Одинокая смерть

– Некто Харви Уилер. Родом с Оркнейских островов. Его отец получил место на почте в Керкуолле. Харви рос неуправляемым и диким, прогуливал школу, шлялся по острову и никогда не признавался в своих поступках. Родители просто умыли руки, а потом он пропал в 1902 году после разборок с полицией. Говорили, что отправился на юг, в Шотландию. Потом он объявился в Эдинбурге в конце 1903-го и покинул его прямо перед носом полиции, они не успели его схватить. Его обвиняли в мошенничестве. Он хотел обмануть женщину, которую там встретил. А потом его нашли убитым.

Кто захотел с ним расправиться, осталось загадкой. Это имело отношение, наверное, к тем двум годам, когда он выпал из поля зрения полиции, но мне всегда казалось удивительным, что такой, как Харви, мог окончить дни таким странным образом. Никак не похоже на обычное убийство.

– Это точно был он?

– Абсолютно. Мы послали фото в Эдинбург, когда они заинтересовались этим делом, и они нам порекомендовали связаться с полицией Оркни. Они были уверены почему-то, что найденный труп принадлежит Харви. Его отец к тому времени уже умер, а мать была безнадежно больна, и ей не стали показывать фото. Но у полиции Керкуолла не было сомнений. И его похоронили в дальнем углу церковного кладбища, на окраине Винчестера. Никому и в голову не пришло посылать останки на север. Конец истории. Убийца не был найден. – Камминс снова посмотрел в окно, как будто искал там ответ, потом перевел взгляд на Ратлиджа: – Странное было расследование от начала до конца. Так и остался на душе осадок от него. Я хотел сам поехать в Керкуолл, но Оркнейские острова находятся на самом севере Шотландии, и в Скотленд-Ярде решили, что это будет только пустая трата денег. Но мне хотелось знать о Харви побольше, например, что привело его в Англию, где он пропадал два года.

– А орудие убийства?

– Не нашли. Обыскали место, дюйм за дюймом, и пришли к заключению, что убийца унес его с собой. Оно могло быть где угодно, например, убийца мог от него избавиться – бросить с моста в реку, в мусорный бак или просто вернуть на то место, откуда взял. Да, еще. Странная вещь обнаружилась, когда коронер осматривал труп. Микроскопический кусочек кременя в ране. Такое впечатление, что в результате очень сильного удара он, прорвав ткань, застрял там. А это значило, что, во-первых, Уилер был одет, когда его убивали, хотя его одежда так и не была найдена, и что убийца приехал из той части Англии, где можно приобрести кремневый нож. И это дает пищу к размышлениям.

– Но он был убит в Стонхендже?

– Скорее всего, нет. Никаких следов борьбы. Может быть, его туда притащили уже мертвым, впрочем, могли усыпить сначала и тогда он был еще жив. Но коронер не нашел в теле следов наркотических средств. Может быть, он был оглушен перед смертью. Небольшое количество крови на месте преступления тоже говорило о том, что его убили раньше. – Камминс немного поколебался, потом продолжил: – Его лицо – вот что, пожалуй, меня беспокоило больше всего. Довольно красивый малый, хорошо сложен, больше похож на джентльмена, которым никогда не был. Как много женщин он обманул до этого?

– Я могу понять, почему убийство Уилера не идет у вас из головы.

– Учтите также, что оно осталось единственным делом, которое не было мною раскрыто. – Камминс скупо улыбнулся. – Наверно, я слишком высокого мнения о себе, но действительно горжусь своим послужным списком. Все звали меня Дотошный Камминс. Я всегда старался выявить все детали, а потом складывал общую картину из кусочков. Вы напомнили мне себя молодого, – улыбка стала шире, – вот и завещаю вам это дело. Если удастся его когда-нибудь раскрыть, дайте мне знать. – Он вернулся к прерванному занятию и после небольшой паузы предупредил: – Да, не позволяйте Боулсу обвинить вас в моем уходе, он обязательно попытается. Он вас не любит с того самого дня, как вы вернулись в Скотленд-Ярд после войны. Точно не знаю причины, но он всегда вставал преградой на пути вашего продвижения по службе и противодействовал представлению к награде. Он жесток и мстителен. Я его никогда не любил и не собираюсь сейчас притворяться, что это не так.

– Предупреждение принято. – Ратлидж был удивлен такой прямотой.

– Что ж, мне надо закончить, – Камминс оглядел комнату, – еще понадобится две коробки. Надо все поскорее сделать, чтобы не оттягивать неизбежное. – Он протянул руку, и они обменялись крепкими рукопожатиями. – Желаю успеха, Иен.

– Спасибо, сэр. Надеюсь, после отставки ваша жизнь будет для вас приятной.

Ратлидж пошел к двери, но остановился, услышав вслед:

– Инспектор, я бы не возражал иногда получить от вас весточку.

И Камминс снова принялся укладывать книги.

Ратлидж пошел к своему кабинету, слушая, как громко стучат его каблуки по голому дощатому полу. Интересно, будет ли он в конце своей карьеры оглядываться назад и вспоминать загадочные и нераскрытые дела, как сейчас Камминс.

«Ты должен сначала столько же продержаться и выжить, чтобы покинуть службу на своих двоих», – тут же отозвался эхом на его мысли Хэмиш.

Голос Хэмиша был его наказанием за то, что он совершил во время войны. Голос не прощающий и не забывающий. Беспощадный, неумолимый, как и та вина, которая мучает его.

Хэмиш Маклауд, несмотря на большую разницу в званиях на момент, когда был тот бой, мог считаться его самым близким по духу товарищем. Этот молодой горец, несомненно, стал бы сержантом, если бы пережил злосчастный бой. Он был прирожденным лидером, который заботится о своих товарищах и хорошо понимает тактику сражения. Но именно это его и погубило. Маклауд отказался выполнять приказ, что в условиях военного времени расценивалось как трусость, предательство, за это полагался расстрел. Но Маклауд никогда не был трусом и предателем, а его отказ повиноваться был продиктован возмущением и несогласием вести измученных, упавших духом солдат на еще один бессмысленный штурм, еще одну бесполезную попытку уничтожить пулеметное гнездо противника. Конечно, Ратлидж тоже понимал, что в атаке многие погибнут, но у него не было выбора – приказ есть приказ, надо было заставить замолчать пулемет перед тем, как начнется наступление. Следовало пожертвовать ими, чтобы спасти многих других. Маклауд был расстрелян. Это был показательный расстрел за неподчинение приказу на поле боя. Военная необходимость. Но по человеческим меркам Ратлидж заслужил презрение к себе этим поступком.

Были убиты тысячи хороших парней за полоску земли, и, поскольку тот бой не приблизил конец войны, их смерть была напрасной. Решение, принятое в главном штабе старшими офицерами, разрабатывавшими стратегию, которая с самого начала была обречена на провал, закончилось морем крови. Этим штабистам не приходилось смотреть в глаза усталым и измученным солдатам и просить их в очередной раз взять высоту и бесславно умереть. Смерть Маклауда стала кульминацией этой кровавой каши.

Доктор Флеминг объяснял это лучше, хотя его объяснения не приносили облегчения Ратлиджу.

– Вы не можете принять смерть этого человека и таким образом не даете ему уйти. Он олицетворяет каждого молодого солдата, которого вы пытались уберечь, но не смогли. Для вас он символ, квинтэссенция вины, которую вы будете нести неизвестно как долго. А может быть, это останется с вами навсегда и, когда умрете, возьмете Маклауда с собой в могилу.

Он слышит голос Хэмиша Маклауда так ясно, как будто тот стоит за его спиной или рядом, как часто бывало в бою. Объяснения доктора ничего не могли изменить, равно как и облегчить боль. Впрочем, ничто и никто на этой земле не мог бы прекратить пытку и заставить замолчать этот голос, который никто не слышал, кроме Ратлиджа. Он мог сомневаться в чем угодно, только не в том, что Хэмиш его никогда не простит. Да он и сам не простит себя, выбора у него нет в любом случае. Он обречен на муки совести. И голос Хэмиша не дает ему об этом забыть.

Как сейчас. Пытаясь отвлечься от голоса с мягким шотландским акцентом, который все продолжал что-то бубнить, Ратлидж разбирал бумаги на своем столе, но никак не мог вникнуть в их содержание. Он знал, что ему будет не хватать Камминса. Уже пошли слухи, что инспектор Майклсон выдвинут на повышение, чтобы занять место старшего инспектора.

Глава 3

Истфилд, Суссекс, Гастингс-роуд, июль 1920 года

Истфилд ничем не прославился в истории Англии – ни красотой, ни историческими или политическими событиями. Начинался он с маленькой деревушки в том месте, где дорога из Гастингса после подъема и небольшого прямого отрезка поворачивала на восток и где находился обширный луг. Он служил пастбищем для усталых быков и лошадей перед тем, как они спускались вниз, в город, или, наоборот, после подъема из города. Постепенно этот луг был взят в кольцо всякими хибарами, где предприимчивые люди предоставляли проезжающим различный сервис. Здесь были таверна, кузница, где можно подправить подковы, и даже бордель для нужд уже другого рода. Выстроенное заново аббатство в Бэттле скоро прибрало деревушку к рукам, чтобы спасти заблудшие души ее обитателей и пополнить доход.

При расформировании и разграблении монастырей во времена Генриха VIII деревушка перешла во владение сторонников короля, что никак на ней не отразилось. К 1800 году, когда для потомков владельцев наступили тяжелые времена, деревушка была забыта, хотя луг по-прежнему служил бесплатным пастбищем для всех проезжающих по дороге в Гастингс и обратно. Пока не нашелся некий сквайр – выскочка и самозванец, который увидел здесь возможность разбогатеть и стал собирать деньги с проезжавших.

Расцвет края начался во времена правления Виктории. Гастингс стал разрастаться, продавая свои товары голодным рыбакам и жителям маленького порта, расположенного на другом конце долины. Вместе с ним стал расти и Истфилд.

К 1880 году у городка появился неплохой шанс для развития, так как владельцы маленькой фирмы, производившей для рыбаков снасти, ящики для рыбы и другие нужные предметы, подметили тенденцию последних лет – люди стали приезжать на побережье и принимать морские ванны. Вследствие этого увлечения на берегу возник ряд отелей, которые нуждались в хорошей меблировке, чтобы угодить требовательным постояльцам. Таким образом, в Истфилде стали изготавливать мебель, что принесло дополнительный доход в казну города. Второй период расцвета наступил, когда братья Пирс решили расположить свой пивоваренный заводик в трех заброшенных зданиях на дальнем конце Гастингс-роуд. Потом французы-изгнанники открыли маленькую латинскую школу и неплохо зарабатывали, давая образование сыновьям и дочерям тех, кто мог себе это позволить.

Пивоварение, мебельное производство и латинская школа придали Истфилду новый блеск. Дочери основателя школы сменили французскую фамилию и из дю Туа превратились в Тейт, а когда умер их отец в 1913-м, передали бразды правления племяннице – миссис Фаррелл-Смит, молодой вдове.

К 1900 году Истфилд удвоил свою численность, а к 1914-му с гордостью отправил своих сыновей воевать во славу Короны в Первой мировой.

После они даже получили письменную благодарность от самого короля, а пивоварня выпустила новый сорт пива под названием «Пикардийская роза». Это пиво неожиданно стало весьма популярным сначала у солдат, а с окончанием войны у бывших солдат. Пиво с фирменной стрелой на этикетке стало известно в Кенте, Суссексе и Суррее.

Вполне довольные своей жизнью, жители Истфилда не видели в своем будущем ничего такого, что могло бы помешать их дальнейшему мирному существованию, такому же безоблачному, как прошлое.

И вдруг в ночь на пятницу в июле 1920-го эта иллюзия рухнула.

Уильям Джефферс и не подозревал, какой удар готовит ему судьба, когда вошел в паб «Победитель» на одной из задних улочек Истфилда.

Под свежим вечерним ветерком знак у входа в паб в ржавой рамке покачивался и поскрипывал. На одной стороне его можно было видеть армаду нормандцев, бросившую якорь у берегов Англии, – по этому поводу часто спорили, какой порт изобразил художник – Гастингс или Певенси; на другой стороне Вильгельм Завоеватель высоко поднимал меч, празднуя свою знаменитую победу над королем Гарольдом на холме Сенлак.

Внутри паба уже стоял густой табачный дым. Бармен с улыбкой поздоровался с Джефферсом, редким гостем. Он держал ферму, и у него было слишком мало свободного времени по вечерам и еще меньше денег на праздные утехи. Но он ежегодно отмечал здесь день, когда получил рану, которая послужила причиной его досрочного возвращения с фронта и чуть не стоила ему жизни.

Джефферс уселся за угловым столиком с первой пинтой пива, предполагая в течение вечера выпить столько, сколько в него влезет.

Он покинул бар за полчаса до закрытия и направился по дороге в сторону церкви.

Уже смеркалось, когда он присел на низкую каменную стену церковного кладбища и стал смотреть на закат. Он сидел, пока солнце не село и не начали сгущаться длинные ночные тени. Хотя Джефферс вообще-то редко молился, сейчас он шептал молитву по погибшим товарищам. Большинство из них не были похоронены здесь, во дворе церкви, они остались лежать во Франции. Но он помнил о них.

Потом он встал и направился к окраине городка, туда, где пересекались Абби-стрит и Гастингс-роуд. Он пошатывался, но не был слишком пьян, хотя выпил много. Завтра он должен подняться в половине пятого утра, чтобы доить коров. Сегодняшний вечер был исключением, когда можно раз в год забыть про обязанности. Дырка на его груди давно превратилась в грубый и безобразный рубец, но временами давала о себе знать ноющей болью. Четыре года. Его тело уже забыло боль и ужас, слабость от потери крови. Но память хранила. Память сохранит тот день навсегда. И сегодня он пытался залить эти воспоминания.

Он споткнулся о камень, пошатнулся, но обрел равновесие и пошел дальше. Ферма была примерно в миле отсюда. Сегодня путь показался длиннее в два раза. Наверху сияли, подмигивая, звезды. Дефферсу казалось, что он слышит их. Дед часто говорил ему, когда он был мальчиком: «Слушай звезды, Билли. Прислушайся. Слышишь?»

И он вслушивался сквозь ночные шорохи и мог поклясться, что слышал их.

Сзади стукнул камень, и он повернулся посмотреть, кто там. Никого, просто показалось. В такой час дорога принадлежит ему одному.

Мозг был затуманен выпитым пивом. Жена непременно выскажется по этому поводу, когда он явится домой. Он тряхнул головой, пытаясь прояснить ее, но тщетно.

Он снова споткнулся, негромко выругался. И услышал, как чей-то голос окликнул его по имени. Джефферс обернулся, чтобы посмотреть, кто это. Вглядываясь, он увидел слабо освещенное лицо, но черты были смутными, он не мог сосредоточить взгляд.

– Я знаю тебя? – спросил он.

– Знал. Когда-то.