– Надо быстрее уезжать. Многие уже уехали. Хазановы, Брайнины, Гуревичи… – Мать хотела продолжить, но отец недовольно перебил её.
– Как мы можем уехать, если ты со своим радикулитом даже с постели не можешь подняться? К тому же станцию разбомбили, поезда уж несколько дней не ходят.
– Надо както достать лошадь и добраться до Рославля. Пожить неделюдругую у Соломона, а там, смотришь, и война кончится. В случае чего оттуда можно в Москву податься, к Соне с Цилей.
У дяди Соломона, папиного брата, и тёти Фани, папиной сестры в Рославле, Рува и Рика несколько лет тому назад побывали в гостях и очень сдружились тогда со своими двоюродными сёстрами Соней и Ритой. И предстоящая поездка в Рославль Руву очень обрадовала.
– Попробуй, найди сейчас лошадь, – хмуро бросил отец.
– В крайнем случае оставите меня здесь, – продолжала мать. – Лёкса присмотрит за мной. А вам всем надо уходить из города, пешком, но выбираться отсюда.
Старая Лёкса, о которой шла речь, жила рядом с домом Вихриных в полуразвалившейся избёнке. В былые годы она помогала Вихриным по хозяйству, нянчила их детей, чем и кормилась. Мужа её давно не было в живых, а единственная дочь Марфа уехала кудато на заработки, и много лет о ней не было ни слуху, ни духу. Жила Лёкса отшельником, ни с кем не общалась и лишь изредка заходила к Вихриным, чтобы взять в долг рубльдругой, немного хлеба или молока. Долг этот она никогда не возвращала, и о нём никто ей никогда не напоминал.
Чем закончился разговор отца с матерью в тот вечер, Рува так и не узнал, безмятежный детский сон сморил его, и он больше ничего уже не слышал.
Рано утром отец кудато ушёл, и его долго не было. А вернувшись, он объявил:
– Вот что, дети, – немцы не сегоднязавтра могут быть здесь, и мы с мамой решили, что вам надо уходить из города.
– А вы остаётесь, что ли? – с удивлением посмотрела на отца Рита.
Старшая дочь в семье Вихриных, черноволосая красавица Рита не одному парню в городе вскружила голову, но замуж вышла за чужака. Её воображение пленил Рафик Вольфсон, молодой лейтенант, приехавший летом тридцать восьмого года после окончания танкового училища на побывку к своим родственникам. Вместе и отправились тогда к месту службы лейтенанта под Минск. А в июне сорок первого Рита с двухлетним Лёником приехала на лето к родителям. Тут и застала её война.
– Я сейчас в извозческой артели пытался достать лошадь, – продолжал отец, – но, к сожалению, ничего не получилось. А пешком, вы знаете, мама не сможет. Так что мы с ней останемся. Бог даст – всё обойдётся. А вы собирайтесь, я вас провожу. Доберётесь до Рославля. Там дядя Соломон вам поможет.
– Не представляю, как я с Лёником проделаю такой путь, – засомневалась Рита.
– Ты же не одна будешь, с тобой Рика и Рува пойдут, успокаивал её отец. – Я сейчас приготовлю тележку, на ней и повезёте Лёника и вещи. Сегодня из города многие уйдут, будете держаться вместе.
Не без слёз попрощавшись с матерью, дети вскоре отправились в путь. Отец вывел их за город, но возвращаться не торопился. Вскоре к Вихриным стали присоединяться другие покидавшие город люди – в одиночку и целыми семьями. Они молча шли, изредка перекидываясь двумятремя словами. Во второй половине дня вдруг повеяло свежестью, и впереди засеребрилась река. Толпа людей на берегу ждала парома, который, скрипя канатами, медленно приближался к пристани.
– Папа, тебе пора возвращаться, – напомнила отцу Рита.
– Посажу вас на паром и пойду обратно, – ответил Вихрин.
В это время, откуда ни возьмись, путников накрыл целый пчелиный рой. Люди в панике стали разбегаться в разные стороны, пытаясь спастись от неожиданной напасти. Они яростно размахивали платками, закрыв лицо руками, падали в придорожную канаву. Но пчёлы повсюду настигали их и безжалостно жалили…
– Папа! Лёника прикрой! – бросилась к тележке Рита. Она прижалась к сыну, укрыв его своим телом.
Пчелиный рой так же неожиданно исчез, как и появился. Искусанные, перепуганные, с опухшими лицами люди стали приходить в себя. Дети плакали, взрослые чертыхались.
Паром, наконец, причалил к берегу. Опасаясь, что всех он сразу не возьмёт, люди с узелками, рюкзаками, тележками торопливо устремились на его щербатые, сырые мостки. Ктото вёл под уздцы лошадь, тянувшую за собой гружёный домашним скарбом воз; держась за него, рядом шли старики, женщины, дети.
Прощание Вихриных было коротким и тягостным. Никто не знал, что ждёт каждого из них впереди: когда ещё доведётся им встретиться? Их лица выражали тревогу и смятение, а в глазах были слёзы. Вихрин долго стоял на песчаном откосе, тоскливым взглядом провожая изрядно осевший и медленно удалявшийся паром. И лишь когда тот причалил к берегу и опустел его помост, Вихрин отправился в обратный путь.
Поздним вечером, усталый и голодный, входил он во двор своего дома. И хотя на душе кошки скребли от неизвестности, как всё сложится в дальнейшем, они с женой испытывали чувство облегчения оттого, что дети теперь в безопасности и им, как считали родители, ничего не угрожает. Бог даст, думали они, через несколько дней дети доберутся до Рославля, и Соломон поможет им сесть в поезд на Москву. Там Циля и Соня, они приютят их.
Но Бог решил иначе.
Рано утром, чуть стало светать, Вихрины проснулись от неясного гула, доносившегося откудато издалека, с западной части города.
– Иосиф, слышишь? – с тревогой толкнула в бок спящего мужа Маня. Вихрин проснулся, прислушался. Гул быстро усиливался и вскоре перерос в шум, а затем и в хорошо различимый металлический грохот. Вихрин метнулся к окну, но ничего не увидел. Он быстро оделся и вышел на улицу. Из соседних домов тоже уже выходили встревоженные люди. У всех на лицах был один вопрос: наши или немцы!?
Ответ не заставил себя долго ждать. Через минутудругую на дороге, пересекавшей город с запада на восток, показались мотоциклисты, за ними двигались машины и танки. В город входили немецкие войска.
Хотя в таком исходе дела к тому времени уже мало кто сомневался в городе, тем не менее для всех это было неожиданным и непонятным. Так скоро врага здесь никто не ожидал.
Вихрин стоял и думал: «Как же так, почему без единого выстрела врагу сдали город? Где же наши войска? И что с детьми, успеют ли они добраться хотя бы до Рославля? Там спасительная железная дорога, оттуда можно попасть в Смоленск или в Москву».
Однако на следующий день, в полдень, к величайшему огорчению родителей, на пороге дома появились их дети.
– Что случилось, почему вы вернулись? – отец, мастеривший чтото в столовой, застыл с рубанком в руках. В его голосе и интонации были досада и отчаяние, бессилие и страх.
– Поздно, папа, – за всех ответила Рита, устало опускаясь с Лёником на диван. Она старшая, она принимала решение, ей отвечать перед отцом. – На Варшавском шоссе нас обогнали немецкие танки, идти на Рославль потеряло всякий смысл, и мы решили вернуться.
– Ай, ай, ай! – раздался голос матери из спальни. – Что же теперь будет? – Мать пыталась приподняться, но боль сковывала её движения, и она беспомощно опустилась на подушку.
– Мы не одни, – оправдывалась Рита, – Бейлины, Хенкины, Цейтлины тоже вернулись.
В это время отец вдруг увидел в окне двух немецких солдат, входящих во двор. На груди у них болтались автоматы, у одного в руках была небольшая корзинка.
– Немцы к нам идут, – испуганно сказал отец, – идите быстро все в спальню.
Дети вскочили, вышли из столовой и закрыли за собою двери.
Солдаты пошарили во дворе, заглянули в сарай, затем вошли в дом.
– Млеко, яйки! – потребовали они с порога.
Вихрин пошёл на кухню, взял с полки несколько яиц и дал их солдатам.
– Млеко!?
Молока в доме не было, и отец развёл руками.
– Юде?! – презрительно ткнул отца в живот один из солдат.
Вихрин ничего не ответил, молча смотрел на незваных гостей. Тот, что с корзиной, пошёл на кухню, глянул на полки – там ничего существенного не нашёл; открыл шкафчик, стоявший у окна, обнаружив в нём банку с вареньем, снял с банки крышку, сунул туда палец и облизал его.
– Гут, – одобрительно произнёс солдат и, закрыв банку, отправил её в свою корзинку.
Собрав нехитрый оброк, немцы ретировались. Перед уходом солдат ещё раз ткнул пальцем отца в живот, сказал «юде» и добавил:
– Пифпаф! – Затем громко засмеялся и вышел со своим напарником за дверь.
Во дворе в это время, на свою беду, гулял соседский петух. Был он большой и необыкновенно красивый, с чёрнокрасными крыльями и зелёной шеей, с огромным малиновым гребешком; перья его, словно покрытые лаком, ослепительно блестели на солнце. Его знала и любила вся улица, особенно дети. Этот голосистый трудяга каждый раз звонко извещал окрестных жителей о наступившем рассвете или предстоящей смене погоды. Он жил на воле, кормился, чем бог пошлёт, на соседских дворах и огородах и был предметом всеобщего внимания, а детвора его просто обожала. С детьми он был покладистый, и они кормили его с руки зерном или крошками хлеба, а к взрослым петух близко не подходил, при виде их он ворчал и нахохливался, был агрессивен, порой норовил и клюнуть, за что и был прозван Буяном.
И вот этот красавецпетух, на своё несчастье, попался на глаза выходящим из дома солдатам.