Волчья тропа

По-моему, Серый немного помрачнел. Совсем чуть-чуть. Почти незаметно. Помявшись, он всё-таки ответил:

– Из города. Родителям уехать пришлось, а меня отправили к этой, – он кивнул на тётьглашин дом.

– Так она тебе родня?! – удивилась я.

– Тётка. Двоюродная. По матери. Вот у неё и живу.

– Кошмар, – вздохнула я. – Ты её давно знаешь? Она людей не любит. Со свету тебя сживёт! Бьёт небось? – я, как могла, соболезнующее вздохнула.

– Пусть только попробует! – нахмурился мальчишка, – вот мамка воротится, она ей даст! Бьёт! Тоже мне, придумала! Да и тётка не такая уж плохая. Мама говорит, детей у неё своих нет, вот и обозлилась. Дескать, она в молодости очень уж гордой была – всё нос вверх тянула, ни с кем не зналась, не водилась. Папа сказывал, когда он за мамой начал бегать, Глашка совсем обозлилась на весь свет, чуть не из дома её выживала. Не выжила бы, конечно. Семья всё ж большая, дружная. Я, хоть деда почти не помню, но такой спуску не даст. У него всё чин-чином было. Строго, но справедливо.

– Тётя Глаша в деревню лет двадцать как приехала. А до того, выходит, с вами жила?

– Ну, меня тогда и на свете не было. Но семья вместе жила. Мама, как то время вспомнит, всегда улыбаться начинает…

– Так и что, уехала тётка-то?

– Уехала. Заявила, мол, у меня с вами ничего общего. Видеть не желаю. Но ты не подумай, она не плохая. Просто несчастная она. Мне вот её жалко. Правда, когда я к ней приехал, наперёд сказала, буду у неё хлев днями чистить, раз уж явился. Но это она так, рисовалась. На самом деле и кормит, и спать укладывает в тепле. А чего ещё надо? – Серый легко пихнул меня в плечо, как старого друга.

– А меня вот мамка колотит. То полотенцем по заду, то уши так оттянет, что подслушивать потом больно.

– И часто колотит? – усмехнулся Серый. С его точки зрения, колотили меня, не так, как я того заслуживаю. С моей, в общем-то, тоже.

– Как поймает после какой урезины, так и колотит. А тебе что, от родителей совсем-совсем не доставалось?

– Нет, ну, если как ты рассуждать, то, конечно, «избивали». На мечах драться учили. И из лука. Немного. Отец даже на охоту брал. Редко, правда. Он обычно ночью ходил. Вернётся, бывало под утро – уставший, грязный, но зато сытый.

Я своему счастью не сразу поверила. Научиться драться как настоящий ратник! Да это же мечта любой девчонки! Если она не ограничена раздумьями о новом сарафане и попытками найти мужа. То есть, получается, только моя мечта. Но дальше обычных драк с мальчишками дело у нас никогда не заходило. Никто в деревне не знал воинского ремесла – мирное время.

– Научишь? – я положила руку Серому на колено и изо всех сил захлопала ресницами, как старшая сестра учила (а я ещё думала, не пригодится!).

Серый немного ошалел от моего странного вида и уже собирался рассеянно кивнуть, но почему-то передумал. Глаза его опять подозрительно зазолотились.

– А можно я тебя поцелую? Тогда научу, – как-то слишком равнодушно глядя в сторону предложил он.

– Дурак, – сообщила ему я, отворачиваясь и скрещивая руки на груди.

Сестрица, конечно, втихаря с ухажёрами целовалась. Но чтоб я?! Тьфу!

Мне бы убежать, обидеться… Но не хотелось.

Тринадцать зим минуло. Полжизни прожито. Эх, что там впереди?! Да и кто меня ещё на мечах драться научит? Вон он какой упрямый. От своего не отступится. Да и не такой уж противный, если по-честному.

Я поспешно прожевала яблоко, повернулась к Серому и покрепче зажмурилась, приготовившись к самому худшему.

– Очень надо! – нагло заявил мальчишка. И сразу же быстро-быстро лизнул меня прямо в лицо, оставив влажную полоску через обе щеки и нос. Я завизжала и бросилась утираться, скосила на Серого один глаз…

Серый сидел рядом и сосредоточенно краснел.

Всё ещё глава 1

А я всё о своём

За печкой сумасшедше вопил сверчок, навевая дремоту и спокойствие. Любопытный месяц, прикрываясь листьями дубов, подглядывал в окошко, но непослушные лучи выдавали его в потрохами. В пятне лунного света плясала ночная бабочка, то прячась в полутьме, то снова вылетая на видное место, как нашкодившая девчонка, старающаяся незаметно прокрасться к лежанке. Деревья перешёптывались, приветствуя друг друга лёгкими касаниями. Сквозняк от приоткрытой двери делал дом уютнее, а не заставлял мёрзнуть.

У входа, размазывая кровь по кривым доскам, лежал волк.

Когда огромный сильный зверь выглядит беспомощным слепым котёнком, это страшно. Начинает казаться, что ничего незыблемого и вечного в мире нет. Не под чем будет спрятаться от дождя, потому что раскидистые кроны могут превратиться в облезлые ветки; нечем будет согревать дома, потому что огонь может потухнуть и не захотеть разгораться вновь; нечем будет напиться, потому что вода может стать песком у самого горла. Но когда этот беззащитный зверь – твой муж, твоя личная незыблемая стена и вечное крепкое плечо, сама жизнь начинает рушиться и горестный вой так и рвётся из горла.

Я хотела перетащить зверя к печи, но побоялась даже тронуть. Волк хрипел, отплёвываясь кровью. Он перевернулся на бок на миг[5 - Можно считать это метафорой. А можно расширить кругозор и узнать, что в одной секунде 1888102,236 мигов.] замер. Страшная судорога свела тело, волк начал вгрызаться в собственную плоть, словно выискивая огромную блоху, клочьями срывал шерсть, топтал ошмётки кожи.

Я терпеть не могу момент превращения. Человека в зверя или обратно – не важно. Все одно мучительно. Серый просил меня отворачиваться, когда он перекидывается. Я тоже не горела желанием быть зрителем жуткого представления. Зажмурившись, закрыла уши ладонями. Не слишком плотно, чтобы слышать странно успокаивающий скрежет когтей по полу. Звериные поскуливания слишком медленно превращались в человеческие хрипы. Жутко смотреть, но не видеть ещё страшнее. Почему-то казалось, что в мучениях мужа виновата я. Стоило ему порезать палец, казалось, будто это я держала нож. Он злился – думалось, что из-за упрямства супруги. Нет, у меня нет чувства вины за несправедливость всего мира. Когда-то было, но я слишком давно повзрослела. Сомнительно, что струпья на теле юродивых – моя вина и я не отвожу стыдливо глаза при виде побирушек, умеючи давящих на жалость. Но стоило Серому приложиться о дверной косяк, хотелось самой вписаться в него лбом, чтоб не чувствовать себя… Не взятой в компанию что ли?

Звуки стихли. Я открыла глаза. На полу, скорчившись, лежал голый мужчина. Крайне привлекательный голый мужчина, надо признать. Приятно, что мой. Я кинулась к Серому, попутно сдёргивая со скамьи покрывало, а другой, более циничной стороной прикидывая, так ли уж необходимо прикрывать столь аппетитные ягодицы. Всё-таки укрыла. А голову – на колени. Ему всегда нравилось так лежать. Теперь перетащить бы мужа на кровать, но человек весит не меньше волка, а я еще не валькирия[6 - Ну кто не знает валькирий? Это девы-воительницы, если вкратце.] для таких нагрузок. Странное сочетание ужаса и привычки. Не первый раз чать, а все одно страшно – ну как не превратится? Вдруг так и останется с кривым хребтом и волчьей мордой? Смогу любить-то?

Серый тяжело дышал. Хорошо бы превращался перед рассветом – тогда не так больно. Но, видать, что-то страшное случилось, раз муж заявился домой, не поохотившись толком. Будь в гостях другой мужик – даже спрятать бы не успела. Хотя какой там мужик? Жену с моим норовом только волк и вытерпит. Лицо оборотня стало почти одного цвета с волосами. Тяжело ему пришлось. Благо, пока зверь становился человеком, раны и ссадины потихоньку затянулись и стали выглядеть куда лучше. Эдак пару раз отмучаешься, перекинешься из волка в человека и обратно, наверное, и переломанные ноги срослись бы. Вот только одно другого не стоит. За пару дней подлечу оболтуса без всякой волшбы. Только коричневеющие пятна? похожие на листья по осени, не давали забыть о картине, только что стоявшей перед глазами.

– Не смотрела б, – прохрипел Серый, приоткрыв глаза.

– Не смотрю, – согласилась я, внимательно оглядывая следы побоев. Нарвался милый не на добрых людей, – встанешь?

– Куда ж деваться? Вёрст[7 - Чуть больше километра. 1, 06 км.] десять отсюда, – муж все еще с трудом говорил, по привычке срываясь на звериный рык, – десяток человек. И дорогу, кажется, знают. Теперь задержатся, поплутают. Да и подлечиться им не помешает. Но все равно придут быстро. Собирай вещи. И… Прости, – добавил муж, отводя взгляд.

Он обещал, что больше бежать не придётся. Каждый раз обещал. Это не его вина, я знаю. Но я полюбила этот дом. Помнила, что нельзя, но всё-таки… Связки сушёных трав по науке бабушки Матрёны украшали стены. Их тоже придётся бросить. Разве что ольхи прихватить. Зверобоя. Ох, как Серый его не любит! Вот и попотчую вдоволь. Ромашки. Это для меня. От жизни нелёгкой. Ворох заячьих шкурок на печи. Благо, мужу было, чем питаться в здешних лесах. С собой их не потащишь. Будут лежать тут незваным гостям на радость. Лоскутные одеяла. Моя гордость. Хоть их шить научилась – подвигом считала, несмотря на выходившие кривыми швы.

И ничего этого я больше не увижу. Сколько раз на своём веку я уже прощалась с домом, сколько раз зарекалась обживаться, привыкать. Всё одно: будто частичку души оставляла на лавке у печки, предавала любезно впустившего нас домового. Это не первый дом, который я теряю. Но ведь каждый раз надеюсь, что он последний.

Глава 3

Одна очень давнишняя осень

По крыше барабанил дождь. То чуть затихал, собираясь уходить, то лупил так, что казалось, ещё немного и проломит хлипкие чердачные доски. Будто из ведра кто в стены плескал. До чего же, наверное, противно, грязно и промозгло снаружи. А когда в очередной раз Перун громыхает в небе, наверняка ещё и страшно. Я невольно пожалела дворовых псов: им-то некуда спрятаться от дождя, негде обсушить мокрые носы. Небось лежат в своих маленьких сырых домиках, спрятав морды от сквозняка, свернувшись клубочком, сберегая редкое тепло… А совсем скоро ждать зимы. Холодной, снежной, как и всегда в наших краях. Я прижалась к тёплому боку, чувствуя вину за то, что у людей заведено греть только свои руки, забывая о чужих окоченевших лапах и хвостах.

Пахло сырой пылью. Приятно, уютно, заставляя до щемоты в сердце жалеть о летних тёплых ливнях, когда так же пахли провожающие частых путников дороги, кривясь, не то маня в далёкие дали, не то улыбаясь возвращению домой. Так и тянуло слизнуть это влажное тепло с ладоней. И немного сушёными яблоками. Немного потому, что осталось их едва ли пара мешочков – остальные за лето благополучно потаскали мы на пару с Серым. Приятель лежал тут же, закинув одну руку за голову, а другой по-хозяйски выуживая из тканевого мешка самые аппетитные дольки. Я пригрелась рядом с ним и потихоньку задрёмывала, строго себя одёргивая всякий раз, когда веки тяжелели: негоже тратить на сон столь вкусный вечер.

– А тебя тётка искать не бу-у-у-удет? – зевнула я.

– А что, – прищурился Серый, – намекаешь, что засиделся?

– Неа. Просто думаю, что, найди она тебя у нас на чердаке, отхлестает поясом. Ночь скоро, а ты дома так и не показался.

– А, – Серый беззаботно махнул рукой, попутно снова запуская её в мешок, – чего с меня взять? Ни ума, ни фантазии – сестрино отродье.

– Это она так про тебя?

– Ага. Хотя про фантазию приврала. Что есть, то есть.

Я хихикнула, припоминая летние проделки. Да, с фантазией у Серого всё в порядке. Стоило ему объявиться в Выселках, количество моих каверз увеличилось чуть не втрое, а возможности поймать виновников очередной шалости сходили на нет. Если Петька с Гринькой в охотку поддерживали намерения вроде распугивания кур по всей деревне, то Серый выдавал куда более оригинальные идеи. Проделки становились изощрённее, хитрее, а соседи всё чаще разводили руками, недоумевая, как загодя собранная нами репа умудрилась вырасти на кусте смородины (баба Шура потом седмицу хвалилась чудным урожаем). И, в отличие от старых друзей, Серый ещё ни разу не бросил соратника, когда пахло жареным. Один раз даже героически выдержал трёпку за то, что мало не до смерти напугали пьянчугу Сидора. Нам достало ума переодеться пугалами и вытанцовывать на поле. Сидор то ли недостаточно принял на грудь, то ли оказался слишком пьян и смел, но решил, что огородные пугала не смеют над ним насмехаться и помчался в погоню. А я, как назло, запуталась в портах не по размеру и растянулась, не добежав до опушки. Мой герой, забыв о побеге, развернулся и помчался навстречу пьяному мужику, чем навлёк на себя праведный гнев всех Выселок, но спас от взбучки меня. За что получил большое человеческой спасибо и возможность залезать на наш чердак через тайный ход под стрехой.