Солдат

Я не стал лезть ему в душу, тем более в такой неподходящий момент. В душе я обозлился на Юлю. Вагоны зашумели своими сцепками и наконец тронулись. Новосибирск остался позади.

В дороге мы разговорились с ребятами по соседству. Потом к нам присоединились пацаны с боковушки. Узнали несколько фактов из жизни каждого. Мы немного выпивали, травили анекдоты, играли в карты. Дорога прошла незаметно. Мне довелось познакомиться со срочником. Его звали Захар. Он проходил срочную службу на Урале. Ему не оставили выбора, а просто сказали, что должен ехать. Он был моложе меня, нигде кроме школы не учился и как я понял из разговора, то оружием особо не владел. Несмотря на неопытность Захара, я сразу оценил его физические данные. Он был мускулист, подтянут и выглядел явно старше своего возраста. Подстрижен под «ежика» с выдающимися вперед губам и выпуклыми глазами. Его папа служил в ВДВ. Мы разговаривали с ним на разные темы. Парень оказался толковым, в меру начитанным, не глупым, как некоторые из тех кого мне доводилось видеть в других вагонах. Захар верил в выполнение нашего интернационального долга – помощь народу Афганистана. Хотел быть достойным и ответственным гражданином, в этом мы с ним сошлись. Я не мог не провести параллели с давним другом Тохой. Захар мне его напоминал. Такой же простой и безобидный парень, только не толстый. Даже повадки у них были одинаковыми. Я поделился своими наблюдениями с Вадимом и мы вместе посмеялись.

Спустя пару суток пути по железной дороге и трясучке в автобусе, мы добрались до пункта нашего назначения. Это был маленький город Кушка, всего в четырех километрах от афганской границы. В учебке нам были рады, так как приехали свежеиспеченные, профессиональные военные. Нас как можно быстрее готовили к переброске за границу. Через пару дней мы отправились в Герат, первый афганский город через границу. Там нас приписали к батальону. Захара и остальных «зеленых» оставили в учебке в Кушке проходить курс подготовки. Итак, мы оказались в Афгане

***

Первое впечатление – это жара. К такому, честно говоря, не был готов никто. Ты просто плавился на солнце. Охота было снять с себя кожу. Также нам встретились солдаты уже побывавшие в сражениях. Они рассказывали страшные вещи, в которые я до конца не верил. Меня, как снайпера, сразу же начали восхвалять и говорить как им такого как меня здесь не хватало. Мне объяснили, что с самой Второй Мировой у советской армии не было снайперов как класса, а тут прибыл я. К моему большому разочарованию, все мои романтические идеи по поводу Афганистана, ограниченного контингента быстро разбились о реальность.

Наша группа получила задание по сопровождению техники. Нас разделили. Первая группа шла низом, а вторая верхом. Моей же задачей с Вадимом было прикрытие с высоты. Нам показали, где лучше расположиться. Мы выдвинулись первыми, шли не быстрым, но и не медленным шагом. Жара давила до невозможности, а еще на нас были тяжелые рюкзаки, плюс бронники с амуницией. Подъем по горам выдался тяжелым, но несмотря ни на что мы заняли нужную высоту. Отсюда открывался вид на всю долину. Внизу проходила дорога, по которой наши должны были перевезти технику. Рядом текла река. Я разложил винтовку и начал настраивать ее. Вадим лежал рядом со мной, смотрел по сторонам в бинокль. В прицел я поймал своих. Первая группа следовала низом, как договаривались. Я повел прицелом выше, увидел вторую группу. Она медленно проходила через валуны по горам. Спустя какое-то время Вадим говорит, что видит нашу технику. Я тут же навелся на нее, чтобы примерно ориентироваться на неизвестной местности. Противников пока никто не видел, оно и к лучшему. Не знаю точно, сколько времени мы так провели на той высоте, но спина уже затекла. Мы по очереди перекусили сухпайком, наблюдая за передвижением внизу. Там по-прежнему кроме наших никого не было.

И вот тут я усвоил один из важных уроков моей службы. Нельзя ни на миг расслабляться, так как опасность в этих краях могла прийти отовсюду. Мы ничего не поняли, но пуля просвистела рядом с моей головой и врезалась в валун метрах в пяти от нас. Откуда стреляли понять не успели. Вадим судорожно начал всматриваться в бинокль, я же пригнулся к прикладу, продолжая не выпускать из поля зрения наши группы внизу.

– Есть, – крикнул Вадим и дал мне координаты.

Я тут же навелся и увидел голову моджахеда, выглядывающей из-за большого валуна, подловил момент и выстрелил без промедления. Вадим подтвердил попадание. Не знаю, успел ли противник передать наше местоположение остальным, но я принял решение сдвинуться в сторону. Мы быстро перешли на другое место, взяли левее от прежней точки. Здесь я нашел удобную щель между двумя огромными камнями, куда установил винтовку. Получилась практически идеальная огневая позиция. Для Вадима тут было мало места, он улегся с биноклем рядом с камнями на открытой местности. Мы увидели, как первая группа внизу попала в засаду. Начался обстрел всей колонны. Одна машина взорвалась, видимо наехав на мину. Отдаленно затрещали очереди. Я выцеливал противников и убирал их только тогда, когда был уверен, что нас не раскроют. В суете перестрелки им было трудно нас определить, но я действовал хладнокровно и расчетливо. Таков был мой первый боевой опыт в Афгане. Мы успешно выполнили задачу, не обошлось без потерь. Нападение противника из засады оказалось неудачным. После всего, уже в штабе, я бросил взгляд на свои часы. На них, видимо от ерзаний по каменной земле, в районе цифры десять, образовалась маленькая трещина.

Затем случилось много разных операций, в том числе в других районах Афганистана. Наша бригада концентрировалась в основном на сопровождении колонн снабжения и охране ранее захваченных высот. Нам было тяжело, жарко и голодно. Чисто случайно я узнал, что тот самый Захар, показавшийся мне копией Тохи умер при атаке духов на наши позиции под Кундузом. Я стал бояться за Вадима, не за себя, а за него. Война его изменила. Он стал более нервным. В одной из вылазки он получил ранение в грудь средней тяжести. Именно тогда, когда я смотрел на него, лежащего в медицинском отделении истекающего кровью, стал понимать всю бессмысленность нашего пребывания здесь. Все мои представления о благих намерениях разбились о жестокую реальность. Война – это грязь, кровь и смерть. К тому же это я затащил своего друга сюда, на верную смерть. Что я за человек? Сидел бы Вадим сейчас в Новосибирске, в районном парке, на лавочке в обнимку с Юлей, а не на операционном столе полевого госпиталя, в забытом Богом месте.

Вадима удалось поставить на ноги. Мы снова бок о бок выполняли поставленные боевые задачи вместе. Оба стали походить на ходячих мертвецов. Без эмоций, только приказы, стрельба, кровь, крики и маты командующих. Вообще поразительно, насколько быстро человек адаптируется к условиям. Я подстроился под распорядок дня. Сначала подъем, чистка зубов, туалет, завтрак, потом обстрел наших позиций. Солдаты буднично реагировали на утренние обстрелы, будто ничего не происходит, а шум вдали скорее гром, чем снаряды. Иногда духи нападали рано, не давая позавтракать, иногда поздно.

Высшие офицеры и те дембеля говорили нам, что в этой стране даже дети могут стрелять и убивать. Однажды я проверил данное высказывание на себе. Мы передвигались колонной по кишлаку. Разведка доложила, что в округе противников нет, только мирное население. Я сидел сверху на бэтээре, крутил головой, в руках автомат. Рядом Вадим. Мы не разговаривали. Наша по сторонам шли наши пацаны. Нас было много, человек пятьдесят, плюс бронетранспортеры, грузовики, джипы с пулеметами. Колонна въехала в кишлак. Меня еще в Герате поразила та нищета, в которой находилось население. Это просто средние века, без преувеличения. Афганцы сидели вдоль дороги и смотрели на нас как на врагов, а не как на освободителей. В основном дети, старики и женщины выходили к дороге, чтобы посмотреть на советских солдат. К тем, кто шел рядом с бэтээром, где сидел я, подошел афганский мальчик лет десяти. Он поравнялся с колонной и шел рядом. Он улыбался, трогал наших пацанов, хихикал. Пацаны попали под его обаяние, я, в том числе. Один из пехотинцев вытащил из нагрудного кармана конфету и протянул мальчику. БТР двигался с одинаковой скоростью, так что группа солдат начала отставать, стараясь удивить мальца еще чем-нибудь. Я продолжал следить за ними и тут этот афганский ангелочек достает из штанов пистолет и стреляет прямо в лицо одному из пацанов несколько раз, потом быстро переводится на другого и делает то же самое. Сзади дали очередь и пацана срубили. Среди местных начались волнения, мы были наготове, но больше на нас никто не нападал. Только агрессивные взгляды сопровождали нас. Наша колонна оставила позади тело маленького мальчика. После этого эпизода я понял, что нам в Афганистане делать нечего. Такую страну не победить.

***

Наступил восемьдесят четвертый год. Уже скоро год, как мы воюем в Афгане. Я был легко ранен в руку. Отлежался пару дней в военном госпитале в Кандагаре и снова с оружием в руках отстаивал честь Родины. Именно в Кандагар командование перебросило нашу бригаду для дальнейших операций. Главной задачей на новом месте было оказание помощи и поддержка сил ДРА.

Была ночь. Здесь я научился спать чутко. Любой шорох поднимал мне веки. Начался штурм нашей временной базы. Все происходило быстро, что-то разобрать было невозможно. По нам ударили ракетами, затем послышались выкрики духов. Все поняли – мы в осаде. Командир начал кричать, чтобы мы заняли позиции, но в такой суматохе ничего не получалось. Передо мной все бегали хаотично в разные стороны. Я с автоматом в руках прорывался к выходу. Вадима найти не мог, но думал, что он тоже бежит где-то позади меня. Прилетел еще один снаряд недалеко от места, где я собрался выбегать наружу. Меня отбросило ударной волной, в голове все зашумело. Я увидел трупы товарищей, с которыми не раз ходил на задания. Удивительно, но я знал наверняка, что сегодня не умру. Это было как твердая внутренняя установка. Я просто не мог умереть вот так. На какой-то момент все немного затихло, я пришел в себя, встал на ноги, прошел осторожно вперед. Увидел корчащегося от боли духа, навел на него автомат и пристрелил. За долгие месяцы, убийство человека для меня сделалось обычным делом, что никак не пугало. Противник начал отходить, нанеся нам большой урон. Уцелевшие оказывали помощь раненым. Я начал искать Вадима. У меня все внутри перехватило, когда я увидел его труп с простреленной головой. Я не мог смотреть на это безобразие, у меня из глаз потекли слезы. Я упал на колени перед его телом и положил на него руку. Он еще теплый. И тут у меня в голове стали всплывать воспоминания из моего прошлого. Как мы с ним вместе били Гриню в лагере, как соревновались с ним, как гуляли. Я потерял друга. Самое страшное, о чем боялся, произошло. Слезы кончились, наступила дикая усталость. Мои часы по-прежнему шли, а трещина так и будет мне напоминать об этих страшных мгновениях. Смерть – хищная, жадная, ненасытная тварь. Она хитра и всегда голодна. В ней нет никакого высокодуховного смысла. Она очень быстро входит во вкус. Одной жертвы ей мало. Чем больше трупов, тем ей сытней. Поэтому тварь любит войну. Любит пушечное мясо, обреченное мясо, слабое мясо с гнильцой. Она сделает для себя исключение, подпустит к себе слишком близко, если сам накормишь ее с руки, сам кого-то убьешь. Смерть – голодная тварь, принимающая различные формы. И она всегда незаметна до тех пор, пока не придет срок. Для Вадима срок пришел. Больше даже не хочу вспоминать об этой сраной войне.

***

Самое свинство происходило у нас дома. Советская пресса не давала гражданам четкой картины происходящего. Простые люди думали, что мы тут просто охраняем границы, чтобы не допустить распространения конфликта на наши территории. Только когда пошли первые «двухсотые», население начало осознавать, что происходит. Все скрывали, потому что для мировой общественности мы в Афгане не воевали. Помню еще в Кушке, перед отправкой на передовую, призывников в приказном порядке водили в фотоателье. Такие фотографии отсылали родителям на случай, если сын вернется «двухсотым». Меня это потрясло. Даже не знаю, что я чувствовал тогда. Наверное, безысходность и необратимость.

Я продолжил нести службу без Вадима. У меня насчитывалось примерно три снайперских дуэлей, где я выходил победителем. Проблема наших войск заключалась в том, что духи знали округу, ландшафт как свои пять пальцев. Мы же даже не могли привыкнуть к жаре, не говоря об ориентировании. Их вооружали американцы с западными партнерами. В купе с их природной жаждой борьбы, они становились сложной целью. Они легко прятались в горах, устраивая позже засады. Духи бывало выкашивали целые отряды под ноль. Злость из-за несправедливости начинала расти во мне.

В восемьдесят шестом я уволился. Меня ожидало возвращение домой. Надо сказать, что родные от меня долго ничего не слышали. Единственную весточку я передал своим в восемьдесят третьем, когда был жив Вадим.

Я ехал в поезде погруженные в свои мысли. На мне была парадная военная форма. На груди висели медали за различные заслуги. Война поменяла меня, изменила мое мышление. Это как жить слепым и потом внезапно прозреть. Вокруг одна мишура и пустые слова. Солдат, да и вообще любой человек, не представляет никакой ценности. Он всегда расходный материал.

Павловск встретил меня солнечной погодой. Дышалось хорошо и свободно после всего, что довелось пережить. Родной Павловск чуть не выбил у меня слезу. Настолько я соскучился по родным местам. По чистой случайности я встретил тетю Марину около продуктового магазина. Скорее всего она приехала навестить отца. Она выходила с двумя пакетами, смотря себе под ноги. Тетя Марина показалась мне в тот момент такой родной, у меня аж подкосились ноги. Спустя годы ада наконец увидеть знакомое лицо, а не то, что доводилось лицезреть в Афганистане, сравнимо с глотком свежего воздуха после пребывания где-нибудь под землей с чувством легкого удушья. Эти перекошенные от ужаса лица, уставшие, грязные, безнадежные. Не хочу даже о них вспоминать. Она шла в легком платье с тяжелыми пакетами, сдувала со лба локоны. Я остановился, чтобы перевести дух, невольно начал улыбаться. Тетя Марина меня не видела. Но сделав пару шагов, подняла голову и не сразу приметила меня, потом посмотрела еще раз. Пакеты упали на землю. Из одного выкатились апельсины и отправились кубарем дальше по дороге. Тетя Марина очень быстро (насколько это возможно в ее возрасте и при массе тела), какими-то приседающими движениями побежала в мою сторону. Когда она была уже близко – заплакала, вытирая ладонями щеки от слез. Я скинул спортивную сумку с плеча и поймал Тетю Марину на лету. Без моей поддержки она бы точно упала. Она причитала и не могла поверить, что перед ней действительно я, ее племянник, прошедший мясорубку. Я не сопротивлялся ее поцелуям. Когда был моложе, то всегда уворачивался от тетиной любви. Меня еще в детстве раздражал ее парфюм. Сейчас же ничего кроме счастья я не испытывал. Морально уже готовился к встрече с родителями.

– Господи, Сережа, ты вернулся, – сказала тетя Марина, когда ее первые пары любви от неожиданности утихли. – Ох как родители обрадуются, а ты как? На поезде приехал что-ли? – она опять заплакала и уткнулась мне в грудь.

– На поезде, – подтвердил я, а у самого ком встал в горле.

Я помог тете донести пакеты. Вместе с ней мы пришли к родителям. Родной дом окончательно отрезвил меня. Все, я дома. А когда на прохожей я увидел маму, то не смог сдержать эмоций. Редко плакал. Только в детстве, а в сознательном возрасте себе слабину не давал. Мы долго стояли в объятиях, мама гладила мою спину, целовала в лоб и плечи. Тетя Марина стояла позади, всхлипывала. Не знаю сколько мы все провели времени в таком состоянии, по ощущениям целую вечность. Потом сели за стол на кухне пить чай. Мама сказала, что папа придет домой вечером. Меня не расспрашивали как оно было. Все понимали, что ничего хорошего и светлого я не пережил. Про Вадима пока решил умолчать, не было необходимости в такой момент говорить о моей боли. Только я подумал о нем, как будто огнем мне обожгло запястье. «Командирские» часы с трещиной на стекле смотрели на меня. Такие же потрепанные, с засаленным ремешком, память о самом страшном периоде в моей жизни. Выкинуть часы никогда не думал. Лучше они мне будут напоминать о лучшем друге, которого потерял навсегда. Хоть что-то будет мне о нем напоминать, кроме памяти в голове.

Тетя Марина ушла от нас вечером. Она столкнулась с папой на лестничной площадке и достаточно громко, чтобы нам с мамой в зале услышать, сказала:

– У вас дома самый дорогой гость.

Папа, наверное, понял не сразу. Мама начала плакать заранее, а когда отец вошел в зал, совсем разревелась. Он, в военной форме, крепко обнял меня, даже поцеловал, чего он не делал с детских времен. Папа все понимал и было видно как трудно ему находить правильные слова, чтобы не дай бог затронуть мной увиденное там. Мы очень хорошо посидели в тот вечер. Мама пошла тогда спать раньше нас с папой и тут я уже не мог молчать и решил рассказать про Вадима, а у самого в этот момент стояла картина перед глазами, где он лежит с простреленной головой. Отец вздыхал, старался меня как-то успокоить. Неожиданно для себя я вспылил.

– Ты никогда не был на войне, тебе не знать каково это потерять друзей вот так.

– Начнем с того, что ты поехал туда по своей воли, – сказал отец.

– Я был глупый, – рявкнул я. – А ты знаешь как у нас все устроено, но не отговорил меня. Теперь у меня нет друга. А у тебя нет сына.

Наговорил лишнего и немного пребывал в шоке от самого себя. Отец остался недовольным, но не стал ничего говорить. Я встал, приложил ладонь ко лбу, у меня закружилась голова.

– Пойду пройдусь, – сказал я.

– Тебе поспать надо, – отец пошел за мной в прихожую.

Я обувался, сам на нервах. Трудно сказать, что мной двигало. Скорее всего ненависть ко всему вокруг, несправедливость. Входная дверь закрылась, отец вздыхал, но не мешал мне выйти из дома. Я же пошел бродить без цели по улицам ночного Павловска.

Долго не мог прийти в чувство. Я никогда не позволял себе в подобном тоне разговаривать с родителями, тем более с отцом. Наверное, война и вправду изменила меня и мое отношение к миру. Идя по плохо освещенной улице, я еще думал о том, как мне сегодня спать. Вот уже несколько суток подряд мне не удается крепко заснуть. Как только закрою глаза, так сразу же вижу всех погибших товарищей и кругом кровь со взрывами. Когда ехал в Павловск поездами, то соседи по плацкарту мне говорили, что ночью я кричал. Нас таких было много в вагоне. В таком составе ехали якобы герои войны, ветераны, все с медалями. Кто-то остался без конечностей, кто-то ослеп, оглох, контузило, просто сошел с ума или как я до конца не понял свое внутреннее состояние. И вот мы теперь должны возвращаться в мирную жизнь, но сделать это очень тяжело, практически невозможно. За собой я заметил изменения в плохую сторону. Я стал более закрытый, нервный, менее общительный. Казалось, таким я был всегда, но нет. Отматывая время назад, маленький Сережа любил все познавать вокруг и постоянно донимал родителей вопросами. Помимо физической силы во мне были заложены основные человеческие принципы такие как сочувствие, сострадание, готовность прийти на помощь, чуткость. Сейчас же мне стало все равно на всех людей. Одни родители оставались для меня неким ориентиром в жизни, маяком, указывающим мне правильный путь.

***

По прошествию месяца, после моего возвращения, я все также продолжал кричать по ночам. Я жил в Павловске у родителей. Мама поначалу пугалась меня, но потом привыкла. Папа же ходил постоянно, вздыхал. После того разговора, когда я необдуманно обвинил его, мы еще поговорили и вроде бы все наладилось. Вместе с ним я съездил на похороны Вадима. Его тело доставили военным самолетом с другими парнями. Кого-то привезли в цинковом гробу. Вадиму в этом плане повезло. Родные могли увидеть его в последний раз. Удивительно, но на сей раз я не испытал никаких эмоций. Просто стоял себе спокойно, сводя руки перед собой. Даже никакого камня в горле. Наверное это потому, что я уже успел с ним попрощаться несколько раз – в тот самый момент после налета душманов и мысленно у себя в голове уже после всего кошмара. Я обнял маму Вадима. На ней не было лица. Она сильно постарела. На похоронах я также увидел его друзей. Когда-то мы вместе веселились на турбазе, отмечая его день рождения. Я тогда первый раз поцеловался с девушкой. Всем было хорошо и беззаботно. И вот мы вновь встречаемся на мероприятии только теперь уже траурном и безрадостном. Девушка Вадима, Юля, ожидаемо не пришла на похороны. Мне стало интересно как у нее сложилась жизнь. Да просто хотелось посмотреть ей в глаза, узнать правдивость ее чувств. Хоть бы мои догадки не были правдой. Не знаю зачем мне лезть в чужие дела, но просто хотелось знать, что с той самой, которую Вадим выбрал. Опять взыграло чувство некоего долга, как тогда перед событиями в Афганистане.

Когда мы протирали брюхо в горах в ожидании душманов, Вадим всегда рассказывал про Юлю. Он строил планы на будущее, даже не обижался, что она не пришла его провожать на вокзал. Уж не знаю в курсе ли она о смерти Вадима. Я решил узнать про нее и спросил прям там на похоронах друзей Вадима. Она вроде бы из Новосибирска, но неизвестно живет ли она там до сих пор или нет. Кажется, Вадим говорил, что Юля родом из Заринска. Мне смог помочь его друг, которого я мельком может быть видел там на турбазе.

– Она, кажется в Заринске живет. Не знаю точно, но у нее вроде бы хахаль появился.

– После Вадима или еще при нем? – спросил я и просверлил товарища взглядом.

Он неловко отвечал:

– Вообще-то когда Вадим с ней встречался, она частенько гуляла с этим парнем. Я точно не знаю, могу ошибаться. Может быть слухи. Но на счет Юли я не удивлен, что о ней постоянно все говорят плохо.

– Шлюха? – не удержался я.

Он ничего не сказал, а только поджал губы. Надо было ее найти.

После похорон мы с отцом поехали домой. Оттуда я позвонил давнему знакомому, живущему в Заринске. Никита обрадовался моему звонку, поздравил с возвращением и быстро согласился на назначенную мной с ним встречу.

На следующий день я отправился поездом в Заринск. Город находился в тридцати километрах от Павловска, был меньше по размерам и менее ухоженный. Именно такие места называют Мухосранском или жопой мира. Он представлял собой городскую депрессию, от него веяло безнадегой. Однотипные дома, понатыканные хаотично «хрущевки». Я бы назвал Заринск селом, но он носит гордое название город. Я прибыл на вокзал, потом сел в такси. Никита жил в одной из пятиэтажек на Шолохова. При въезде во двор стояла огромная лужа. Она показалась мне такой знакомой. Я не первый раз в Заринске, уже доводилось здесь бывать раньше. Но каждый раз я задавался вопросом: зачем тут еще остаются жить люди?

Я вышел из такси, нашел нужный подъезд. Никита проживал с женой на четвертом этаже. Он открыл мне дверь, пожал руку и впустил в дом. Он мало чем изменился со школьной поры. Все такой же взъерошенный, полноватый, с вечно удивленным взглядом. Я увидел женщину на кухне, накрывающую на стол. Ее звали Галина. Пухлая блондинка с выдающимися грудями и мясистыми губами улыбалась мне.

– Сергей, – представился я. – Мы с Никитой вместе учились.

– Знаю. Он говорил. Галя, – она протянула мне руку для пожатия.

– Ну что? Сразу на кухню давай, к столу. Ты с дороги, голодный поди, – сказал Никита, показывая в направление кухни.