Слишком живые звёзды 2

Женя обнял её покрепче. Он старался не смотреть на то месиво, что распласталось рядом с ними, но не мог, поэтому просто закрыл глаза, прислонив голову к стене. Грудь тяжело поднималась и тяжело опускалась. На шее до сих пор ощущалось давление сильных пальцев, воздух всё ещё казался невероятно сладким, хотя с каждым вдохом Женя привыкал к нему всё больше. Он видел уродливые синяки на шее Кати, которым только предстояло разрастись и зацвести. Но все выжили, втроём, искалеченные, но живые. Состояние каждого оставляло желать хорошего, но Женя понимал, что у него обстоит всё гораздо, гораздо лучше, нежели у остальных. Влада ранена, не способна идти самостоятельно, но зато она только что застрелила человека, который в два с половиной раза больше неё самой…был. С Катей вообще всё непонятно. Иногда она уходила куда-то далеко, при этом её тело оставалось здесь, а иногда приходила в себя. Сейчас, вроде бы, она осознавала, где находится. Это хорошо. Пусть так будет дальше.

Женя открыл глаза, посмотрел а правую руку, лежащую на согнутом колене и в которой был пистолет, взглянул на ладонь: костяшки окрасились чужой кровью. Вот так, подумал он. Снова возвращаемся к началу. Как приходил со школы с избитыми костяшками, так хожу и сейчас. От себя не убежишь, верно?

Цифры на экранчике уменьшались. Сейчас на нём красовалось число 71. Женя уже не понимал, движется лифт вверх или в бок – всё это не имело значения. Имела значение Катя, у которой столько всего хотелось спросить…но пусть она отдыхает. Кажется, она заснула, прислонившись к нему. Пусть подремлет пару минут, хуже от этого точно не станет. Всё-таки уже…

Катя забралась ладонью Жене под футболку и вытащила медальон, о котором тот совсем забыл. Казалось, он сразу сросся с кожей и вообще не ощущался как нечто лишнее.

– Женя. – Катя посмотрела в его карие глаза. Свет ламп утонул в её серых радужках. – Возьми этот медальон, вот, возьми правое крыло.

Он взял одно из сложенных металлических крыльев и теперь держал медальон вместе с Катей – оба дрожащими, испачканными кровью руками. Её следы оставались и на сером металле, но отчего-то так выходило даже лучше. Женя не знал почему, просто знал.

– Это твои крылья, видишь? – Катя одной подушечкой большого пальца провела по крыльям, прерывисто втянув в себя воздух. – Я не знаю, как сделали это медальон, даже представить не могу. Он твой, он послан тебе Богом, чтобы защищать тебя.

– Ты же не веришь в Б…

– Я верю в тебя, Жень. Храни этот медальон, если вдруг станет тяжело, просто посмотри на рисунок под крыльями и вспомни, как мы обнимали друг друга, когда встретились с Алексеем.

Лицо Кати утопало в крови, выглядывающая плоть виднелась тут и там, в одном глазу лопнул сосуд, и она переживала не за себя, а за него – Женю. Никто. Никогда. За него. Так. Не. Переживал. И почему-то после её слов в груди разлилось что-то тёплое, заполнив всё тело жаром.

– У меня тоже есть медальон, он немного другой, но рисунок тот же. Это наши амулеты, наши с тобой. И сделала их не я, а другой человек. Он сказал, что наша история станет великой, что нашей любви нет подобной. Я не знаю, что он имел в виду. Я просто тебя люблю, вот и всё. Больше я ничего не хочу знать.

Она ещё сильнее прижалась к нему, засунув его медальон обратно под футболку. Сейчас Катя больше всего напоминала раненого котёнка, который спрятался от всего мира у единственного доброго человека. Её рука скользнула в свободную руку Жени, и их пальцы переплелись подобно тоненьким верёвочкам, образующим крепкий узел. На маленьком тёмном экранчике появилась шестёрка, а за ней – нолик. Кроваво-красный нолик. Несколько секунд он продержался, после чего сменился на девятку.

– Когда ты коснулась меня в первый раз, в коридоре, я почувствовал что-то странное. Ну, будто я проник тебе в голову или ты ко мне, наши мысли словно переплелись. Я слышал твои и принимал их за свои. И воспоминания видел твои.

– Я почувствовала то же самое, – подала голос Влада. – Неприятное ощущение.

– Ты знаешь, что это было, Кать?

Она будто не услышала его и сказала совсем другое, но с такой дрожью в голосе, что Женя не посмел её перебить.

– Я написала тебе стих. Красивый стих. Я… я… у меня получилось, я так радовалась, ты не представляешь. Я скакала по комнате как школьница и визжала точно так же, словно мне не тридцать два, а восемнадцать. Ну и…стих порвали.

Катя обвила Женю руками и уткнулась лицом в его футболку, мокрую от пота и крови. И плакала она совсем как школьница. Школьница, которую бросил кавалер за неделю до выпускного бала. В этом плаче не было ничего красивого, ничего такого, что захотелось бы воспеть в книге или стихотворении. Этот плач ужасал, хотелось заткнуть уши и притвориться, будто ты ничего не слышал, потому что… потому что в этом плаче было слишком много боли. Человеческое ухо не способно вытерпеть подобные рыдания.

– Он порвал мой стих. П-п-порвал и даже не моргнул. Орлиные крылья в сиянии луны… ты никогда это не прочтёшь. Никогда. Больше никогда… никогда не прочтёшь…

Женя посмотрел на экранчик (51 сменилось 50), отложил в сторону пистолет, повернув к себе рукояткой, чтобы, в случае чего, успеть схватить ружьё, и полностью развернулся к Кате, заключив её в объятия. Она тут же утонула в них, сомкнула свои руки на его спине. Её плечи сотрясались от рыданий, но теперь их обнимали тёплые мужские руки, сильные руки, руки любимого мужчины, и плевать на то, что ему всего шестнадцать лет. Катя его любила, Кате с ним было хорошо, остальное неважно. А если кто-нибудь что-то посмеет сказать, она просто выдавит ему глаза и вырежет на лице кровавую улыбку. Живьём. Чтобы слышать крики того, у кого слишком длинный язык.

В мчащемся вверх лифте, под светом редко мигающих ламп, стоя на коленях, разукрашенные кровью с ног до головы, друг друга обнимали мужчина и женщина, слившись в этот момент во что-то единое, целое, неразделимое. Их быстро стучащие сердца забились в одном темпе.

* * *

Женя встал с колен, когда на экранчике вспыхнула десятка.

Он поднял с пола пистолет, уже собрался подойти к Владе, когда Катя спросила:

– Ты стрелять умеешь?

Он взглянул в её серые глаза и решил не лгать. Нет, лгать было ни к чему.

– Не умею. Но думаю, справлюсь, там же ничего сложного: просто целишься и стреляешь.

Катя встала на ноги и вытянула руку. Тоже в крови. Совсем скоро на их телах с трудом можно будет отыскать светлую кожу.

– Дай пистолет мне. Я стрелять умею, даже есть разряд, правда, по стрельбе из винтовок. В школе как-то на секцию ходила. – Она попыталась улыбнуться. – Помоги этой девочке, потащишь её к выходу, я вас прикрою.

– Не лети на рожон, пожалуйста.

– Буду держаться как можно ближе к тебе. Обещаю. И Жень… – Катя взяла его за руку, легонько сжала в своих и выдохнула. Женя видел, что она собирает всю волю в кулак, чтобы что-то сказать. Наконец ей это удалось, и, подняв взгляд, она спросила: – Что с моим лицом?

Он долго, очень долго молчал. Грудь, обтянутая мокрой тканью, приподнималась каждый раз, когда лёгкие наполнялись воздухом. Что с миом лицом? Что с моим лицом, Женя? Ответь, пожалуйста, и постарайся не смотреть на мои расквашенные губы, на гуляющую меж зубов кровь, на куски свежей плоти, выглядывающей из-под кожи. Так скажи, что с моим лицом, что с лицом твоей любимой, самой красивой на свете принцессы? И попробуй сказать так, чтобы мне не стало противно ото лжи или от самой себя. Что с моим лицом? Ты сможешь его когда-нибудь поцеловать? Сможешь выйти со мной туда, где полно людей, где каждый взглянет на ту уродину, что идёт рядом с тобой? Сможешь ли ты говорить со мной о любви, через силу смотря на то чудовище, в которое я превратилась? Сможешь? Назовёшь ли ты меня когда-нибудь красавицей и при этом не солгать? Или я останусь одна? Одна, наедине со своим лицом. Что будет тогда? Что станет со мной тогда?

– Так что с моим лицом? Ты чего молчишь?

Женя посмотрел на Катю. Несколько секунд молча простоял. Отдал ей пистолет, скорее отвернулся, потому что больше не мог вынести взгляда серых глаз, взглянул на экранчик (тройку сменила двойка), подошёл к Владе и помог встать. Они приняли привычное положение: одна рука Влады лежала на плечах Жени, а его рука чуть ли не полностью обвила её грудную клетку. Но даже когда маленькая грудь вжалась в ладонь, Женя слышал в голове один простой и в то же время сложный вопрос.

Что с моим лицом?

Лифт остановился, и двери еле слышно заскрипели, открывая путь на первый, самый верхний этаж.

* * *

Женя ожидал увидеть всё что угодно – КПП с заряженными под завязку пулемётами, орду Святцев, стоящих у самого выхода, ещё один лифт, – но никак не небо и низкие-низкие облака.

Когда двери лифта открылись, перед Катей, Женей и Владой предстал небольшой зал с полом, выложенным чёрно-белыми плитами. Мебели не было вообще, казалось, раньше (ещё совсем недавно) она здесь была, но вскоре исчезла. Противоположная от лифта стена представляла собой одно огромное стекло, разделённое рамами, совсем как в аэропортах. Сама комната напоминала маленький зал ожиданий, только здесь ожидающим пришлось бы стоять…и встречать пулю. На полу у лифта валялось несколько гильз, на стенах виднелись пятна крови, кое-где уже успели расползтись красные лужи.

Совсем свежие. Стреляли недавно.

– Пойдём, – Катя вышла вперёд, сняла пистолет с предохранителя. – Я шагаю впереди, вы за мной. Постарайтесь не идти по крови – поскользнётесь.

Женя медленно последовал за Катей, прижимая Владу к себе и стараясь идти с ней в одну ногу. Больше всего его поражал воздух. Свежий воздух. Он казался таким сладким, таким отрезвляющим, таким…приятным. Только сейчас пришло осознание того, что все они более месяца дышали воздухом, проведённым через трубы и вентиляцию. А здесь, наверху, лёгкие просто трепетали. Каждая клеточка организма наполнилась жизнью. Кто-то уже вышел из этой пустой комнаты и оставил дверь приоткрытой, так что ветер заглядывал внутрь, облизывая стены, пол, потолок. Никогда в жизни Женя не думал, что глоток свежего воздуха заставит его улыбнуться, когда вокруг подобно дождевой воде будут блестеть на свету кровавые лужи.

Но в воздухе было кое-что ещё, Женя сразу уловил этот запах. Озон. Облака сгущались перед наступающей грозой.

– Я теряю сознание, – Влада старалась говорить так, чтобы все её услышали, но с её губ срывался тихий-тихий шёпот. – Ещё чуть-чуть, и я отключусь. Лучше оставь меня, Жень. Я хочу встретиться с Алёной.

– Не вздумай бросать ей, – заговорила Катя. Она медленно шагала по чёрно-белым плитам, вытянув перед собой пистолет и смотря во все стороны одновременно. – Пусть плачет, но не бросай её. Чем нас больше, тем лучше. А теперь остановитесь.

Женя остановился, не дойдя до выхода из зала несколько шагов. Через окна он видел пустое шоссе, на котором теперь никогда не будет пробки, простирающееся за ним чистое поле из зелёной, никем не стриженой травы, а над всем этим склонились грузные, тяжёлые облака, будто жутко рассерженные на мир. Если молнии ещё не били, то совсем скоро начнут.

Катя приблизилась к двери, прислонив пистолет к бедру и повернувшись боком – так, чтобы тот, кто увидит её с улицы, не заметил оружие. Ветер заиграл с её слипшимися волосами, и при взгляде на них, при взгляде на острые ключицы Женя замер совсем как мальчишка, впервые увидевший голую женскую грудь. Этот момент отпечатается в памяти надолго, да… Катя сейчас выглядела невероятно красиво, это подтвердил бы любой художник, имеющий чувство прекрасного. Стройная женщина, испачканная своей и чужой кровью, стоящая на пороге открытого мира, смотрела куда-то вдаль, и от прохладного ветра по её коже пробегали мурашки, пусть и невидимые под тёмным слоем. Женщина-воин, никак по-другому. От неё исходила грация хищника, невероятная харизма излучалась в одних движениях глаз. И только лицо всё портило. Жене становилось больно каждый раз, когда взгляд натыкался на уродливые губы, превратившиеся в один огромный кровавый мешок.

– Там у них парковка: мотоциклы, легковушки, даже бронетранспортёры. – Катя глубоко вдохнула, мельком посмотрев на Женю, как бы говоря, что обращается к нему. – Стой пока здесь, я вернусь к лифту и обыщу того…Святца. У него могут быть ключи, если я их найду, двинемся к парковке и уедем отсюда подальше.

– Куда?

Она решила промолчать, но всё же сказала: