляде. Но виду, что заподозрил неладное, не подал. Вмешивать полицейского в дело об оскорблении губернатора себе дороже – ляжет пятно на весь приказ, и князь обозлится. Сделать вид, что ничего не заметил, так безопаснее.

– Значит так, Прохор. Запри этого до утра, а сам возьми в казарме двух солдат, приведи обвиняемых и трактирщицу.

– Сделаю. – Полицейский повел Ваньку в камеру.

Убранства в камере – стол, две лавки и байда для отхожих дел. На столе горела лампадка. На одной из лавок лежал мужик, накрыв лицо шапкой. Когда за полицейским закрылась дверь, мужик снял с лица шапку и сел к столу. При тусклом свете лампады Ванька разглядел на лбу мужика выжженное клеймо и догадался, что там слово «ВОР», знал – так клеймят разбойников. Мужик тоже внимательно разглядывал Ваньку.

– Поговорим, что ли? В беседе ночь быстрей скоротаем. За что в темнице?

– За правду, – сказал Ванька.

– Тут все за правду, другие в острог не попадают. – Мужик ухмыльнулся. – Однако ж весело шутишь, парень. Садись.

Слово за слово, разговорились, похоже, соскучился мужик по человеческому общению. Назвался Камчаткой, беглым с каторги. Поймали его по примете на лбу, хоть и носил шапку, натянув до бровей. И еще много чего рассказал о своей лихой жизни. Особенно страшно было слушать про каторгу в рудниках. Загоняли там каторжников под землю, в штольни. Урок на день непосильный, земля промерзлая. Вот и долбили её с утра до вечера. А если кто-то урок не выполнил, оставляли всех под землей на ночь. Ночью холод в штольне жуткий. Мужики сбивались в кучу, телами друг друга грели. Кто послабей, того на край выталкивали. Случалось, те, крайние, замерзали насмерть, их потом от других киркой откалывали.

– Сволочной мы народишко, – заключил под конец Камчатка, с осуждением в голосе. – Нам главное – свою шкуру сберечь.

– Это правда, шкуру все берегут, – согласился Иван. – Меня соседи изувечить хотели, так я тоже свою шкуру спасал.

– Это каким способом? – спросил Камчатка.

– «Слово и дело» крикнул.

Камчатка цыкнул сквозь зубы и осуждающе покачал головой:

– Нельзя так, парень. Грязная и подлая вещь – донос.

– А как иначе спастись?

– В бега идти. На волю. Без воли жизни нет, одна мука. Я тоже снова сбегу.

Долго беседовали, пока предутренний сон не сморил обоих.

За день до этого

Боярин Василий Мятлев, хозяин Ваньки, сидел в комнате, отдыхал. От натопленной печи тянуло теплом, в канделябре оплывали свечи, из горницы дворовых девок доносилась протяжная песня. Уютно. И вспомнилась ему невеста Бланка, дочь польского шляхтича Сапеги. Жаль, свадьба еще не скоро, родители Бланки настояли, чтобы молодые год «проверяли чувства». И потянуло Василия на романтику. Отправился в библиотеку, стал рыться на полках и обнаружил, что отсутствуют поэзии Опица.

Долго гадать, кто взял, не пришлось: из дворовых один только Ванька знал по-немецки, – выучил в Хайдельберге, когда обслуживал боярина во время его учебы в университете.

Холоп тут же был вызван в комнаты на правеж.

Ванька вину признал.

– Как ты посмел без спроса взять книгу из библиотеки!?.. – распалялся боярин. – Решил, что тебе всё позволено?!..